Девушка с вечеринки

Девушка с вечеринки
Party Girl
Жанр	Фильм нуар Гангстерский фильм Мелодрама
Режиссёр	Николас Рэй
Продюсер	Джо Пастернак
Автор сценария	Джордж Уэллс Лео Кетчер (история)
В главных ролях	Роберт Тейлор Сид Чарисс Ли Джей Кобб
Оператор	Роберт Дж. Броннер
Композитор	Ли Харлайн
Кинокомпания	Эвтерпа Метро-Голдвин-Майер (дистрибуция)
Длительность	99 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1958
IMDb	ID 0052050
Выход фильма «Девушка с вечеринки» (оригинальное название — Party Girl)

К:Фильмы 1958 года

«Девушка с вечеринки» (англ. Party Girl) — цветной фильм нуар режиссёра Николаса Рэя, вышедший на экраны в 1958 году.

Действие фильма происходит в Чикаго в начале 1930-х годов. Фильм рассказывает о мафиозном адвокате (Роберт Тейлор), у которого начинается роман с танцовщицей из ночного клуба (Сид Чарисс), в результате которого он идёт на разрыв отношений со своим боссом (Ли Джей Кобб), и в конечном итоге к передаче информации о преступной деятельности мафиозного синдиката правоохранительным органам.

Фильм относится к категории «гангстерский нуар», в которую также входят такие фильмы 1950-х годов, как «Насаждающий закон» (1951), «Рэкет» (1951), «Город в плену» (1952), «Сильная жара» (1953), «Большой ансамбль» (1955) и «Братья Рико» (1957). Однако в отличие от этих картин, действие которых происходит в 1950-е годы, «Девушка с вечеринки» посвящена событиям начала 1930-х годов. Как пишет историк кино Дэвид Хоган, «возрождение жанра биографического фильма о гангстерах 1930-х годов началось через несколько лет после этого фильма с такими картинами, как „Взлёт и падение Леггса Даймонда“ (1960), „История Джорджа Рафта“ (1961), „Портрет мафиози“ (1962) и „Дикий пёс Колл“ (1961), однако „Девушку с вечеринки“ вряд ли можно назвать предтечей этой новой волны».

Сюжет

В начале 1930-х годов в Чикаго в ночном клубе «Золотой петух», который принадлежит главарю крупного мафиозного синдиката Рико Анджело (Ли Джей Кобб), группа его подручных во главе с Луисом Канетто (Джон Айрленд) наблюдает за танцевальным номером, присматривая девушек из кордебалета для приглашения на вечеринку к боссу. Вернувшись после выступления в гримёрку, танцовщицы обнаруживают на своих столиках предложение принять участие в сегодняшнем вечернем мероприятии у Рико за гонорар в 100 долларов. Одна из них, Джой Хэмптон (Мирна Хансен), отказывается от предложения, так как ожидает звонка от своего возлюбленного Эдди, который не даёт о себе знать уже три недели. Её соседка по комнате и подружка Викки Гэй (Сид Чарисс) рекомендует ей позвонить самой или найти другого, неженатого парня. Викки рассказывает, что однажды в 15 лет пережила несчастный опыт общения с мужчиной «в тёмном сарае в Оклахоме», и с тех пор держится с ними очень осторожно.

Викки вместе с другими девушками появляется в дорогом особняке Рико на вечеринке, где собрался весь цвет города. Им выдают по 100 долларов и подводят познакомиться к хозяину, который, как выясняется, устроил мероприятие в честь того, что его любимая кинозвезда Джин Харлоу вышла замуж. По этому поводу грустный Рико напивается, а некоторое время спустя берёт пистолет и несколько раз стреляет в портрет Харлоу. На вечеринке скучающая Викки стоит у игрального стола, где Канетто ведёт игру в кости. Ему везёт, и он быстро выигрывает 400 долларов, которые даёт Викки. Некоторое время спустя Канетто пытается увлечь Викки с собой, однако она деликатно уворачивается и подходит к интеллигентному и респектабельному на вид мужчине Томасу «Томми» Фарреллу (Роберт Тейлор), которого просит отвезти её домой. Томми сначала язвительно замечает, что, может быть, лучше обратиться к тому, кто дал ей 400 долларов, но потом встаёт, опираясь на трость, и хромая ведёт её к выходу. Грозный Канетто подходит к Викки, рассчитывая увести её, однако когда Томми говорит, что она пойдёт с ним, тут же ретируется.

Подъехав к дому, Викки приглашает Томми выпить по чашке какао. Дома она говорит, что Канетто становится для неё серьёзной проблемой, но Томми говорит, что тот находится на свободе под залогом, а на следующей неделе его будут судить за убийство. И он боится связываться с Томми, потому что тот будет его защищать. Викки немного рассказывает о своей карьере танцовщицы и модели, а затем, зайдя в ванную, обнаруживает там Джой, лежащую в ванной с перерезанными венами. В полиции Викки сообщают, что Джой была на третьем месяце беременности, однако на вопросы детективов Викки отвечает, что ей ничего не известно о возможных мотивах самоубийства её подруги, так же как не известно и имя человека, с которым она встречалась. Вскоре появляется Томми и увозит подавленную Викки в гостиницу, так как в квартире продолжаются следственные мероприятия.

