Кто такие теософы?

Кто такие теософы?
What Are The Theosophists?
Журнал «The Theosophist»
Автор:	Елена Петровна Блаватская
Язык оригинала:	английский
Дата первой публикации:	октябрь 1879 года

«Кто такие теософы?» (англ. What Are The Theosophists?) — редакционная статья Елены Петровны Блаватской, опубликованная в октябре 1879 года в теософском журнале «The Theosophist». Вошла во 2-й том собрания сочинений автора, в 1994 году был опубликован её русский перевод.

Анализ содержания

Обвинения и обвинители

Статья начинается с вопроса, являются ли теософы теми, за кого себя выдают: исследователями законов природы, древней и современной философии и науки. Блаватская спрашивает: «Кто они — деисты, атеисты, социалисты, материалисты или идеалисты, или просто отколовшиеся от современного спиритизма мечтатели-визионеры?» Она перечисляет некоторые обвинения, выдвинутые против теософского движения, и называет нескольких обвинителей теософов. Это и занятия «чудотворством», и служба в качестве шпионов у самодержавного царя, и пропаганда социалистических и нигилистических идей, и сговор с французскими иезуитами, чтобы за деньги дискредитировать спиритизм. Американские позитивисты называют теософов мечтателями, нью-йоркские журналисты — фетишистами, спириты — возродителями суеверий, служители христианской церкви — неверующими посланниками сатаны, проф. В. Б. Карпентер, член Королевского Общества, — типичными шарлатанами, а некоторые из их индусских оппонентов утверждают, что «для совершения определённых феноменов» теософы используют демонов. И её оценка всего этого такова:

«Но в этой мешанине мнений хорошо заметен один факт — Теософскому Обществу, его членам и их мнению придают достаточно значения, чтобы обсуждать и осуждать: люди клевещут только на тех, кого ненавидят — или боятся».

Поддержка сторонников

Охарактеризовав вначале противников движения, Блаватская затем отмечает, что теософия в определённой степени опирается на общественную поддержку и уважение. Она пытается создать впечатление, что есть равное соотношение между сторонниками и противниками теософов: «Но если у Общества есть враги и клеветники, то у него есть и друзья, и защитники. На каждое слово осуждения нашлось слово похвалы». Чтобы показать наличие положительного отношения к теософам, Блаватская ссылается на экспоненциальный рост членства в Теософском Обществе и на расширение его географии. Как о примерах признания теософии в качестве серьёзного начинания, она говорит о союзе, хотя и кратковременном, с индийским обществом Арья Самадж и о братской связи с цейлонскими буддистами. Частичное принятие теософской доктрины индуистскими и буддийскими организациями было важным фактором пропаганды движения, демонстрирующим, что оно действительно представляет собой нечто осязаемое и легитимное, воплощающее убеждения, представленные в восточных традициях древней Индии. Блаватская пишет:

«Нет старше её в эзотерической мудрости и цивилизации, как бы низко ни пала теперь её жалкая тень — современная Индия. Воспринимая эту страну как плодородную ниву, на которой зародились все последующие философские системы, несколько членов нашего Общества отправились к этому источнику всех психологий и философий изучать его древнюю мудрость и просить поделиться его таинственными секретами».

Свободные исследователи

Блаватская объясняет, что Теософское Общество является полностью свободным от личных предпочтений и сектантских интересов:

«Не имея принятого символа веры, наше Общество всегда готово давать и брать, учиться и учить на основе практических экспериментов, наперекор совершенно пассивному и легковерному принятию навязываемых догм. Оно готово принять все достижения и выводы предшествующих школ или систем, которые могут быть логически и экспериментально показаны. И наоборот, оно не может принимать ничего просто на веру, вне зависимости от того, кем было провозглашено утверждение и требование принять его».

Эта идеализированная позиция должна привести читателя к выводу, что Теософское Общество представляет собой некий эквивалент научно-исследовательской организации, где главным критерием выступают логика и экспериментальная проверка, а не догмы и слепая вера. Здесь нет категорического желания бескомпромиссно заменить чисто интеллектуальный и рационалистический подход ориентацией только на духовное и паранормальное. Предполагается, что мистические и оккультные положения теософии, в конечном счете, могут быть проверены и подтверждены с помощью методов, приемлемых для «предшествующих школ или систем». Следует заметить, что Блаватская стремится разрушить авторитет «догматического, рационалистического и материалистического» мировоззрений. Она предполагает, что содержание знания, полученного с помощью эзотерических методов, вполне способно удовлетворить эмпирические и логические стандарты проверяемости. Автор статьи напоминает читателю, что многие члены Общества принадлежат к различным расам и национальностям, имеют разное образование и веру, но интерес к магии, спиритизму, месмеризму, оккультизму является основой для сближения людей, симпатизирующих теософии. Таким образом, даже некоторые сторонники теоретического материализма могут быть приняты в качестве членов Общества, если они достаточно объективны, чтобы признать, что духовные принципы могут фактически отменить ограниченные представления ортодоксальной науки. Тем не менее, в Обществе не может быть места атеистам или фанатичным сектантам какой-либо религии.

