Разоблачённая Изида

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Разоблачённая Изида
Isis Unveiled

Шестое издание (том 1), 1892 г.
Жанр:

эзотерика

Автор:

Елена Петровна Блаватская

Язык оригинала:

английский

Дата написания:

1875—1877

Дата первой публикации:

1877

Текст произведения в Викитеке

«Разоблачённая Изида, универсальный ключ к тайнам древней и современной науки и теологии» (англ. Isis Unveiled, a Master Key to the Mysteries of Ancient and Modern Science and Theology) — книга по эзотерической философии в двух томах Елены Петровны Блаватской[K 1][K 2]. Работа над книгой продолжалась с 1875 по 1877 год[2][K 3][K 4].
В книге рассматриваются религиозные аспекты философских работ Платона, Плотина, Пифагора, Парацельса, Джордано Бруно и др., классические религиозные тексты христианства, буддизма, индуизма, зороастризма и др., с целью «признания герметической философии» как единственного ключа к «Абсолютному в науке и теологии»[K 5][K 6].





История написания и публикации

Начало работы

Г. С. Олкотт вспоминал, что летом 1875 года Е. П. Блаватская сообщила ему о том, что она получила указание своего Учителя начать подготовку материалов по истории и философии Восточных Школ и их взаимоотношении с современностью, которые позже предполагалось опубликовать.[K 7][8][9] Но лишь через один или два месяца после создания Теософского Общества у них появилась возможность заняться книгой вплотную. О работе Блаватской Олкотт рассказал в своих мемуарах:

«За всю её предыдущую жизнь она не выполнила и десятой доли этого литературного труда, и я никогда не встречал подобной выносливости и неутомимой работоспособности. С утра до ночи она была за своим рабочим столом, и редко кто из нас ложился спать раньше двух часов ночи».[K 8][8][K 9]

Невидимые соавторы

«Британника» в статье о Блаватской сообщает, что в 1875 г. она поставила перед собой цель — объединить спиритизм с «буддийскими легендами о тибетских мудрецах, или адептах-чудотворцах». Затем она решила отказаться от спиритизма, за исключением того, что касалось двух «тибетских адептов, или „махатм“, известных как Кут Хуми и Мория». Махатмы «являлись к ней в своих „астральных телах“[K 10], „осаждали“[K 11] сообщения, которые мгновенно доставлялись для неё из Тибета, и поощряли её на демонстрацию фокусов для убеждения скептиков».[K 12][K 13]
А. П. Синнетт писал в своей книге «Оккультный мир», что истина, которую Блаватская совершенно не стремилась скрывать, состоит в том, что помощь, которую она оккультными способами получала от адептов[K 14] на протяжении всего периода работы над книгой, была такой обширной и длительной, что она не столько является автором «Разоблачённой Изиды», сколько входит в авторскую группу[K 15][16], фактически создавшую этот труд. Г. Олкотт рассказал[K 16], что рукописи книги, изготовленные в разное время, имели большие отличия. Один из почерков Е. П. Б. был очень мелким, но ясным; другой — крупным и размашистым; ещё один — чётким, среднего размера и очень легко читаемым; а ещё один — корявым и трудноразличимым, с буквами «a», «x» и «e», которые имели какую-то странную, иноземную форму.[K 17] По воспоминаниям Олкотта:

«Любопытно, что каждое изменение в рукописи Е. П. Б. происходило либо после того, как она на какой-то момент выходила из комнаты, либо когда она входила в транс или абстрактное состояние, и её взгляд был безжизненно направлен мимо меня в пространство[K 18]. Также имели место отчетливые изменения в её индивидуальности, скорее в её личных особенностях, в походке, в голосе, в манерах и более того — в её нраве… Она выходила из комнаты одним человеком, а возвращалась другим. Но менялись не физическое тело, а особенности её движений, речи и манер, ментальная ясность, взгляд на вещи, английская орфография, а главное — очень менялось её настроение».

Олкотт пришёл к выводу, что Е. П. Б. сама одалживала своё тело, как одалживают, например, пишущую машинку, и переходила к другой деятельности в астральном теле.[K 19] Определённая группа адептов входила в её тело и действовала им по очереди[7][K 20][K 21]. Он говорит, что личность Е. П. Б. была, таким образом, инструментом, распределившим весь материал, контролировавшим его форму, оттенки, выразительность, тем самым наложившим отпечаток собственного стиля. Различные владельцы тела Е. П. Б. только изменяли её привычный почерк, но не писали своим собственным; таким образом, используя её мозг, они вынуждены были позволять ей окрашивать их мысли и располагать слова в определённом порядке.[K 22]

Выбор названия

В письме А. Аксакову от 20 сентября 1875 года Блаватская сообщает предполагаемое название будущей книги: «Ключ к таинственным вратам» (Skeleton Key to mysterious Gates). Позже книгу стали называть «Покров Изиды» (The veil of Isis), и первый том вышел под этим названием. Однако Дж. У. Боутон, издатель книги, узнал, что в Англии уже вышла книга с таким же названием. В результате книга получила своё окончательное название «Разоблачённая Изида».[2]