На следующее утро, докладывая Рико о делах, Томми просит повысить Викки и дать ей самостоятельный номер в шоу, но просит при этом не упоминать его имени. Затем Томми в своём кабинете готовится к суду, просматривая газеты, в которых утверждается, что Канетто ожидает электрический стул. К Томми на приём приходит Викки приходит, чтобы поблагодарить его за то, что он помог избавиться от полиции в деле Джой и за то, что благодаря ему ей дали сольный номер в шоу. Она также просит вернуть Канетто его 400 долларов. Когда Томми говорит, что Канетто сейчас нужны не деньги, а хороший адвокат, Викки отвечает, что делает это не ради Канетто, а ради того, чтобы у Томми сложилось о ней хорошее мнение. Когда Томми говорит, что 400 долларов — это не слишком высокая цена за женскую гордость, Викки забирает деньги и уходит, и в этот момент Томми вызывают на заседание суда по делу Канетто.

Когда Томми получает слово как представитель защиты, он встаёт и, нарочито хромая, что язвительно подмечает прокурор Стюарт, подходит к присяжным. Викки наблюдает за процессом из зала. Томми произносит эмоциональную речь, показывая газеты, которые уже вынесли обвинительный приговор гангстеру ещё до решения присяжных, а также всячески пытаясь вызвать их сочувствие. В итоге, вопреки всем ожиданиям, присяжные оправдывают Канетто, а возмущённый судья заявляет, что больше никогда не допустит, чтобы эти люди когда-либо ещё будут присяжными. После завершения заседания Викки находит Томми в соседнем подпольном баре, где собралась вся банда во главе с Рико, празднуя успех адвоката. Викки и Томми вдвоём садятся за столик, где танцовщица припоминает адвокату, что он обвинил её в том, что она торгует своей гордостью. Однако он, по её словам, ничем не лучше. Томми добился оправдания убийцы, о чём знают все, включая его самого. Он отвечает, что такова работа адвоката, и за то, что он делает свою работу лучше других, он получает лучшие гонорары. Викки говорит, что ей его жалко, после чего разозлённый Томми просит её удалиться. Столкнувшись в дверях заведения с Канетто, Викки отдаёт ему 400 долларов.

Томми в третий раз за неделю приходит на выступление Викки в «Золотом петухе», после чего Викки соглашается встретиться с ним. Томми отвозит ей к одному из разводных мостов, где рассказывает, что вырос в этом месте. И однажды, в 12-летенм возрасте, играя с другими детьми, он забрался по мосту выше всех, однако его нога застряла в разводном механизме, и ему раздробило кость. Продолжая свой рассказ уже дома, Томми говорит, что сначала он чувствовал себя героем, однако когда все подросли и стали гулять с девушками, он почувствовал себя ущербным. Тогда он поклялся добиться уважения и восхищения со стороны окружающих. И, по его словам, он достиг этого самым коротким путём, став юристом по криминальным делам. Теперь некоторые его ненавидят, другие боятся, но все уважают. Затем Томми сознаётся, что сделал в жизни одну ошибку, когда женился. Его жена была танцовщицей, очень красивой, которая считала, что её красота позволяет ей иметь всё — шикарный пентхаус, меха, драгоценности. Он любил её и с радостью всё это ей давал. Но однажды она заявила, что больше не может выносить его хромоту. Развода не было, и Томми по-прежнему полностью содержит свою жену со всеми её махами и драгоценностями, хотя с той ночи ни разу её не видел.

На протяжении нескольких следующих месяцев между Викки и Томми развивается серьёзный роман, Томми посылает ей в гримёрку букет алых роз с карточкой, на которой написано «за три самых счастливых месяца в моей жизни». Вечером радостно-возбуждённый Томми встречает Викки дома, целует, поздравляя с их датой, и дарит дорогое колье. Полная чувств Викки обнимает его и целует долгим поцелуем. В этот момент раздаётся звонок от Рико, приглашающий адвоката немедленно приехать на ужин, несмотря на то, что уже два часа ночи. За ужином Рико сначала нахваливает одного из своих приближённых, который наладил сбор дани с бильярдных клубов, но затем начинает жестоко избивать его за то, что тот попытался захватить власть в их организации. Томми останавливает Рико и приказывает немедленно отправить жертву в больницу. Когда по телефону сообщают, что избитый всё-таки выживет, Томми рекомендует Рико на некоторое время уехать в Майами. Викки, которая слышала последний разговор, просит Томми прекратить все дела с гангстерами, пока ещё не поздно.

