Касим, Абд аль-Карим

Запрос «Касем» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

В Википедии есть статьи о других людях с именем Абд аль-Карим.

Абдель Керим Касем араб. عبد الكريم قاسم‎<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Республики Ирак
14 июля 1958 года — 8 февраля 1963 года
Предшественник:	Ахмад Мухтар Бабан
Преемник:	Ахмед Хасан аль-Бакр
Министр обороны Республики Ирак
14 июля 1958 года — 8 февраля 1963 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Салих Махди Аммаш
Вероисповедание:	Ислам суннитского толка
Рождение:	21 ноября 1914(1914-11-21) Багдад, Османский Ирак
Смерть:	9 февраля 1963(1963-02-09) (48 лет) Багдад, Ирак
Место погребения:	неизвестно
Военная служба
Годы службы:	1934—1963
Принадлежность:	Королевство Ирак Республика Ирак
Звание:	Бригадный генерал

А́бдель Кери́м Ка́сем (араб. عبد الكريم قاسم‎; род. 21 ноября 1914, Багдад, Османский Ирак — 9 февраля 1963, Багдад, Ирак) — иракский государственный и военный деятель, премьер-министр и министр обороны Ирака в 1958—1963 годах, бригадный генерал.

В 1958 году под его руководством в Ираке произошел военный переворот, в результате которого был свергнут монархический режим и провозглашена Республика Ирак. Касем оставался руководителем Ирака до 1963 года, пока сам не был свергнут и казнен в результате военного переворота баасистов.

Существуют различные формы его имени: Абдель Касем, Абдель-Карим Касим или Абдель Карим Касем. Во времена его правления он был широко известен как «аз-Заи́м» (араб. الزعيم‎), что в переводе с арабского означает «вождь».

Ранние годы

Абдель Керим Касем родился в бедной семье плотника, в Багдаде. Его отец, по происхождению суннит, умер после рождения сына, участвуя в Первой мировой войне солдатом Османской империи. Мать будущего премьера была по происхождению шииткой и дочерью курдского фермера.

Когда Касему исполнилось шесть лет, его семья перебралась в Шувайру, небольшой городок вблизи Тигра, а затем в 1926 году — в Багдад. Касем был прекрасным студентом, и он поступил в средную школу на государственную стипендию. После окончания учебы в 1931 году он преподавал в начальной школе (с 22 октября 1931 года по 3 сентября 1932 года). Его увольнение было связано с тем, что он поступил в военный колледж, который окончил в 1934 году в чине второго лейтенанта.

Абдель Керим Касем принимал активное участие в подавлении беспорядков племен в районе Евфрата, а также в англо-иракской войне в мае 1941 года и военных действиях в Курдистане в 1945 году. Касем также участвовал в арабо-израильской войне с мая 1948 по июнь 1949 года. В 1955 году получил звание бригадного генерала. Стал лидером революционного движения в армии, которое строило планы свержения монархии, опираясь на опыт захвата власти египетским президентом Абделем Насером. В 1956 году в иракской армии была создана тайная революционная организация «Свободные офицеры», а через год в стране был создан Фронт национального единства, в состав которого вошли Национально-демократическая партия, Партия арабского социалистического возрождения «БААС», «Истикляль» и иракская коммунистическая партия.