Блаватская считает, что сам факт вступления кого-либо в Общество «показывает, что человек находится в поиске конечной истины о предельной сущности вещей» и что сама суть идеи Общества «состоит в свободном и бесстрашном исследовании».

«Теперь, мы думаем, будет видно, что хотя таких людей и разделяют на теистов, пантеистов и атеистов, в остальном же они очень близки друг к другу. Можно быть кем угодно, но раз человек в своих исследованиях отвергает старый, протоптанный, рутинный путь и вступает на уединённый путь независимой мысли, ведущий к божественному — он теософ, оригинальный мыслитель, искатель вечной истины, имеющий „собственное вдохновение“, чтобы решать вселенские проблемы».

Автор объясняет, что устав Теософского Общества был написан по образу и подобию конституции Соединенных Штатов Америки, страны, где оно родилось. Она пишет, что Общество, «созданное по типу такой конституции, по справедливости может быть названо Республикой Совести».

Блаватская приписывает особый, высший статус теософии, каковой не зависит от каких-либо проступков, совершенных отдельными членами организации. Она полагает, что Теософское Общество потенциально является более эффективным институтом, чем любая научная или религиозная организация. В отличие от «сектантских религий», теософия не зациклена на различиях, потому что основана на принципе всеобщего братства. В конечном счете, теософские идеалы и цели превосходят любые существующие идеологии и социальные движения. Поэтому теософия выступает за добровольно признаваемую и принимаемую духовную ориентацию. Таким образом, в соответствии с представлением теософов, всеобщее братство должно стать логическим и неизбежным результатом. По мнению Блаватской, все современные социальные позиции являются неудовлетворительными и ограниченными, основанными на частных и неполных представлениях и убеждениях, не имеющих подлинной духовной легитимности.

«Не занимаясь политикой, и будучи враждебно к безумным мечтам социализма и коммунизма, от которых отшатывается, так как и то, и другое — творимые под маской справедливости заговоры грубой силы и бездельников против честного труда — наше Общество мало заботится о внешних усилиях человека и об управлении в материальном мире. Все его устремления направлены к оккультным истинам видимого и невидимого миров. Является ли физический человек подданным империи или гражданином республики, это касается лишь человека материального. Его тело может быть порабощено, что же касается его души, он может дать своим правителям такой же гордый ответ, как Сократ дал своим судьям. Они не властны над человеком внутренним».

В теоретическом отношении теософия была якобы аполитичной и не касалась «внешнего человеческого управления в материальном мире». Это было официальной установкой, мотивированной идеалом духовных приоритетов, выходящих за рамки мирских забот. Хотя на самом деле, лица, причастные к теософскому движению, нередко имели по конкретным проблемам различные мнения. Например, английские и немецкие теософы занимали совершенно различные позиции в вопросе об оккультной значимости событий Первой мировой войны. Однако Блаватская считала, что истинный теософ должен быть отделён от основного потока социальной деятельности и связанных с этим амбиций.

«Истинные исследователи всегда были затворниками — людьми молчаливыми и медитативными. Их привычки и их вкусы имеют так мало общего с суетным миром, что когда они заняты познанием, их врагам и клеветникам никто не мешает, и они имеют множество удобнейших возможностей. Но время всё ставит на свои места, и ложь преходяща. Вечна же только истина».

Блаватская считает, что истинный исследователь — это затворник, не обращающий внимания на «своих врагов и клеветников», принадлежащих «суетному миру». Тем не менее, не всех исследователей нужно так представлять. Она упоминает вклад некоторых членов Общества в науку, в частности, в биологию и психологию, а также то, что в науке должно быть разнообразие мнений. И в попытке объяснить противоречивые публичные заявления, сделанные представителями теософии, она отмечает, что даже великие теософские мыслители иногда могут ошибаться и делать неудачные комментарии. Такие промахи могут запятнать их репутацию, но они не умаляют их усилий. Стремление измененить привычные способы мышления требует коллективных действий тех, кто готов бросить вызов сложившемуся положению и содействовать более привлекательной и правдоподобной альтернативе. В заключение автор пишет:

«Но как работающие для одной и той же цели, а именно — для освобождения человеческой мысли, искоренения суеверий и открытия истины, все они равно приветствуются… Все согласны, что достижение этих целей лучше всего обеспечивается убеждением разума и подогревом энтузиазма поколения свободных молодых умов, которые расцветают, и достигнув зрелости будут готовы занять место своих предубежденных и консервативных отцов».