Томми вместе с Викки посещает известного хирурга, который говорит, что у адвоката есть небольшая надежда излечить хромоту, но для этого потребуется операция по новейшей методике в Стокгольме с последующим годичным курсом реабилитации. Викки решает ехать вместе с Томми, однако неожиданно для неё Томми уезжает в Стокгольм один, не желая осложнять ей жизнь своими проблемами. Однажды после выступления в клубе Викки заходит в гримёрку, где её ожидает Женевьева (Клэр Келли), жена Томми, заявляя, что теперь, почти через год после операции, которая прошла удачно, она, возможно, вернётся к мужу. Однако Викки отвечает «вы его не любите, и вы ему не жена, а всего лишь за ним замужем», и выпроваживает Женевьеву из гримёрки. Затем она видит телеграмму от Томми, который пишет, что любит её и зовёт приехать. Викки приезжает в Стокгольм, где Томми показывает ей, что уже ходит без палочки, затем они путешествуют по Европе, посещая Лазурный берег, швейцарские Альпы и Венецию.

Вернувшись в Чикаго, Томми приходит на приём к Рико, который знакомит его с Куки Ла Моттом (Кори Аллен), бывшем убийцей, который теперь стоит во главе банды, контролирующей юг штата, и ставший своего рода партнёром Рико. За Куки серьёзно взялся честолюбивый и неподкупный прокурор штата Джеффри Стюарт (Кент Смит), который хочет осудить его. Томми говорит, что у Куки нет шансов в суде, и рекомендует ему покинуть штат как можно скорее. Недовольный гангстер уходит, после чего Томми говорит Рико, что Куки — сумасшедший, психопат, и с ним нельзя иметь дело. Когда Рико тем не менее требует от Томми заняться этим делом, тот сообщает, что решил уехать в другой город и открыть там собственную юридическую практику. Однако Рико говорит, что не может отпустить Томми, так как тот слишком много знает. Когда Томми настаивает на своём решении, Рико сначала угрожает снова сломать ему ногу, но когда адвоката это не пугает, Рико угрожает облить кислотой лицо Викки. После этих слов Томми соглашается защищать Куки.

Томми вместе с Викки едет на поезде в Спрингфилд, чтобы защищать Куки в суде, обещая ей, что это его последнее дело для Рико. Во время отбора присяжных Томми по словам своего помощника догадывается, что Рико уже подкупил некоторых из них. На следующий день газеты выходят с заголовкам, что один из присяжных был подкуплен, а Куки тем временем исчез. По возвращении в Чикаго, Рико сообщает Томми, что Куки выехал за границу штата, добрался до Индианы и собирается избавиться от Стюарта. Рико приказывает Томми поехать к Куки и вразумить его, однако адвокат отказывается. Однако, вспомнив об угрозах Рико, Томми отправляет Викки домой, а сам едет на встречу с Куки. В одном из подпольных баров Томми пытается отговорить Куки от убийства Стюарта, однако гангстер не хочет его слушать, и не хочет знать мнения Рико. В этот момент кто-то открывает по членам банды огонь из автомата, убивая всех на месте.

Ожидая возвращения Томми, Викки слушает по радио сообщение о том, что сегодня закончилась карьера Куки Ла Мотта, когда он сам и четверо его подручных были расстреляны на месте, а тела ещё четверых убитых пока не идентифицированы. Далее сообщается, что по слухам, убийство было осуществлено по указанию Рико Анджело. Той же ночью Канетто и другие люди Рико убивают оставшихся в Чикаго членов банды Ла Мотта. Прокурор Стюарт, выступая перед прессой, говорит, что штат не будет стоять в стороне от развязанной войны мафиозных группировок. Завтра он добьётся решения суда о права прокурора арестовывать всех, кто связан с бандой Рико. В этот момент Томми возвращается домой и обнимает напуганную Викки. Он хочет, чтобы Викки немедленно уехала из города, однако она отказывается уезжать одна. Раздаётся звонок от Рико, который говорит, что против него ничего нет, и если Томми будет молчать, то власти не смогут даже выписать ордер на его арест. И потому Рико рекомендует адвокату немедленно куда-нибудь уехать. Пока Томми и Викки собирают вещи, приходит полиция и задерживает их обоих как важных свидетелей.

На следующий день Рико читает в газете заголовок «Адвокат мафии и танцовщица попались в ловушку любви». Рико хочет внести залог за Томми, но новый адвокат отговаривает его на том основании, что это укажет на связь между ними. Тем не менее Рико даёт указание внести залог за Викки, чтобы Томми чувствовал, что на свободе она находится в руках мафии как заложница. Прокурор Стюарт просит у судьи временно задержать Викки без предъявления конкретных обвинений, однако просит оставить Томми под стражей до суда, где против него будут выдвинуты обвинения в подкупе присяжного, и кроме того он будет проходить ключевым свидетелем по делу Рико Анджело. Судья устанавливает для Гей залог в 5 тысяч долларов, а для Томми — в 200 тысяч долларов. Сразу после заседания Гей выпускают на свободу, так как залог за неё уже внесён.