Публикация

При подготовке к публикации рукопись Блаватской редактировал профессор Александр Уайлдер, приверженец и знаток философии Платона, археолог, писатель и практикующий врач[2]. Книга была опубликована в сентябре 1877 года в Нью-Йорке в издательстве «J. W. Bouton»[22]. Американская Биографическая Энциклопедия (англ.)русск. в статье о Блаватской сообщает, что публикация её первой книги вызвала «переполох в литературном мире»: в этой книге, ради представления Западу идей теософии, была использована «почти вся известная литература данной тематики»; книга преследует цель — доказать существование «охраняемого мудрецами тайного знания, являющегося корнем, от которого произошли все мировые религии».[23]

Основные идеи книги

А. Н. Сенкевич отметил, что уже с первых строк писательница называет свою книгу «плодом довольно близкого знакомства с восточными адептами и изучения их науки»[2]. Блаватская представляет себя читателям книги путешественницей, побывавшей в обеих Америках, Сибири, Африке, Индии и Тибете. В ходе этого путешествия она была приобщена ко многим тайнам мироздания и человеческого духа. Её паломничество было подготовлено, как она объясняла, хранителями древнего знания и проходило под их пристальным и благожелательным наблюдением:

«В нашей учёбе нам показали, что тайны не есть тайны. Имена и места, которые для западного ума имели значение только в восточных сказках, были нам показаны, как реальности».

— Из Введения[24][2]

Диапазон тем, затронутых писательницей в её книге, чрезвычайно широк. Это теории по поводу психических феноменов, тайны природы, возможности индийских магов, секты ранних христиан.[K 23] Это также и негативная роль церкви, как бюрократической организации, в истории человечества, восточные космогонии и тексты Библии, тайны каббалы, эзотерические доктрины буддизма, пародированные в христианстве, ереси ранних христиан и тайные общества, иезуитство и масонство, Веды и Библия, миф о дьяволе.[2][26]
Книга состоит из двух томов, первый сконцентрирован, в основном, на науке, второй — на теологии.

«Между этими двумя[K 24] столкнувшимися титанами — наукой и теологией — находится обалдевшая публика, быстро теряющая веру в бессмертие человека и в какое-либо божество, быстро спускающаяся до уровня чисто животного существования. Такова картина часа, освещённого сияющим полуденным солнцем христианской и научной эры!»

— Из Предисловия («Перед завесой»)[28]

В книге проводится идея духовности мироздания[K 25] и в соответствии с ней отстаиваются позиции теософии.

«…Будущее существует в астральном свете в виде зародыша так же, как настоящее существовало в зародыше в прошлом. В то время как человек свободен в выборе, образ его действия и неизбежность процесса известны заранее; они предопределены не основываясь на фатализме или судьбе, но, просто, по принципу вселенской неизменной гармонии… Кроме того, у вечности не может быть ни прошлого, ни будущего, но только настоящее, так же, как беспредельное пространство, в его строго буквальном смысле, не может иметь ни далёких, ни близких мест. Наши концепции, ограниченные узкой ареной нашего опыта, пытаются приспособиться если и не к концу, то, по крайней мере, к какому-то началу времени и пространства, но ни того, ни другого в действительности не существует, ибо в таком случае время не было бы вечным, и пространство — беспредельным. Прошлое существует не более чем будущее, как мы уже сказали; выживают только наши воспоминания; а наши воспоминания суть только быстро мелькнувшие картины, которые мы схватываем в отражениях этого прошлого, отразившихся в токах астрального света…»

— Из Главы VI, Т. 1[28]

Отрицание так называемыми точными науками духовного начала в человеке, как считает Блаватская, неимоверно его унижает. Она обращается к мистериям древних, пытаясь понять и разрешить мировоззренческие противоречия своего времени.[K 26]
Д-р Элвин Кун писал, что Блаватская своей книгой хотела доказать, что реальная магия была бесспорным фактом, частью подлинной истории человечества; она была "высочайшим свидетельством родства человека с природой, самым главным проявлением его могущества, королевой всех наук!" По мнению Блаватской, игнорирование этого факта современной философией является главной причиной её бессилия.[31] Далее он цитирует:

«Клеймить магию и оккультную науку, как обман, является оскорблением человечества. Поверить, что в течение многих тысяч лет одна половина человечества занималась тем, что обманывала другую половину, — равносильно утверждению, что человеческая раса состоит только из мошенников и неизлечимых идиотов. Где та страна, в которой не занимались магией? И в каком веке она была полностью забыта?»[K 27]

А. Н. Сенкевич писал, что в своей книге Блаватская представляет доказательства существования других, нематериальных, субстанций. Появление в «Изиде» представления о духовной эволюции от «человека к сверхчеловеку, к магу, к высшему существу[K 28] приводит Блаватскую к логическому выводу о том, что обычный человек, для которого Бог умер, не брошен на произвол судьбы. Напротив, он надёжно защищён теми, кто достиг магического могущества и продлил срок своей жизни до мафусаилова века»[2]. Блаватская акцентирует различие между спиритическими феноменами и спиритуализмом, как системой взглядов. Она отстаивает истинность спиритических феноменов, но отнюдь не представлений спиритуалистов. В томе, посвящённом науке, она пытается доказать, что наука может быть столь же догматичной, как и религия, и критикует научный подход[K 29], отрицающий спиритические феномены без какого-либо серьёзного исследования их, одновременно цитируя различных учёных знаменитостей, признающих необходимость изучения духовной составляющей мироздания[K 30].