Революция 14 июля

14 июля 1958 года Абдель Касем возглавил переворот. Девятнадцатая и двадцатая бригады 3-й дивизии иракской армии, расположенные недалеко от Багдада, в Баакубе, во главе с полковниками Абдель Керим Касемом и Абдель Салямом Арефом получили приказ отправиться в Иорданию. Однако офицерский состав бригад во главе с Касемом и Арефом принял решение воспользоваться удобной ситуацией с тем, чтобы занять Багдад и свергнуть проимпериалистический режим. В 3 часа ночи революционно настроенные армейские части вошли в Багдад, перешли мост Фейсала, а затем заняли радиоцентр, центральный телеграф и окружили королевский дворец Каср ар-Рихаб. К военным присоединилось гражданское население. К пяти часам утра завязалась недолгая перестрелка между повстанцами и отрядами, охранявшими королевский дворец. Начальники охраны — офицеры-курды подполковник Тага Бамарни и лейтенант Мустафа Абдалла не оказали сопротивления и сами присоединились к подразделениям Арефа и Касема. В 6 часов утра дворец пал. Королю Фейсалу II и его регенту Абделю Илаху путчисты предложили сдаться. Король и вся его семья вышли из дворца, каждый из них держал над головой Коран. В то время как они покидали дворец, лейтенант Абдель Саттар аль-Абоси без приказа открыл огонь и расстрелял почти всю королевскую семью. Фейсал II скончался позже от ран в больнице, куда его доставили. Утром нового дня багдадское радио передало:

Говорит Иракская Республика! Сегодня — день победы и славы. Враги бога и народа убиты и выброшены на улицу. Будем едины в борьбе против империалистов и их агентов!

После этого началась расправа с королевской элитой, жертвой которой стал премьер-министр Нури аль-Саид. Здание английского посольства было сожжено. Народ снес памятники королю Фейсалу I и британскому генералу Моду, утопив затем их в Тигре. В тот же день Касем, провозгласив Ирак республикой, возглавил новое правительство.

Премьер-министр

После свержения монархии Касем стал премьер-министром и министром обороны. В состав кабинета вошли как военные, так и гражданские лица. Новый глава правительства пошел на сотрудничество с Советским Союзом. Касем принял решение о перевооружении иракской армии. Весной 1959 года он заключил ряд соглашений с СССР о поставках советского оружия и боевой техники, а также об обучении иракских офицеров и технических специалистов в СССР. Он отменил Договора о взаимной безопасности и двусторонних отношений с Великобританией. Кроме того, Ирак вышел из ряда военных соглашения с США. 30 мая 1959 года последний британский солдат покинул страну.

26 июля 1958 года была принята временная конституция Иракской республики, провозглашавшая равенство всех иракских граждан перед законом и предоставляющая им свободы независимо от расы, национальности, языка или религии. Уже в первые дни революции возникли или вышли из подполья профсоюзы, крестьянские союзы и многие другие прогрессивные организации. Политические партии, включая ИКП, хотя и не были формально легализованы, также осуществляли свою деятельность легально. Правительство освободило политических заключенных и амнистировало курдов, которые участвовали в 1943 в 1945 годах в курдских восстаниях. Касем отменил запрет на деятельность иракской Коммунистической партии.

При Касеме начали всё больше строить школ и больниц. В Багдаде и Басре правительство выделило средства на строительство социального жилья. Все более заметная часть растущих доходов от добычи нефти постепенно стала передаваться на борьбу с нищетой и социальные программы. Но, несмотря на популярность премьера, людей не устраивал авторитарный стиль его правления. 30 сентября 1958 года был обнародован закон об аграрной реформе. Этот закон носил половинчатый характер и полностью не ликвидировал феодальное землевладение, но все же существенно ограничил его. Предусматривалось изъятие у феодалов половины принадлежавших им земель, с тем чтобы распределить конфискованные излишки среди безземельных крестьян. Предусматривалась выплата денежной компенсации владельцам латифундий за изъятые у них земли. Правительство ввело 8-часовой рабочий день.

Такого рода деятельность нового правительства вызвала ожесточенное сопротивление феодальной и буржуазно-компрадорской реакции. В условиях политической напряженности глава государства Касем стал укреплять личную диктатуру, чем вызвал недовольство даже со стороны политических союзников. Касем прочно держал под контролем тайную полицию и службу безопасности, предотвратив несколько попыток покушений. С середины 1959 правительство Касема стало проводить политику балансирования между правыми и левыми силами, ограничивать и даже подавлять деятельность левых организаций.