Две недели спустя Стюарт приходит к Томми в камеру, задавая вопросы о том, кто подкупил присяжного и кто убил Куки Ла Мотта, однако адвокат отвечает, что это ему не известно. Стюарт говорит, что он, возможно, знает, что адвокат в этих делах ни при чём, но присяжные об этом не знают. Томми отвечает, что пока он был адвокатом, его задачей было защищать виновных, а Стюарт, видимо, видит свою задачу в том, чтобы осуждать невинных. Стюарт готов снять с Томми все обвинения, если тот согласиться свидетельствовать в суде против Рико, однако Томми отказывается. В тот же день Томми получает первое свидание в тюрьме с Викки, которая снова работает в клубе, и ей даже повысили зарплату. Томми сообщает ей, что Женевьева решила развестись с ним, говоря, что теперь, наверное, поздно говорить о его браке с Викки. Однако Викки отвечает, что для неё не может быть поздно. Перед её уходом Стюарт предупреждает Викки, что Томми может получить 20 лет тюрьмы и просит уговорить мужа дать показания на Рико.

На новогодней вечеринке в «Золотом петухе» Викки выступает с сольным номером, после которого к ней в гримёрку заходит Канетто, говоря, что парни высоко ценят то, что Томми помалкивает, на что Викки отвечает, что было бы лучше, если бы он заговорил и рассказал всё. Канетто замечает, что если так произойдёт, то её жизнь может стать значительно хуже, и тогда ей не плохо иметь поблизости такого парня как он, который не боится Рико. Викки бьёт его щёткой для волос и выталкивает из гримёрки. Затем Викки звонит Стюарту и просит его организовать встречу с Томми, но не в тюрьме, а в каком-либо месте, где они смогли бы поговорить конфиденциально, обещая попробовать уговорить Томми пойти на сотрудничество. Стюарт устраивает ей встречу с Томми на специально арендованной квартире, где Викки уговаривает Томми рассказать всё прокурору. Томми считает, что пока он молчит, Рико и его банда ничего не сделают Викки, однако она рассказывает, что вчера к ней приходил Канетто и вёл себя с ней так, как будто она принадлежит ему. Выйдя от Томми, Викки говорит Стюарту, что «он не будет говорит, потому что таким образом защищает меня».

Стюарт вызывает Томми к себе, и сообщает, что после того, как даже Викки не смогла его убедить, он считает бесполезным продолжать держать адвоката в тюрьме и отпускает на свободу. Томми понимает, что если его выпустят, Рико решит, что он заключил сделку с правосудием, и как только он выйдет, его убьют. Однако Стюарт говорит, что теперь это проблема самого Томми, впрочем как и то, что теперь будет с Викки. Тогда Томми просит обеспечить Викки государственную защиту, на что Стюарт отвечает, что готов отправить её в Лос-Анджелес и держать там под защитой, сколько потребуется. После этого обещания Томми садится к столу и начинает давать показания. Некоторое время спустя люди Стюарта сажают Викки в отдельное купе и провожают поезд, говоря, что на месте её встретят. Однако, как только поезд трогается, в купе Викки входит Канетто с подручным. Тем временем в кабинете Стюарта Томми подписывает свои показания, которых достаточно для ареста Рико и всех членов его банды. Стюарт объявляет, что теперь Томми свободен, однако говорит, что некоторое время ему было бы безопаснее посидеть в полиции, однако адвокат отвечает, что ему теперь нигде не будет безопасно, и уходит. На всякий случай Томми подсказывает, что теперь Рико будет всегда у него за спиной, после чего Стюарт поручает установить слежку за адвокатом.

Томми заходит в один из баров, контролируемых Рико, и просит бармена дать знать, что он на свободе. Вскоре Рико через своих людей даёт знать Томми, что хочет с ним встретиться. В соответствии с инструкциями, полученными по телефону, Томми незаметно выходит через служебный вход, однако перед этим успевает записать на стене около телефона адрес, куда его пригласили. Люди Стюарта видят этот адрес, но не успевают проследовать за адвокатом.

Когда Томми привозят в Клуб на Южной улице, где Рико просит всех выйти из комнаты, за исключением Канетто и своего нового адвоката. Томми говорит, что рассказал Стюарту всё, что ему известно. Рико требует, чтобы Томми пошёл к Стюарту и отказался от своих слов. Когда Томми говорит, что это невозможно, Рико достаёт бутылочку с кислотой и говорит «я думаю, ты это сделаешь», после чего по его указанию в комнату приводят Викки, и Рико напоминает о своей угрозе изуродовать ей лицо. Тогда Томми пытается сыграть на сентиментальных качествах Рико, напоминая тому, как его звали королём детей, потому что он никогда не поднимал руку на беззащитных. А теперь под влиянием своего окружения, состоящего из бандитов вроде Канетто, он потерял свой образ. Далее Томми предлагает, что если Рико сейчас же отпустит Викки, то он как адвокат полностью подготовит его защиту в суде.