«Такое догматическое утверждение, что месмеризм и животный магнетизм являются только галлюцинациями, наводит на мысль, что нужны доказательства… Тысячи раз академикам давалась возможность убедиться в истине, но они неизменно уклонялись. Напрасно месмеристы и целители вызывали на дачу свидетельских показаний глухих, хромых, занемогших и умирающих, которые были исцелены и возвращены к жизни простыми манипуляциями и апостольским „возложением рук“. „Совпадение“ — вот обычный ответ, когда факт слишком очевиден, чтобы его полностью отрицать; „заблуждение“, „преувеличение“, „знахарство“ — вот излюбленные выражения наших слишком многочисленных последователей Фомы Неверующего».[K 31]

— Из Главы VI, Т. 1[28]

Во втором томе («теологическом») она подвергает критике лицемерие некоторых религий, сосредоточиваясь на том, когда и как они отклонились от идей своих основателей и начали двигаться в неверном направлении.[K 32]
А. Н. Сенкевич писал, что "Блаватская отмечает в церковном христианстве духовную узость, порождённую болезненным честолюбием его иерархов, начиная с апостола Петра". Такое христианство, по её мнению, не содействует проникновению в истинную сущность духа, а является исключительно религиозным освящением власти над людьми. Оно, как она считает, насаждает грубый антропоморфизм в ущерб духовности[2].

«Являясь анализом религиозных верований вообще, этот том в особенности направлен против богословского христианства, главного противника свободной мысли. Он не содержит ни одного слова против чистых учений Иисуса, но нещадно разоблачает их вырождение в пагубно вредные церковные системы…»

— Из Предисловия, Т. 2[36][37]

Одновременно она прослеживает доктрины наиболее авторитетных мистиков и философов, постепенно продвигаясь к их общему духовному корню.[K 33]

Блаватская пишет:

«Единство Бога, бессмертие духа, вера в спасение только через наши труды[K 34], заслуга и наказание, — таковы основные пункты религии мудрости и основы ведантизма, буддизма, парсизма; и мы находим, что таковыми были даже основы древнего озиризма, когда мы, предоставив популярного солнечного бога материализму черни, сосредоточиваем наше внимание на „Книгах“ Гермеса Трижды Великого».

— Из Главы II, Т. 2[24][2]

"Блаватская отдавала себе отчёт, что с выходом «Изиды» её ждёт всеобщее поругание", — писал А. Н. Сенкевич, — "особенно со стороны представителей академической науки и христианских церквей". Она не скрывала своего скептического отношения к Евангелиям, утверждая, что к ним не имеют отношения ни Иисус Христос, ни апостолы. Блаватская брала под сомнение телесную смерть и телесное воскресение Христа, считая, что его тело было предано земле, а то, что увидели его ученики и последователи, представляло другое тело, сотканное из эфира (астральная сущность).[2] Она пишет:

«Иисус Христос-Бог есть миф[K 35], выдуманный два столетия спустя после того, как умер действительный еврейский Иисус».

— Из Главы XI, Т. 2[24][2]

С точки зрения Блаватской, основой мистического христианства является религиозная философия индийских брахманов[2].

Таким образом, в книге рассматривается история, распространение и развитие оккультных наук, природа и происхождение магии, корни христианства, проводится сравнительный анализ христианства и буддизма, критикуются общепринятые концепции ортодоксальной науки.

В последней главе второго тома Блаватская приводит десять основных положений[K 36] своей философии:

«1. Чудес нет. Всё, что происходит, есть результат закона — вечного, нерушимого, всегда действующего.

2. Природа триедина[K 37]: существует видимая, объективная природа; невидимая, заключённая внутри, сообщающая энергию природа, точная модель первой и её жизненный принцип; и над этими двумя — дух, источник всех сил, один только вечный и неразрушимый. Две низших постоянно изменяются; третий, высший, не изменяется.
3. Человек также триедин: он имеет объективное, физическое тело; оживляющее астральное тело (или душу)… и над этими двумя витает и озаряет их третий — повелитель, бессмертный дух…
4. Магия как наука[K 38] представляет собою знание этих принципов и способа, посредством которого всезнание и всемогущество духа и его власть над силами природы могут быть приобретены человеком, пока он всё ещё находится в теле. Магия, как искусство, есть применение этого знания на практике.
5. Злоупотребление сокровенным знанием есть колдовство; применение во благо — истинная магия, или МУДРОСТЬ.
6. Медиумизм есть противоположность адептства; медиум есть пассивный инструмент чужих воздействий; адепт активно управляет самим собою и всеми ниже его стоящими силами.
7. Поскольку всё, что когда-либо было, есть или будет, оставляет запись о себе на астральном свете, или скрижалях невидимой вселенной, то посвящённый адепт, пользуясь зрением своего духа, может узнать всё, что когда-либо было известно или может стать известным.[K 39]
8. Человеческие расы различаются по духовной одарённости так же, как по цвету кожи, росту или по каким-либо иным внешним качествам; среди некоторых народов от природы преобладает дар провидчества, среди других — медиумизм…
9. Одним из проявлений магического искусства является добровольное и сознательное выделение внутреннего человека (астральной формы) из внешнего человека (физического тела).[K 40] У некоторых медиумов это выделение (экстериоризация) происходит бессознательно и непроизвольно…
10. Краеугольным камнем МАГИИ является основательное практическое знание магнетизма и электричества, их свойств, соотношений и потенций. Особенно необходимо знакомство с их влиянием на животное царство и на человека».