Критика

1 июня 1890 г. ежедневная нью-йоркская газета «Сан» опубликовала редакционную статью о теософии. Материалы для публикации были предоставлены бывшим членом Теософского Общества проф. Э. Коузом. В статье говорилось, что «теософия — это ложная религия», утверждалось, что Коуз «разоблачил ложь и мошенничество Блаватской, после того как она несколько лет морочила ему голову». 20 июля 1890 г. в воскресном приложении к «Сан» появилось обширное интервью с самим Коузом под заголовком «Блаватская разоблачена», в котором он продолжил развитие тем, начатых в редакционной статье. Кроме Блаватской были упомянуты Олкотт и Джадж, которых Коуз представил как обманутых и, вместе с тем, добровольных её сообщников.

П. Вашингтон писал, что идеи Теософского Общества нередко привлекали к себе «всевозможных невротиков, истериков и даже сумасшедших». Обычно с такой проблемой сталкиваются организации, вызывающие энтузиазм и противостоящие традиционным взглядам, однако в случае с теософией это получило «поистине грандиозные масштабы».

«Постоянные жители Адьяра в 1880—90 годы были весьма типичны. Вздорное сборище мелких английских аристократов, богатых американских вдов, немецких профессоров, индийских мистиков и всяческого рода прихлебателей, все они пытались отвоевать себе место под солнцем (особенно в длительные периоды отсутствия Олкотта), и все были готовы в любой момент перессориться друг с другом».

Публикации

• What Are The Theosophists? (англ.) // The Theosophist : журнал. — Bombay, 1879. — October (vol. 1, no. 1). — P. 5—7.
• [www.katinkahesselink.net/blavatsky/articles/v2/y1879_021.htm What Are The Theosophists?] // Collected Writings / под ред. B. De Zirkoff. — Wheaton, Ill: Theosophical Publishing House, 1967. — Vol. 2. — P. 98—106.
• Кто такие теософы? // [occ.piramidin.com/r/e/epb_pan.rar Новый Панарион]. — М.: МЦФ, 1994. — 512 с. — (Е. П. Блаватская).
• Кто такие теософы? // В поисках оккультизма / пер. с англ. Т. О. Сухоруковой. — М.: Сфера, 1996. — С. 344—355. — 448 с. — (Белый Лотос). — ISBN 5-87212-035-4.
• Кто такие теософы? // Тайная доктрина теософии / сост. Е. А. Логаева. — М.: Сфера, 2006. — 480 с. — (Е. П. Блаватская — потомкам). — ISBN 5-93975-717-7.

См. также

• Is Theosophy a Religion?

Литература

• [www.austheos.org.au/indices/THEOST.HTM An Index to «The Theosophist», Bombay and Adyar] (англ.). Union Index of Theosophical Periodicals. The Campbell Theosophical Research Library (13 October 2016). Проверено 17 октября 2016.
• Driscoll J. T. [www.newadvent.org/cathen/14626a.htm Theosophy] // The Catholic Encyclopedia / под ред. C. G. Herbermann, E. A. Pace и др. — New York: Robert Appleton Company, 1912. — Vol. 14. — P. 626—628.
• Ellwood R. S. [books.google.pt/books?id=_-mfy2EaKWwC Theosophy: A Modern Expression of the Wisdom of the Ages]. — Wheaton, IL.: Theosophical Publishing House, 1986. — 237 p. — ISBN 9780835606073.
• Kalnitsky A. [hdl.handle.net/10500/2108 The Theosophical Movement of the Nineteenth Century: The Legitimation of the Disputable and the Entrenchment of the Disreputable]. — Pretoria: University of South Africa, 2003. — 443 p.
• Kuhn A. B. [www.archive.org/details/TheosophyAModernRevivalOfAncientWisdom Theosophy: A Modern Revival of Ancient Wisdom]. — Whitefish, MT: Kessinger Publishing, 1992. — 381 p. — (American religion series: Studies in religion and culture). — ISBN 978-1-56459-175-3.
• Prebish C. S., Tanaka K. K. [books.google.com.ua/books?id=5h8AokRoGjYC The Faces of Buddhism in America]. — Berkeley: University of California Press, 1998. — 370 p. — ISBN 9780520213012.

на русском языке

• Вашингтон П. [psylib.org.ua/books/washi01/index.htm Бабуин мадам Блаватской: история мистиков, медиумов и шарлатанов, которые открыли спиритуализм Америке] = Madame Blavatsky's baboon: a history of the mystics, mediums, and misfits who brought spiritualism to America / Пер. с англ. А. Блейз и О. Перфильева. — М.: Крон-Пресс, 1998.
• Сенкевич А. Н. [books.google.ru/books?id=KtIwkgEACAAJ Елена Блаватская. Между светом и тьмой]. — М.: Алгоритм, 2012. — 480 с. — (Носители тайных знаний). — 3000 экз. — ISBN 978-5-4438-0237-4.

Ссылки

• [www.theosophy.org/Blavatsky/Articles/WhatAreTheTheosophists.htm «What Are The Theosophists?»]
• [www.theosophy.ru/lib/hpbpana1.htm «Кто такие теософы?»]

Отрывок, характеризующий Кто такие теософы?

В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.