В этот момент раздаётся стрельба из автоматов. Сотрудники Стюарта вызвали по указанному Томми адресу несколько машин с вооружёнными полицейскими, которые окружили клуб и начали штурм. Во время интенсивной перестрелки Канетто берёт бутылочку с кислотой и пытается облить сначала Викки, а затем вставшего на её защиту Томми, однако неудачно подходит к окну, и его прошивают автоматной очередью. Рико хватает бутылочку и надвигается на Томми и Викки, однако теряет равновесие, после чего кислота попадает ему на лицо. Схватившись за лицо руками, Рико, ничего не видя, пятится назад, спотыкается о труп Канетто и выпадает из окна второго этажа, разбиваясь насмерть. Обнявшись, Томми и Викки уходят по пустынной ночной улице.

В ролях

• Роберт Тейлор — Томас «Томми» Фаррелл
• Сид Чарисс — Викки Гэй
• Ли Дж. Кобб — Рико Анджело
• Джон Айрленд — Луис Канетто
• Кент Смит — Джеффри Стюарт
• Клэр Келли — Женевьева, жена Фаррелла
• Кори Аллен — Куки Ла Мотт

Создатели фильма и исполнители главных ролей

Историк кино Джереми Арнольд считает Николаса Рэя «одним из величайших американских режиссёров», отмечая, что «к моменту создания „Девушки с вечеринки“ он уже поставил такие классические фильмы, как „В укромном месте“ (1950), „На опасной земле“ (1952), „Джонни Гитара“ (1954) и „Бунтарь без причины“ (1955)». Арнольд пишет, что «умение Рэя сочетать жестокие сцены экшна с эпизодами глубокой нежности стало чем-то вроде его фирменного стиля», что «во многом заметно и в „Девушке с вечеринки“». Кинокритик Дикос выделяет три фильма нуар Рэя, которые с особой силой «доносят ощущение беспокойства и тревоги» — «Они живут по ночам» (1948), «В укромном месте» (1950) и «На опасной земле» (1951), относя к этой категории, но в меньшей степени, и «Девушку с вечеринки». Среди других картин Рэя заслуживает упоминания судебная драма «Стучись в любую дверь» (1949), вестерн «Необузданные» (1952), драма о пристрастии учителя к сильнодействующим лекарствам «Больше, чем жизнь» (1956) и приключенческая криминальная драма о быте и нравах эскимосов «Невинные дикари» (1960).

Как отмечает Арнольд, студия «Метро-Голдвин-Майер» сделала этот фильм, «главным образом для того, чтобы как-то оправдать высокие зарплаты Роберта Тейлора и Сид Чарисс, которые остались двумя последними звёздами студии на долгосрочных контрактах. После этого фильма контракты с обоими звёзды были прекращены (хотя позднее Тейлор сыграл ещё в двух картинах студии по отдельным договорам)». Надо отметить, что Тейлору на момент съёмок было уже 47 лет, и он уже 24 года отработал на «Метро-Голдвин-Майер» (лишь один актёр, Льюис Стоун, проработал на студии больше). «Карьера Тейлора началась с безвкусных романтических ролей в фильмах с такими звёздами, как Грета Гарбо, но в 1950-е годы он превратился в великолепного актёра». К числу наиболее известных картин с участием Тейлора относятся мелодрама по Александру Дюма «Дама с камелиями» (1936) с Гретой Гарбо, военная драма по Ремарку «Три товарища» (1938), военная мелодрама «Мост Ватерлоо» (1940) с Вивьен Ли, фильмы нуар «Джонни Игер» (1941), «Подводное течение» (1946), «Высокая стена» (1947), «Взятка» (1949) и «Полицейский-мошенник» (1954), исторические драмы «Камо грядеши» (1951) и «Айвенго» (1952).

По мнению Арнольда, «Сид Чарисс, которую Фред Астер однажды назвал „красивым динамитом“, была жертвой времени. Потрясающая и талантливая танцовщица, она была великолепна во всех своих ролях в мюзиклах „Метро-Голдвин-Майер“, однако те неуклонно выходили из моды». Чарисс, в частности, сыграла в таких танцевальных мюзиклах, как «Поющие под дождём» (1952), «Театральный фургон» (1953), «Бригадун» (1954), «Всегда хорошая погода» (1955) и «Шёлковые чулки» (1957). Чарисс тяжело восприняла новость о прекращении с ней контракта. «Студия была для меня как родной дом, где я провела 14 лет», — писала она, и расставание далось ей довольно болезненно.

Ли Джей Кобб дважды номинировался на Оскар за роли второго плана в фильмах «В порту» (1954), где он сыграл сходную роль мафиозного босса, и «Братья Карамазовы» (1958). Кроме того, Кобб известен ролями в фильмах нуар «Бумеранг!» (1947), «Джонни О’Клок» (1947), «Звонить Нортсайд 777» (1948), «Воровское шоссе» (1949), «Человек, который обманул себя» (1950), а позднее — а таких картинах, как «12 разгневанных мужчин» (1957), «Три лица Евы» (1957), «Блеф Кугана» (1968) и «Изгоняющий дьявола» (1973).