— Из Главы XII, Т. 2[24][2]

Отзывы прессы

В «Спрингфилд рипабликэн» работа Блаватской была названа «большим блюдом объедков», в «Нью-Йорк сан» — «выброшенным мусором», а «Нью-Йорк трибьюн» написала: «Знания Блаватской грубы и не переварены, её невразумительный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора».[45]

Но были и другие мнения.

Книга, конечно же, привлечёт внимание всех, кто интересуется историей, теологией и тайнами древнего мира. («Дейли грэфик»).

Страницы пестрят сносками, где в качестве авторитетных источников выступают самые глубокие писатели прошлого... Книга требует самого серьёзного внимания со стороны философов и заслуживает вдумчивого прочтения. («Бостон ивнинг трэнскрипт»).

Благодаря поразительным неповторимым особенностям, смелости, многогранности и огромному разнообразию затрагиваемых вопросов, это одно из самых замечательных произведений нашего века. («Нью-Йорк гералд»)[2].

Взгляд науки

Известный индолог, буддолог и лингвист Макс Мюллер писал о книге Блаватской:

Её книга, под названием «Разоблачённая Изида», в двух томах по 600 страниц каждый, изобилует примечаниями (как компетентными, так и глупыми), ссылками на множество авторитетных источников и демонстрирует огромный объём нелёгкой работы и неверно направленной изобретательности. Указывать на её грубые ошибки можно бесконечно[46].

Русский философ Владимир Соловьёв писал, что Блаватская пыталась «в три приёма» изложить суть эзотерического буддизма в своих книгах «Разоблачённая Изида», «Тайная доктрина» и «Ключ к теософии».

Первое из этих сочинений изобилует именами, выписками и цитатами. Хотя большая часть этого материала взята, очевидно, не из первых источников, однако нельзя отказать автору в обширной начитанности. Зато систематичность и последовательность мышления отсутствуют вполне. Более смутной и бессвязной книги я не читал во всю свою жизнь.[K 41] И главное, здесь не видно прямодушного убеждения, нет отчётливой постановки вопросов и добросовестного их разрешения. <…> На чём же, однако, основана эта антирелигиозная, антифилософская и антинаучная доктрина? Единственно на предположении о существовании какой-то тайной мудрости, крупицы которой находятся у мистиков всех времён и народов, но которая в целости хранится каким-то за-гималайским братством, члены которого живут по тысяче лет и более, могут, не выходя из своей кельи, действовать на любой точке земного шара и т. п. Вовсе не отрицая, безусловно, возможности подобных вещей, мы полагаем, что учение, которое принимает их действительность как свой исходный пункт, которое основывается на каком-то предполагаемом, голословно утверждаемом секрете, — за который никто и ничто не ручается, — никак не может быть признано искренним и серьёзным учением[48].

С другой стороны, А. Н. Сенкевич писал:

Такие выдающиеся авторитеты, как профессор Кембриджского университета Грэхам Хау или историк Майкл Гомес, признали высокую компетентность Блаватской как историка религии и отдали ей должное как оригинальному философу. Разумеется, что-то бралось из вторых рук, в тексте книги встречаются не совсем корректные этимологические реконструкции определённых религиозных понятий. Вместе с тем невозможно не восхититься огромной эрудицией автора этого монументального труда, её уникальной, чрезвычайно обширной памятью, мощью её критики церковной бюрократии и собственными интуитивными прозрениями[2].

Теософские учения, изложенные в книгах Блаватской и других членов Теософского Общества, неоднократно подвергались жёсткой критике.[K 42] Многие авторы выражали сомнение по поводу источников информации, сообщаемой теософами. В частности, К. Пол Джонсон (англ.)русск.[K 43] утверждал, что «махатмы», о которых писали теософы и чьи письма представили, в действительности являются идеализациями людей, которые были менторами Блаватской. Джонсон заявил, что Кут Хуми — это Такур Сингх Сандханвалиа, член Сингх Саба, Индийского национально-освободительного движения и реформаторского движения сикхов. Махатма Мориа — это Махараджа Ранбир Сингх из Кашмира, который умер в 1885 году.[49] Некоторые учёные отмечали, что имеется мало доказательств того, что «махатмы» Блаватской когда-либо существовали.[50][K 44].