Курдская проблема

После свержении монархии режим Абдель Керима Касема сделал широкие уступки курдам: во временную конституцию Ирака была включена статья, провозглашавшая Ирак общим государством арабов и курдов (статья 3); курды были введены в правительство, и ДПК ставила вопрос о предоставлении Курдистану автономии. Однако правительство Касема на это не пошло, более того — со временем оно начало все более открыто поддерживать арабских националистов. Со второй половины 1960 года в иракских СМИ началась кампания нападок на курдов и их лидеров, которых обвиняли в сепаратизме и в связях с Москвой. Дошло до того, что сорт «курдской пшеницы» был специальным приказом переименован в «северную пшеницу». На стенах домов в Багдаде появились надписи: «Ирак — родина арабов и мусульман, а не курдов и христиан!». Если ранее А. К. Касем говорил, что арабо-курдское единство — краеугольный камень иракской государственности, то теперь курдам предлагалось раствориться в иракской нации. В декабре, спасаясь от репрессий, лидеры Демократической партии Курдистана покидают столицу и находят убежище в горах Иракского Курдистана.

В 1961 году Касем принимает решение покончить с «курдским вопросом» и сосредотачивает в Курдистане войска. В июне премьер не принимает представителей курдских партий. 7 сентября начинаются бомбардировки Курдистана, а 11 сентября Мустафа Барзани провозгласил новое восстание и призвал курдов к оружию. Так началось грандиозное движение, вошедшее в курдскую историю под названием «революции 11 сентября». Иракская армия, обладая многократным численным и абсолютным техническим превосходством, рассчитывала быстро разгромить курдов. Однако те, используя партизанские методы борьбы, начали наносить ей одно поражение за другим. В короткий срок Барзани сумел вытеснить правительственные войска из горных районов и полностью взять под свой контроль Курдистан.

Борьба на внутреннем фронте

Первым вопросом, по которому развернулась борьба уже в июле 1958 года, было присоединение Ирака к только что созданной Египтом и Сирией Объединенной Арабской Республике (ОАР). За присоединение выступали националисты и лидеры партии Баас, верившие в арабское объединение. Против высказались коммунисты. Касем яростно выступал против такого объединения. Его позиция объяснялась тем, что он не хотел превращать Ирак в ещё одну часть большого государства под руководством Египта, подчинившись Насеру, которого он не любил и боялся. Стремясь дистанцироваться от коммунистов, Касем начал репрессии против левых. Тогда же, сразу после революции, между Касемом и его соратником Арефом, который также выступал за союз с Египтом, началась борьба. Последний проиграл борьбу за власть в сентябре 1958 года. Он был снят со всех постов и отправлен в отставку. Два месяца спустя он попытался организовать переворот вместе с двумя десятками офицеров. Переворот провалился, 19 офицеров были казнены. Ареф был приговорен к смертной казни, но его помиловал Касем и отправил послом в ФРГ. Впоследствии его спецслужбы раскрыли еще 29 заговоров против него

Но борьба за власть резко обострилась, когда 5-6 марта 1959 года Иракская коммунистическая партия (ИКП) организовала в третьем по величине городе Ирака — Мосуле, главном оплоте баасизма, Большой фестиваль мира. К началу фестиваля в город прибыли 250 тысяч активистов ИКП. Через день после фестиваля, когда большинство участников покинули город, военное командование местного гарнизона подняло мятеж под панарабистским лозунгами. На улицах города началась вооруженная борьба между коммунистами, панарабистами, христианами, туркменами, арабами и другими. Пока в Мосуле шла борьба между главными соперниками — коммунистами и панарабистами, Касем не вмешивался, чтобы с помощью левых сил покончить с мятежными офицерами, арабскими националистами и сторонниками мусульманского братства. 8 марта правительственные войска начали штурм Мосула, и к следующему дню армия и вооруженные отряды коммунистов жестоко подавили его. Последовали изнасилования, убийства, грабежи, групповые суды и казни в присутствии ликующих толп. Жизни лишились сотни людей, в большинстве арабские националисты. Считается, что последовавшие после подавления мятежа казни и стали причиной попытки покушения на Касема.