Работа над фильмом

Джереми Арнольд пишет, что после получения предложения о съёмках, Рэй увлёкся идеей создания этого фильма, так как «в период сухого закона сам жил в Чикаго, и ему очень хотелось перенести на экран ощущение и музыку того времени. Но уже после подписания контракта, Рэй выяснил, что сценарий уже написан, и он не сможет существенным образом в нём что-либо изменить. Более того, студия сказала „нет“ использованию музыки того времени, так как считала, что это может ограничить зрительскую аудиторию фильма». Кроме того, первоначально по плану три дня было отведено на натурные съёмки в Чикаго, «но позднее они были отменены, когда съёмочный процесс выбилися из графика». Несмотря на то, что в сложившихся условиях у Рэя оставалось не так много возможностей для реализации собственных идей, он сделал всё от него зависящее и «наполнил фильм многими оригинальными стилистическими решениями». Как позднее писал сам Рэй: «Когда я не смог внести в сценарий то, что хотел, я попытался уделить особое внимание цвету и актёрской игре для передачи причудливой реальности того времени, чтобы люди, которые жили той жизнью, поверили бы, что такова и была их реальность».

Во время работы над фильмом группа столкнулась с определёнными трудностями при съёмке танцевальных номеров Чарисс из-за начавшейся забастовки музыкантов. «Постановщику танцев Роберту Сидни пришлось репетировать номера в Мексике с дублёрами, а реальная съёмка номеров в одном случае проводилась исключительно под записанный заранее барабанный трек, а во втором — с артистами, только изображающими музыкантов». После окончания забастовки Андре Превен сочинил для фильма музыку (но в титрах указан не был). По словам Чарисс, режиссёр Рэй не особенно углублялся в эти музыкальные интерлюдии: «Ник Рэй был отличным режиссёром», — писала она позднее, «но он мало что понимал в танцах или мюзиклах, и легко признавал это. У него хватило ума передать это дело Бобу Сидни и музыкальному отделу студии».

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

После выхода фильма на экраны критики оценили его довольно сдержано. Так, журнал «Variety» назвал его «рядовой мелодрамой о гангстерских делах в Чикаго начала 1930-х годов, которая сыграна довольно бесхитростно», так как в фильме «не делается попытки понять это явление или увязать его со своим временем». Кинокритик «Нью-Йорк таймс» А. Х. Вейлер, оговорившись сразу, что картина «красиво одета в цвет и в Синемаскоп, а также профессионально выполнена режиссёром Николасом Рэем и продюсером Джо Пастернаком», далее замечает, что создатели фильма «подходят к теме так, словно они только что узнали о взрывном Чикаго начала 1930-х годов». Как полагает критик, «фактом является то, что этот фильм, как и чарльстон, устарел, и рассказывает о прошлом, которое могло бы быть увлекательно, если бы не было столь пугающим напоминанием о том, что лучше забыть». Резюмируя своё мнение, Вейлер пишет, что «несмотря на всю его атрибутику и периодические перестрелки», в фильме «мало чего нового или увлекательного».

Современные критики более благосклонны к фильму, хотя и с некоторыми оговорками. Так, назвав его «оптимистической версией „Джонни Гитары“, действие которого происходит в Чикаго времён сухого закона», журнал «TimeOut» пишет, что «хотя его слишком часто относят к категории „потрясающих, но не лишённых изъянов“ фильмов, на самом деле он значительно лучше. Как и во всех фильмах Рэя, идеи и чувства переводятся здесь в великолепные визуальные образы, например, когда гангстер Ли Джей Кобба стреляет в портрет Джин Харлоу, узнав, что она недавно вышла замуж». Кинокритик Дэвид Хоган описывает фильм как «экстравагантный романтический триллер» и «одну из самых красивых и радующих глаз картин 1950-х годов, которая снята в СинемаСкопе с блестящим Метроколором», и далее — как «жанровое произведение с уникальной эстетикой, необычную, но удачную амальгаму нуаровых тем и стилей, с визуальными брызгами мюзиклов „Метро-Голдвин-Майер“ (особенно, „Поющих под дождём“) и грубоватым, энергичным морализмом „Ревущих двадцатых“ (1939) и других гангстерских мелодрам „Уорнер бразерс“ 1930-х годов». Подводя итог, Хоган заключает, что «фильм не открывает ничего нового, если не считать беззастенчивого комбинирования этими бесперспективными элементами, что само по себе становится значимым достижением». Арнольд также отмечает, что картина «является необычной смесью фильма нуар с мюзиклом», далее указывая, что «сценарий этой гангстерской истории довольно обычный, но включение в фильм двух страстных музыкальных номеров и визуальное воображение режиссёра Николаса Рэя подняли картину до запоминающегося уровня». Критик Майкл Кини считает, что «временами фильм мучительно медленный», хотя «жгучие танцевальные номера Чарисс и спорадические вспышки насилия должны помочь поддерживать внимание сонного зрителя», а «кульминация фильма просто великолепна». А Шварц заключает, что это «классный фильм нуар Николаса Рэя, и не стоит обращать внимание на его поверхностные недостатки».