Интересные факты

См. также

Напишите отзыв о статье "Разоблачённая Изида"

Комментарии

  1. ↑ «185 editions published between 1875 and 2013 in 7 languages and held by 1,268 WorldCat member libraries worldwide». // [www.worldcat.org/identities/lccn-n79032225/ WorldCat identities.]
  2. ↑ «The authoritative writings of modern theosophy are the following by Madame H.P. Blavatsky: Isis Unveiled, Voice of the Silence, The Secret Doctrine, The Key to Theosophy».[1]
  3. ↑ «В этой книге Блаватская изложила собственные представления о западной оккультной философии, а также своё неприятие спиритизма, в то время основного религиозного движения в Америке».[3]
  4. ↑ «Published in 1877 after two years of often controversial production, it set the tone for the movement and became the first authoritative embodiment of the theosophical worldview».[4]
  5. ↑ «The birth of the Society encouraged the writing of HPB's first major literary effort, the two volumes of Isis Unveiled, subtitled A Master Key to the Mysteries of Ancient and Modern Science and Theology».[5]
  6. ↑ А. Н. Сенкевич писал, что Блаватская в «Изиде» заложила фундамент того религиозно-философского течения, которое было названо «теософией».[2] С другой стороны, д-р Элвин Кун писал, что «Изиду» нельзя считать учебником по теософии.[6]
  7. ↑ «Летом 1875 года Блаватская приступает к работе над своей первой книгой по оккультизму».[7]
  8. ↑ «Blavatsky turned the production of the book into somewhat of a collaborative affair, serving as creative source and supplying the content and initial organizational shape. Olcott also played an editorial role, correcting her manuscript, proofreading, searching for quotations and supplementary materials, and trying to help embody ideas in the appropriate English terms. These duties were modestly noted to be of secondary importance. Corrective and auxiliary work rather than creative. Blavatsky was the ultimate arbiter however. She already knew what she was looking for in terms of supportive or illuminating ideas, but Olcott helped provide shape and linguistic coherence when she asked him to in his assisting role».[10]
  9. ↑ См. также: Олкотт, Генри Стил#Спиритизм и теософия
  10. ↑ «Йогин может сделать своё тело невидимым».[11]
  11. ↑ См. Письма Кут Хуми Ледбитеру#Второе письмо, последний комментарий.
  12. ↑ «In 1875 she conceived the plan of combining the spiritualistic “control” with the Buddhistic legends about Tibetan sages [or wonder-working adepts]. Henceforth she determined to exclude all control save that of two Tibetan adepts or “mahatmas,” [called respectively Koot Hoomi and Morya]. The mahatmas exhibited their “astral bodies” to her, “precipitated” messages which reached her from the confines of Tibet in an instant of time, supplied her with sound doctrine, and incited her to perform tricks for the conversion of sceptics».[12]
    Слова «or wonder-working adepts» и «called respectively Koot Hoomi and Morya» взяты из статьи в 10-м издании.
  13. ↑ А. Н. Сенкевич писал: «Необходимо твёрдо себе уяснить, что махатмы — это эзотерический ключ к жизни и творчеству Блаватской».[13] Также Г. Тиллетт писал: «Концепция Учителей, или махатм, представленная Блаватской, является сплавом западных и восточных идей; по её словам, местонахождение большинства из них связано с Индией или Тибетом. И она, и полковник Олкотт утверждали, что видели махатм и общались с ними. В западном же оккультизме идея „сверхчеловека“ была связана, в частности, с братствами, основанными Мартинесом де Паскуалли и Луи-Клодом де Сен-Мартеном».[14]
    Гудрик-Кларк писал, что «концепция Учителей» представляет собой идею розенкрейцеров о «невидимых и тайных адептах», работающих для прогресса человечества[15].
  14. ↑ См. Махатма#Теософия.
  15. ↑ «Having only a small library, HPB was aided by her teachers in finding material. Several other people also helped her, notably Colonel Henry S. Olcott — principal co-founder of the Society — who assisted her for months in organizing and editing the manuscript, and Dr. Alexander Wilder, scholar and Platonist, who helped to write the introduction, corrected foreign terms, added valuable material here and there in both volumes, and cut out much extraneous matter». (Cit. John P. Van Mater Unveiling Isis: HPB's First Book).[4]
  16. ↑ А. Н. Сенкевич писал, что Блаватская «убедила Олкотта, что эту книгу ей надиктовывают Учителя».[2]
  17. ↑ Гудрик-Кларк писал, что Олкотт обнаружил в рукописи несколько типов почерка Блаватской, каковое он объяснил тем, что она сочиняла «под влиянием» нескольких «Учителей».[7]
  18. ↑ Арнольд Калнитски писал, что достаточно даже поверхностного взгляда на жизнь Е. П. Блаватской, чтобы убедиться, что она систематически была подвержена определённым формам того, что позднее получило название "изменённых состояний сознания".[17]
  19. ↑ «Olcott, who believed that the manuscripts were written for her, not by her, takes the assumption of an intervening possessive supersensory presence as the most likely explanation. It was assumed that while in sleep the astral body or abiding intelligence of a Master or a chela would “take over” and use her as a vehicle to produce the manuscript».[18]
  20. ↑ «Manuscripts apparently were produced in her sleep. Her body was allegedly used as a vehicle by other more advanced spiritual entities according to her explanations».[19]
  21. ↑ «Иногда же Учитель завладевал её телом и писал её рукой. Спору нет, эта помощь была очень актуальна, поскольку речь идёт о книге объёмом в полмиллиона слов. В таких случаях Олкотт наблюдал поразительные изменения в почерке Блаватской».[20]