Через месяц произошло еще одно кровопролитие. В первую годовщину иракской революции в Киркуке прошла большая демонстрация курдов, чтобы выразить свою поддержку Абделю Касему. Но вместо митинга началось смешанное восстание курдов, коммунистов, мусульманских фракций и армейских войск в Киркукском районе. Только к 20 июля восстание было подавлено правительственными войсками с тяжёлыми потерями.

Отношения с соседями

Несмотря на многочисленные заговоры и неоднократные покушения, А. К. Касем смог укрепить свою власть, ослабив и баасистов, и коммунистов. Это позволило ему активизировать внешнюю политику, что, однако, привело к обострению отношений с соседями.

Иордания

После свержения хашимистской династии в Ираке король Иордании Хусейн, формально имевший для того основания, 14 июля провозгласил себя главой Арабской Федерации и попытался организовать интервенцию в Ирак с целью свержения режима А. К. Касема. В Иорданию стали прибывать британские войска, и вскоре английские войска взяли под охрану все стратегически важные объекты страны. 15 июля Ирак заявил о денонсации договора об Арабской Федерации.

Иран

Во время своего пребывания на посту премьер-министра, Абдель Касем начал создавать почву для ирано-иракской войны. В конце 1959 г. разгорелся конфликт Ирака с Ираном по поводу судоходства по реке Шатт-аль-Араб. Багдад обвинил Иран в нарушении ирано-иракского договора 1937 г. 18 декабря он заявил:

Мы не хотели бы обратиться к истории арабских племен, проживающих в Аль-Ахвазе и Хорремшехре. Турки передали Хорремшехр, который являлся частью иракской территории, Ирану.

После этого Ирак начал поддерживать сепаратистов в Хузистане и даже заявил о своих территориальных претензиях на следующем заседании Лиги арабских государств

Кувейт

19 апреля 1961 г. после длительных переговоров между Великобританией и Кувейтом было подписано межгосударственное соглашение об отмене англо-кувейтского договора 1899 г., и эмират обрел политическую независимость. Касем стал первым иракским лидером, не признавшим Кувейт независимым государством. 25 июня 1961 года он объявил Кувейт частью территории Ирака и призывал его к воссоединению. Командующий вооруженными силами Ирака генерал А.Салех аль-Абди заявил о готовности иракской армии в любую минуту осуществить присоединение Кувейта. Перед лицом угрозы со стороны Ирака, Великобритания направила в Кувейт свои войска. Через месяц Кувейт обратился в Совет Безопасности ООН с просьбой созвать чрезвычайное заседание Совета, чтобы обсудить «жалобу Кувейта в отношении положения, вызванного угрозами Ирака территориальной независимости Кувейта, которые могут подорвать международный мир и безопасность». Кувейт поддержали ряд арабских стран.

13 августа части арабских армий (Иордания, Сирия, Саудовская Аравия и Тунис), возглавляемые Саудовской Аравией, прибыли в Кувейт и заняли оборону для отражения возможной агрессии со стороны Ирака, после чего Великобритания вывела из Кувейта свои войска. Но иракское правительство продолжало накалять ситуацию, и тогда в конце декабря Великобритания послала военно-морские силы в Персидский залив в связи с угрозами премьера Ирака аннексировать Кувейт. В декабре Багдад заявил, что он «пересмотрит» дипломатические отношения со всеми государствами, признающими Кувейт. По мере того как все больше и больше стран признавали Кувейт, множество иракских послов из разных стран возвращалось домой. Агрессивная политика иракского правительства ввергло страну в изоляцию среди арабского мира. Угрозы Кувейту со стороны набирающего силу северного соседа временно прекратились лишь после падения режима Касема.