Некоторые особенности фильма

Намекая на устарелость фильма, Вейлер в 1958 году написал, что если судить по этой картине, «кинодвойники предвоенных чикагских бандитов, убийц и мафиозных боссов столь же неуничтожимы, как и монстр Франкенштейна». Далее он отмечает, что «хотя на протяжении более чем четверти века их ряды в фильмах регулярно опустошаются, однако они продолжают процветать без какой-либо видимой причины», а данный фильм «ещё раз доказывает, что концепция старого кино предполагает множество убийств». Вейлер полагал, что жанр гангстерского кино отошёл в прошлое. Между тем, как отмечает кинокритик Брюс Эдер, вскоре после выхода «Девушки с вечеринки» продюсер Куинн Мартин создал для телевидения гангстерский фильм «Банда лица со шрамом» (1959), а затем сериал «Неприкасаемые» (1959—1963), и если не считать цвет и широкоформатную съёмку, то фильм Рэя во многом предвосхищает элементы этого сериала, особенно в сценах экшна и в странных, причудливых образах персонажей". Между тем, настоящее возрождение жанра гангстерского кино в США наступило в 1970-е годы после выхода «Крёстного отца» (1972), за которым последовали такие фильмы, как «Злые улицы» (1973), «Лицо со шрамом» (1983), «Неприкасаемые» (1987) и «Славные парни» (1990).

Хоган отмечает, что этот фильм "в отличие от предыдущих проектов Рэя не был столь взрывным и своевременным, как «Бунтарь без причины», или столь социально острым, как «Они живут по ночам», или столь намеренно причудливым и отрицающим половые роли, как «Джонни Гитара», или столь тревожно потрясающим, как «Больше чем жизнь», и, кроме того, под давлением студии режиссёр, «возможно, позволил себе немного дать слабину», из-за чего впоследствии отзывался о фильме довольно негативно.

Дикос обращает внимание на то, что фильм вступает в определённый конфликт с нормами Производственного кодекса, так как его положительная героиня Викки Гей заводит роман с Томми Фарреллом, зная, что он женат и к тому же работает на мафию.

Оценка работы режиссёра и творческой группы

Журнал «Variety» оценил сценарий как «умный и убедительный», а постановку Рэя — как «хорошую в пределах его компетенции». С другой стороны «TimeOut» отметил, что «хотя сценарий и беден, владение цветом и форматом у Рэя как всегда мастерское». По мнению Шварца, «Рэй делает чудеса со слабым сценарием Джорджа Уэллса, мастерски используя камеру для передачи состояния отчуждённости и ранимости героев. Кроме того, вводя экзотические танцевальные номера и сбивающие с толку костюмы, он создаёт потрясающие образы, которые имеют броский сюрреалистический вид».

Особое внимание было уделено работе Рея с цветом в этом фильме. Так, Хоган отметил, что Рэй и «ранее с большой силой и символизмом использовал цвет в фильмах „Бунтарь без причины“, „Джонни Гитара“ и других проектах, но никогда не делал это с такой рискованной отвагой, как в этом фильме» . Критик подчёркивает, что это «во многом личный проект Рэя, где он создаёт нечто чудесное из очень малого. Картина сводит воедино жертв и их мучителей на полотне неземной красоты». Хоган обращает внимание, что «если по сюжету это гангстерский триллер, то по цветовому решению — он красный. Вместе с оператором Робертом Броннером и консультантом по цвету Чарльзом К. Хедеганом, Рэй использовал красные оттенки для показа любви и сексуальной страсти, пламени насилия, первобытного очарования большим городом, решительности характера и крайнего отчаяния», с которым резко контрастируют коричневые и холодно синие оттенки мира больших денег, одежды и окружения Тома, но «с появлением Викки мы понимаем, что его цвет будет холодно-синим недолго».

Эдер указывает, что «многие поклонники Николаса Рэя считают этот фильм визуально самым красивым из всех его фильмов. Снятый в СинемаСкопе и в цвете, с Чарисс и Тейлором в главных ролях, этот фильм стал наслаждением для зрителя, настоящим взрывом цвета и движения во многих своих лучших эпизодах». Арнольд также обращает внимание на то, что «экспрессивное использование движений камеры, символизм и более всего цвет переполняют этот фильм».