  22. ↑ «There was in particular, in addition to several of the Oriental "Sages", a collaborator in the person of an old Platonist — "the pure soul of one of the wisest philosophers of modern times, one who was an ornament to our race, a glory to his country". He was so engrossed in his favorite earthly pursuits of philosophy that he projected his mind into the work of Madame Blavatsky and gave her abundant aid».[21]
  23. ↑ Гудрик-Кларк назвал книгу Блаватской «обширным компендиумом по магии, алхимии и каббале».[25]
  24. ↑ «Blavatsky singles out two dominant authoritative institutions, the Christian Church (particularly, Catholicism) and science (specifically, the supporters of materialism) of being guilty of perpetuating inaccurate and demeaning worldviews. And in contrast, she tries to rehabilitate a worldview based on neglected or misrepresented occult and mystic traditions, as well as a more properly defined acknowledgment of spiritualist phenomena».[27]
  25. ↑ В. А. Трефилов писал, что в пантеистической картине мира «каждая частица материи духовно-материальна. Дух и материя составляют неразрывную пару, и одна сторона не может существовать без другой».[29]
  26. ↑ Гудрик-Кларк утверждает, что Блаватская отождествляла эзотеризм с «древней мудростью», единым источником всех религий.[30]
  27. ↑ «Cit. Isis Unveiled, Vol. I, p. 14».[31]
  28. ↑ Теософская концепция эволюции предполагает развитие человечества до практически безграничного духовного раскрытия по примеру таких фигур, как Будда, Христос и других, подобных им, идеалов человеческого устремления.[32]
  29. ↑ В. А. Трефилов писал: «Не отрицая позитивной роли науки, теоретики теософии подчёркивают её ограниченность. Главная разница между теософической наукой и обычной современной наукой видится в том, что последняя имеет дело лишь с обрывками целого — с физическими явлениями этого и других миров, с тем, что может быть проведено через физический мозг человека и его чувства».[33]
  30. ↑ «Ничто так не поучительно, как негодующее недоверие некоторых учёных материалистов, с которым они относятся к явлениям, доказывающим существование невидимого духовного мира. В наше время, когда кто-либо стремится доказать наличие души, он так же задевает атеистическое правовериe, как когда-то церковное правоверие задевалось отрицанием Бога. Правда, жизнью своею при этом уже не рискуют, но зато рискуют репутацией».[34]
  31. ↑ «In Isis Unveiled, the tone is aggressively confrontational when challenging those felt to be most responsible for the misconstruing of esoteric knowledge. Her major targets of criticism are continually singled out and held accountable for supporting the exoteric worldviews felt to be the unsatisfactory repercussions of this misplaced orientation».[35]
  32. ↑ Гудрик-Кларк писал, что во втором томе «Изиды» Блаватская проводит сравнительный анализ христианства, индуизма и буддизма.[30]
  33. ↑ «Blavatsky presumes that she is able to explicate the “real truth” of occult and mystical signification symbolically hidden in the output of such diverse schools as ancient Egyptian mythology, Neoplatonic philosophy, Hermetic texts, Vedanta philosophy, and many other allegedly esoteric sources».[38]
  34. ↑ «Человек может освободиться от колеса рождений и смертей, чтобы перейти к сверхчеловеческой эволюции».[39]
  35. ↑ «The denial of a personal God nullifies its claim to be a spiritualistic philosophy. Judging it as presented by its own exponents, it appears to be a strange mixture of mysticism, charlatanism, and thaumaturgic pretension combined with an eager effort to express its teaching in words which reflect the atmosphere of Christian ethics and modern scientific truths».[40]
  36. ↑ «Blavatsky sums up the theoretical implications of Isis Unveiled by listing ten major points emphasised in the work».[41]
  37. ↑ Радхакришнан писал: «Мир, открытый нашим органам чувств, не является всем миром природы. То, что, казалось бы, должно противоречить принципам физического мира, только дополняет его при помощи принципов другой части космического порядка. Мир, находящийся за пределами физического, имеет своё собственное знание и законы».[11]
  38. ↑ «Blavatsky tries to rehabilitate the worthiness and relevance of magic, old mythologies, the Kabala, the Vedas, the thoughts of Egyptian Hierophants, Buddhist thinkers, ancient philosophers, alchemists, astrologers, mystics, and other discredited or misconstrued traditions and individuals».[42]
  39. ↑ Оккультные способности позволяют исследовать любое событие, поскольку всё, что когда-либо случается, навсегда остаётся отпечатанным в субстанции Акаши.[43]
  40. ↑ «Высокоразвитый человек может во время сна, медитации или транса покинуть своё тело и действовать в высших мирах».[44]
  41. ↑ Позднее сама Блаватская охарактеризовала книгу как «произведение неудовлетворительное, сбивчиво и неясно написанное».[47]
  42. ↑ См. Отчёт Ходжсона, У. К. Джадж#Публикация в «Сан».
  43. ↑ По словам Джонсона, он был «весьма ортодоксальным теософом в течение десяти лет» и опубликовал тогда более двух десятков статей в различных теософских журналах. См.:
    Johnson K. P. [theos-world.com/archives/html/tw199712.html#ARTICLE0120 Research That is Destructive of Belief Systems.] 1994
    Johnson K. P. [theos-world.com/archives/html/tw199802.html#ARTICLE0121 Seeing Auras.] 1995.
  44. ↑ Также см.[51]
    Однако следует заметить, что несколько ранее А. И. Андреев писал, что исследование С. Грофом случаев мистического «расширения сознания» и «переживания встреч со сверхчеловеческими духовными сущностями», от которых человек получал «послания, информацию и объяснения по разным экстрасенсорным каналам», могут дать ключ к разгадке феномена теософских «махатм» — «духовных гидов с более высокого плана сознания». (См. Андреев А. И. Оккультист Страны Советов. М.: 2004).
  45. ↑ «Isis Unveiled was an unexpected success, quickly selling out its first edition of a thousand copies, and eliciting both favourable and critical reaction».[53]

