Державин, Николай Севастьянович

Николай Севастьянович Державин
Академик Н. С. Державин
Место рождения:	село Преслав, Таврическая губерния, Российская империя
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Награды и премии:

Никола́й Севастья́нович Держа́вин (3 [15] декабря 1877, Преслав, ныне Запорожской области Украины — 26 февраля 1953, Ленинград) — советский филолог-славист и историк, академик АН СССР (1931). Отец К. Н. Державина.

Биография

Происхождение и образование

Н. С. Державин родился в селении, основную массу населения которого составляли переселенцы-болгары, и с детства увлёкся болгарским языком и культурой.

Окончил гимназию в Симферополе с отличием.

Слушатель Санкт-Петербургского университета в 1896—1897. В 1900 г. окончил Историко-филологический институт в Нежине.

Академическая деятельность

После революции сделал быструю карьеру в Петрограде. С 1917 г. Н. С. Державин был избран профессором, а в 1922—1925 — ректором Петроградского университета. В 1925 г. возглавил кафедру славянской филологии, в 1930—1937 гг. переведённую из университета в Ленинградский ИФЛИ. С 1944 г., после восстановления этой кафедры в ЛГУ, занимал должность её заведующего непрерывно до конца своей жизни.

После резкого усиления позиций Н. Я. Марра, Н. С. Державин был избран академиком АН СССР (незадолго до другого марриста И. И. Мещанинова) в 1931 г., без стажа члена-корреспондента. В 1931—1934 гг. был директором Института славяноведения АН СССР (помещавшегося в Ленинграде).

В середине 1930-х — начале 1940-х, после репрессий против славистов и фактического разгрома академического славяноведения, отстаивал эту дисциплину и внёс определённый вклад в её реабилитацию в СССР. В 1943 г. Н. С. Державин был назначен заведующим вновь созданной кафедрой славянского языкознания также и в МГУ, но, так как он жил в Ленинграде, кафедрой фактически с самого начала руководил С. Б. Бернштейн, с 1948 сменивший Н. С. Державина на посту заведующего и формально. С 1947 г. до конца жизни Н. С. Державин — директор ленинградского отделения восстановленного в Москве ИнСлава (Института славяноведения АН СССР).

В годы Великой Отечественной войны также сотрудник Ленинградского отделения Института истории АН СССР (ныне — Санкт-Петербургский институт истории РАН).

Скончался 26 февраля 1953 года. Похоронен на Литераторских мостках на Волковском кладбище Санкт-Петербурга.

Увлечение теорией Н. Я. Марра

После знакомства с «новым учением о языке» Н. Я. Марра горячо увлёкся этой теорией вплоть до самых абсурдных положений (включая «анализ по четырём элементам»). Державин был одним из немногих, кто даже после смерти Марра и поворота большинства его последователей в 1940-е гг. к объективной науке занимался поиском «четырёх элементов» и «яфетической системы» в строе славянских языков, а румынский язык пытался объявить славянским (в духе марровских теорий скрещивания); В. М. Алпатов называет его «одним из самых дремучих марристов». В 1929 г. участвовал в кампании против пытавшегося противостоять марризму Е. Д. Поливанова, утверждая, что у того «нет никаких научных трудов» (у Поливанова было 84 публикации).

Общественная деятельность

В годы войны активно занимался общественной деятельностью в духе недолго просуществовавшего сталинского панславизма, был членом Антифашистского и Всеславянского комитетов, членом редакционной коллегии журнала «Славяне». Державин был доктором Софийского университета (1944) и почётным членом Болгарской АН (1946).

Оценка деятельности

После кончины Н. С. Державина С. Б. Бернштейн записал в дневнике: «Несмотря на все его недостатки и грубые ошибки, которые он делал очень часто, имя его будет тесно связано с развитием славяноведения. Меня часто раздражали его труды, его выступления, его действия, но … я его всё же любил. Через всю свою жизнь он пронёс любовь к болгарскому народу, его истории, культуре, языку».

Награды и премии

• два ордена Ленина (21.02.1944; 10.06.1945)
• Сталинская премия I степени — за исследования по славяноведению и истории славян, завершившиеся работами «Происхождение русского народа», «Славяне в древности», «Христо Ботев» (1946)

Адреса в Ленинграде

• 1923 - 1925 --- Университетская набережная, 7;.
• 1925 - 1931 --- проспект Майорова (Вознесенский проспект с 1991), 33;
• 1931 - 1941, 1949 - 1953 --- Васильевский остров, 6-я линия, д. 39, кв. 3.

Память

• На доме по адресу В. О. 6-я линия 39 в 1960 году была установлена мемориальная доска (архитектор М. Ф. Егоров) с ошибочными датами в тексте: "В этом доме с 1931 г. по 1953 г. жил академик Николай Севастьянович Державин , выдающийся славяновед и историк." (В 1941 - 1949 годах он был эвакуирован в Москву, где жил и работал.)

Основные труды

• Происхождение русского народа. Л., 1944.
• Славяне в древности. Л., 1946.
• Вековая борьба славян с немецкими захватчиками. М., 1943.

Ссылки

• Державин Николай Севастьянович // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke2/ke2-5982.htm Державин, Николай Севастьянович] // Краткая литературная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1962—1978.
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50330.ln-ru Профиль Николая Севастьяновича Державина] на официальном сайте РАН
• [ras.ru/nappelbaum/d3f7bc29-be99-49e0-bea8-c716eea19ae6.aspx Биографический очерк]
• [feb-web.ru/feb/person/person/feb/derzhavin.htm Страница] в базе данных ФЭБ
• [csl.bas-net.by/anews1.asp?id=6819 Страница] в базе данных ЦНБ НАН Беларуси «История белорусской науки в лицах»
• [about-msu.ru/next.asp?m1=person1&type=aka&fio=%C4%E5%F0%E6%E0%E2%E8%ED%20%CD%E8%EA%EE%EB%E0%E9%20%D1%E5%E2%E0%F1%F2%FC%FF%ED%EE%E2%E8%F7 Статья] на сайте «Всё о Московском университете»
• [isaran.ru/?q=ru/fund&guid=6FB65A11-34DA-5CA4-499C-11D8D23A3B61&ida=2 Историческая справка] на сайте Архива РАН
• Соколова Л. В. [feb-web.ru/feb/slovenc/es/es2/es2-1061.htm Державин Николай Севастьянович] в «Энциклопедии „Слова о полку Игореве“»
• [bioslovhist.history.spbu.ru/component/fabrik/details/1/364.html Державин Николай Севостьянович // Биографика СПбГУ]

Отрывок, характеризующий Державин, Николай Севастьянович

– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.