Оценка актёрской игры

Высоко оценив актёрскую игру исполнителей главных ролей, журнал «Variety» написал, что «Тейлор очень убедителен в роли учтивого зрелого адвоката. Для Чарисс не хватает материала, чтобы продемонстрировать своё актёрское мастерство, но она смотрится интересно, а в двух отличных танцевальных номерах, просто захватывающе. Ли Джей Кобб создаёт очередной яркий образ». Вейлер в «Нью-Йорк таймс» придерживается сходного мнения. По его словам, «Тейлор в роли стойкого юридического представителя мафии добивается максимума в серии довольно стереотипных ситуаций. В роли несгибаемого и крепкого деятеля он настолько убедителен, насколько можно ожидать от такой банальной роли. Сид Чарисс, в роли девушки-танцовщицы из названия и света жизни нашего героя, очень украшает картину, хотя и не особенно впечатляет. Однако в этом нельзя винить мисс Чарисс. Она исполняет парочку эффектных номеров в коротких обтягивающих костюмах, которые не требуют особых пояснений, и кроме того ей удаётся представить достаточно правдоподобно написанный для неё скучный текст. Ли Джей Кобб играет грубо отёсанного, крутого мафиозного босса, который управляет жизнями главных героев, а также жизнями своих подручных». Здесь он предстаёт как «странным образом сентиментальный и отчасти привлекательный персонаж, вся низость которого раскрывается полностью только в наполненной пулями кульминации картины». Джон Айрленд, Кент Смит, Дэвид Опаташу, а также Мирна Хансен, Барбара Лэнг и Бетти Юти в ролях танцовщиц вполне справляются со своими ролями второго плана".

По мнению Хогана, «Тейлор был намного лучшим актёром, чем считалось, и здесь он увлекателен в роли немолодого героя с глухим раскатистым голосом. Хотя Тейлору не требовалась помощь со стороны Рэя, цветовое решение, безусловно, придаёт его озабоченному проблемами адвокату дополнительную глубину». Далее он пишет: «Чарисс, великолепная женщина и блестящая танцовщица, была довольно невыразительной актрисой. И когда мы видим Викки Гэй в бесконечной смене алых платьев, шляп и танцевальных костюмов, мы понимаем, что Рэй таким образом помогает актрисе выразить чувства, существовавшие вне её актёрского диапазона». Эдер считает, что «Тейлор справляется с ролью достаточно хорошо и с большим достоинством. Ли Джей Кобб в роли мафиозного босса — очень отдалённо напоминающего Аль Капоне — работает так, что его Джонни Фрэндли из фильма „В порту“ выглядит просто бледно. А Кори Аллен остаётся в памяти в почти эпизодической роли гангстера Куки Ла Мотта (который, вероятно, списан с реального мафиозного киллера Безумной собаки Колла)».

По информации Арнольда, «мафиозный адвокат в исполнении Тейлора отдалённо напоминает Дикси Дэвиса, реального адвоката мафиозного босса Датча Шульца, который позднее стал информатором властей». Во время работы Рэй был впечатлён самоотдачей Тейлора, который "работал как настоящий представитель метода игры Актёрской школы. В частности, Рэй вспоминал, как Тейлор специально ходил к остеологу, чтобы понять, как воздействует боль на хромого человека. Далее Арнольд пишет, что «хотя приглашение Чарисс на эту роль не совсем соответствует её актёрскому амплуа, она исполняет пару страстных номеров, и поскольку как актриса она известна по мюзиклам, это, конечно, позволяет публике сразу же принять её в этой роли».

Литература

• Michael F. Keaney. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Film Noir Guide: 745 Films of the Classic Era, 1940–1959]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., Publishers, 2010. — ISBN 978-0-7864-6366-4.
• Andrew Dickos. [books.google.ru/books?id=LnCeCQAAQBAJ&dq=Film+Noir+Guide+745+Films+of+the+Classic+Era&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Street With No Name : A History of the Classic American Film Noir]. — Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 2002. — ISBN 978-0-8131-2243-4.
• David J. Hogan. [books.google.ru/books?id=UGBfAgAAQBAJ&pg=PT2&dq=Dave+J.+Hogan.+Film+Noir+FAQ&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjdgruD88LKAhWBEywKHdVNCwEQ6AEIKDAA#v=onepage&q=Dave%20J.%20Hogan.%20Film%20Noir%20FAQ&f=false Film Noir FAQ: All That’s Left to Know About Hollywood’s Golden Age of Dames, Detectives, and Danger]. — Milwaukee, WI: Hal Leonard Corporation, 2013. — ISBN 978-1-4803-4305-4.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0052050/ Девушка с вечеринки] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v37332 Девушка с вечеринки] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=52693 Девушка с вечеринки] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/365/Party-Girl/ Девушка с вечеринки] на сайте Turner Classic Movies
• [www.youtube.com/watch?v=_ksFu7qUtis Девушка с вечеринки] трейлер фильма на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Девушка с вечеринки

Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.
В это же время начальник артиллерии 1 го корпуса, генерал Пернетти, с 30 ю орудиями дивизии Компана и всеми гаубицами дивизии Дессе и Фриана, двинется вперед, откроет огонь и засыплет гранатами неприятельскую батарею, против которой будут действовать!
24 орудия гвардейской артиллерии,
30 орудий дивизии Компана
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.


Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.


Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.