Примечания

  1. ↑ Religious Encyclopedia, 1911, p. 409.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 Сенкевич, 2012, «Изида без покрова».
  3. ↑ Melton, 2014, p. 127.
  4. ↑ 1 2 Kalnitsky, 2003, p. 278.
  5. ↑ Tillett, 1986, p. 117.
  6. ↑ Kuhn, 1992, p. 116.
  7. ↑ 1 2 3 Goodrick-Clarke, 2004, p. 8.
  8. ↑ 1 2 Kuhn, 1992, p. 115.
  9. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 279.
  10. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 281.
  11. ↑ 1 2 Радхакришнан, 1957, Сверхъестественные силы.
  12. ↑ Britannica, 1911, p. 48.
  13. ↑ Сенкевич, 2012, с. 435.
  14. ↑ Tillett, 1986, p. 966.
  15. ↑ Goodrick-Clarke, 2004, p. 6.
  16. ↑ Kuhn, 1992, p. 120.
  17. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 180.
  18. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 283.
  19. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 284.
  20. ↑ Вашингтон, 1998, Вести из ниоткуда.
  21. ↑ Kuhn, 1992, p. 121.
  22. ↑ Tillett, 1986, p. 967.
  23. ↑ Cyclopaedia of American Biography, 1916.
  24. ↑ 1 2 3 4 Блаватская Е. П. Разоблачённая Изида, цит. по Сенкевичу.
  25. ↑ Goodrick-Clarke, 2004, p. 105.
  26. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 298.
  27. ↑ Kalnitsky, 2003, pp. 290—291.
  28. ↑ 1 2 3 Блаватская Е. П. Разоблачённая Изида = Isis Unveiled / Пер. с англ. А. П. Хейдока. — М.—СПб.: Эксмо, Мидгард, 2007. — 1360 с. — (Гиганты мысли). — 5100 экз. — ISBN 978-5-699-24753-0.
  29. ↑ Трефилов, 1994, с. 235.
  30. ↑ 1 2 Goodrick-Clarke, 2004, p. 122.
  31. ↑ 1 2 Kuhn, 1992, p. 132.
  32. ↑ Modern esoteric spirituality, 1992, pp. 324—325.
  33. ↑ Трефилов, 1994, с. 234.
  34. ↑ Шюре, 2001, Введение в эзотерическую доктрину.
  35. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 293.
  36. ↑ Blavatsky H. P. Isis Unveiled, цит. по Kalnitsky
  37. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 297.
  38. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 292.
  39. ↑ Трефилов, 1994, с. 237.
  40. ↑ Catholic Encyclopedia, 1912, p. 628.
  41. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 299.
  42. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 294.
  43. ↑ Kuhn, 1992, p. 329.
  44. ↑ Трефилов, 1994, с. 238.
  45. ↑ Фаликов, 2007, с. 21.
  46. ↑ Müller, 1893.
  47. ↑ Сенкевич, 2012, с. 424.
  48. ↑ Словарь русских писателей, 1892, с. 317.
  49. ↑ Johnson, 1995, p. 49.
  50. ↑ Jenkins, 2000, pp. 41—42.
  51. ↑ Андреев, 2008.
  52. ↑ Сенкевич, 2012, с. 256.
  53. ↑ Kalnitsky, 2003, p. 300.
  54. ↑ Hall, 2012.