Покушение

Новая партия «Баас», которая начала только формироваться и была тогда немногочисленной (в 1958 году она насчитывала около трёхсот членов) решила прийти к власти и изменить политический режим. Для начала, однако, надо было убрать генерала Касема. 7 октября группа заговорщиков попыталась убить премьер-министра страны, среди них был молодой Саддам Хусейн. Саддам вообще не входил в основную группу покушавшихся, а стоял в прикрытии. Но у него не выдержали нервы, и он, поставив под удар всю операцию, открыл огонь по машине генерала, когда та только приближалась. В результате шофер премьера был убит, но А. К. Касем, серьёзно раненый, уцелел. Самому Саддаму, легко раненому, удалось убежать через Сирию в Египет. Через три недели премьера выписали из больницы. Тогда весь Ирак и услышал о партии Баас и её бойце Саддаме Хусейне, будущем президенте Ирака. После покушения партия Баас была объявлена под запретом, семнадцать баасистов приговорили к смертной казни и расстреляли. Большинство других получили разные сроки заключения. Саддама Хусейна суд приговорил к смертной казни — заочно.[archive.is/20130417025335/www.izvestia.ru/world/article2894173/]

Свержение и казнь

Генерал Касем был весьма популярен в народе. В начале 1963 года он похвастался, что ему удалось благополучно пережить 38 покушений и заговоров. Однако бывшие соратники продолжали борьбу против Касема. Сближение с коммунистами, а также восстание курдов в 1961 и студенческие забастовки в 1962 еще более ослабили режим Касема. Из эмиграции вернулся генерал Ареф. Он вступил в тайный союз с партией Баас и 8 февраля 1963 г. они совершили военный переворот. Утром этого дня части багдадского гарнизона выступили против дискредитировавшего себя правительства. Узнав о начале мятежа, Абдель Керим Касем забаррикадировался в министерстве обороны со своей охраной, усиленной верными солдатами и офицерами. Ему на помощь пришли коммунисты. Они совместно со сторонниками Касема выступили с палками в руках против танков и пулеметов, но силы были неравны. Одновременно истребители иракских ВВС взлетели с военной базы Хабания и подвергли министерство бомбардировке. Два дня на улицах Багдада шли кровопролитные бои. Касем связался с путчистами и предложил сдаться в обмен на жизнь, что ему и пообещали. На следующий день 9 февраля Абдель Керим Касем со своими генералами и другими сторонниками покинул здание и сдался путчистам. После этого его и еще двух генералов Таху аль-Шейх Ахмеда и Фадиля аль-Махдави посадили в бронетранспортер и привезли в здание телевидения и радио, где их ждали организаторы переворота Абдель Салам Ареф и Ахмед Хасан аль-Бакр. Над ними организовали скоротечный суд, длившийся 40 минут, который приговорил их к смертной казни.

Трех человек привели в соседнюю телестудию и привязали к стульям. Перед расстрелом предложили завязать глаза, но они отказались. Им зачитали смертный приговор, после чего премьер-министра и двух его генералов расстреляли. Труп Абделя Касема посадили на стул перед телевизионной камерой и показывали на всю страну. Окровавленный труп «единственного лидера» на протяжении нескольких дней транслировали по телевидению, чтобы народ мог убедиться: генерал Касем действительно мертв. Рядом с трупом стоял солдат, который брал мёртвого главу правительства за волосы, откидывал его голову назад и плевал ему в лицо.

Сперва свергнутого премьера похоронили в безымянной могиле где-то к югу от Багдада. Но кто-то из его сторонников нашел место захоронения и перезахоронил в другом месте. В итоге правительство выкопало тело Касема и похоронили в тайном месте, которое никто не смог найти. 17 июля 2004 года министр по правам человека Амин Бахтияр заявил, что им удалось найти тайное захоронение бывшего премьера. Могила была обнаружена после трехмесячных поисков по свидетельским показаниям одного из жителей Багдада. Помимо Абдель Керима Касема также были обнаружены и тела трех генералов, казненных вместе с ним. Четыре трупа были одеты в военную форму. На останках обнаружили следы пыток, это говорит о том, что перед смертью всех убитых пытали. Могила находилась в сельскохозяйственном районе к северу от Багдада, на пути к городу Баакуба. Найденные тела отправили на анализы ДНК и после их подтверждения трупы окончательно захоронили.

Литература

• Ала Башир. [www.knigolyub.kz/template_news.php?news_id=227&page_count=20 Ближний круг Саддама Хусейна]. — СПб.: Амфора, 2006.

Отрывок, характеризующий Касим, Абд аль-Карим

– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.
«Для распространения чистой истины и доставления торжества добродетели, читал он, должны мы очистить людей от предрассудков, распространить правила, сообразные с духом времени, принять на себя воспитание юношества, соединиться неразрывными узами с умнейшими людьми, смело и вместе благоразумно преодолевать суеверие, неверие и глупость, образовать из преданных нам людей, связанных между собою единством цели и имеющих власть и силу.
«Для достижения сей цели должно доставить добродетели перевес над пороком, должно стараться, чтобы честный человек обретал еще в сем мире вечную награду за свои добродетели. Но в сих великих намерениях препятствуют нам весьма много – нынешние политические учреждения. Что же делать при таковом положении вещей? Благоприятствовать ли революциям, всё ниспровергнуть, изгнать силу силой?… Нет, мы весьма далеки от того. Всякая насильственная реформа достойна порицания, потому что ни мало не исправит зла, пока люди остаются таковы, каковы они есть, и потому что мудрость не имеет нужды в насилии.
«Весь план ордена должен быть основан на том, чтоб образовать людей твердых, добродетельных и связанных единством убеждения, убеждения, состоящего в том, чтобы везде и всеми силами преследовать порок и глупость и покровительствовать таланты и добродетель: извлекать из праха людей достойных, присоединяя их к нашему братству. Тогда только орден наш будет иметь власть – нечувствительно вязать руки покровителям беспорядка и управлять ими так, чтоб они того не примечали. Одним словом, надобно учредить всеобщий владычествующий образ правления, который распространялся бы над целым светом, не разрушая гражданских уз, и при коем все прочие правления могли бы продолжаться обыкновенным своим порядком и делать всё, кроме того только, что препятствует великой цели нашего ордена, то есть доставлению добродетели торжества над пороком. Сию цель предполагало само христианство. Оно учило людей быть мудрыми и добрыми, и для собственной своей выгоды следовать примеру и наставлениям лучших и мудрейших человеков.
«Тогда, когда всё погружено было во мраке, достаточно было, конечно, одного проповедания: новость истины придавала ей особенную силу, но ныне потребны для нас гораздо сильнейшие средства. Теперь нужно, чтобы человек, управляемый своими чувствами, находил в добродетели чувственные прелести. Нельзя искоренить страстей; должно только стараться направить их к благородной цели, и потому надобно, чтобы каждый мог удовлетворять своим страстям в пределах добродетели, и чтобы наш орден доставлял к тому средства.
«Как скоро будет у нас некоторое число достойных людей в каждом государстве, каждый из них образует опять двух других, и все они тесно между собой соединятся – тогда всё будет возможно для ордена, который втайне успел уже сделать многое ко благу человечества».
Речь эта произвела не только сильное впечатление, но и волнение в ложе. Большинство же братьев, видевшее в этой речи опасные замыслы иллюминатства, с удивившею Пьера холодностью приняло его речь. Великий мастер стал возражать Пьеру. Пьер с большим и большим жаром стал развивать свои мысли. Давно не было столь бурного заседания. Составились партии: одни обвиняли Пьера, осуждая его в иллюминатстве; другие поддерживали его. Пьера в первый раз поразило на этом собрании то бесконечное разнообразие умов человеческих, которое делает то, что никакая истина одинаково не представляется двум людям. Даже те из членов, которые казалось были на его стороне, понимали его по своему, с ограничениями, изменениями, на которые он не мог согласиться, так как главная потребность Пьера состояла именно в том, чтобы передать свою мысль другому точно так, как он сам понимал ее.