Литература

на русском языке
  • Андреев А. И. [books.google.ru/books?id=ytBCQwAACAAJ&dq=isbn:5288047057&hl=en&sa=X&ei=H2lXVLi8GIvsO7_RgKAI&redir_esc=y Гималайское братство: теософский миф и его творцы: документальное расследование]. — СПб.: Изд-во С.-Петербургского университета, 2008. — 432 с. — ISBN 5288047057.
  • Вашингтон П. [psylib.org.ua/books/washi01/index.htm Бабуин мадам Блаватской: история мистиков, медиумов и шарлатанов, которые открыли спиритуализм Америке] = Madame Blavatsky's baboon: a history of the mystics, mediums, and misfits who brought spiritualism to America / Пер. с англ. А. Блейз и О. Перфильева. — М.: Крон-Пресс, 1998.
  • Венгерова З., Соловьёв В. [www.runivers.ru/bookreader/book16782/#page/331/mode/1up Блаватская Елена Петровна] // Критико-биографический словарь русских писателей и учёных. — СПб.: Семёновская Типо-литография, 1892. — Т. III. — С. 301—319. — 496 с.
  • Нэф Мэри К. [www.theosophy.ru/lib/biogrhpb.htm Личные мемуары Е. П. Блаватской].
  • Олкотт Г. С. [www.e-reading.ws/chapter.php/1023292/1/Blavatskaya_-_Eliksir_zhizni.html Граф Сен-Жермен и Е. П. Б. — два Вестника Белой Ложи].
  • Радхакришнан С. [www.orlov-yoga.com/Radhakrishnan2/Radhakrishnan2.pdf Индийская философия] = Indian Philosophy / Пер. с англ. Я. В. Воробьева, Г. А. Зайченко и др. под общ. ред. В. А. Малинина. — М.: Издательство иностранной литературы, 1957. — Т. II.
  • Сенкевич А. Н.. [books.google.ru/books?id=KtIwkgEACAAJ&dq=isbn:9785443802374&hl=en&sa=X&ei=XcRGVPD-KcTnygPbuIHYCA&redir_esc=y Елена Блаватская. Между светом и тьмой]. — М.: Алгоритм, 2012. — 480 с. — (Носители тайных знаний). — 3000 экз. — ISBN 978-5-4438-0237-4.
  • Трефилов В. А. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/Relig/Jablok/_25.php Глава XVII. Надконфессиональная синкретическая религиозная философия] // Основы религиоведения. Учебник / Под ред. И. Н. Яблокова. — М.: Высшая школа, 1994. — С. 233—245. — 368 с. — ISBN 5-06-002849-6.
  • Фаликов Б. З. [books.google.ru/books?id=sy4KAQAAMAAJ&q=isbn:9785728109907&dq=isbn:9785728109907&hl=ru&sa=X&ei=qjF4VJa4A4upygPEmYCoDg&redir_esc=y Культы и культура: от Елены Блаватской до Рона Хаббарда]. — М.: РГГУ, 2007. — 264 с. — ISBN 978-5-7281-0990-7.
  • Шюре Э.. [books.google.ru/books?id=PJVeAgAACAAJ&dq=isbn:9785300030025&hl=en&sa=X&ei=D5JOVK7bB-L9ygPA5oL4Dw&redir_esc=y Великие посвященные: очерк эзотеризма религий] = Les Grands Initiés / Пер. с франц. Е. Писаревой. — М.: ТЕРРА-Книжный клуб, 2001. — 477 с. — (По ту сторону). — ISBN 9785300030025.
на других языках
  • [www.gutenberg.org/files/33550/33550-h/33550-h.htm#ar131 Blavatsky, Helena Petrovna] // Encyclopaedia Britannica / Под ред. H. Chisholm, H. Hooper. — 11-е изд. — New York: Encyclopaedia Britannica, Inc., 1911. — Vol. IV. — P. 48.
  • [babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=mdp.39015078229039;view=1up;seq=758 Blavatsky Helena Petrovna] // The National Cyclopaedia of American Biography. — New York: James T. White & Company, 1916. — Vol. XV. — P. 336—337.
  • Driscoll J. T. [www.newadvent.org/cathen/14626a.htm Theosophy] // The Catholic Encyclopedia / Под ред. C. G. Herbermann, E. A. Pace и др. — New York: Robert Appleton Company, 1912. — Vol. 14. — P. 626—628.
  • Fussel J. H., Poutz M. [www.ccel.org/ccel/schaff/encyc11.t.vi.html#t.vi-Page_407 Theosophy] // The New Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge / Под ред. S. Jackson. — New York: Funk and Wagnalls, 1911. — Vol. 11. — P. 407—410.
  • Goodrick-Clarke N. [books.google.ru/books?id=ntbRxa5k6CkC&printsec=frontcover&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Helena Blavatsky] / Под ред. N. Goodrick-Clarke. — Berkeley: North Atlantic Books, 2004. — 220 p. — (Western esoteric masters series). — ISBN 1-55643-457-X.
  • Hall M. P. [www.google.ru/#q=editions:yfq0nPLQzhkC&newwindow=1&hl=ru&tbm=bks&start=0 The Secret Teachings of All Ages]. — Start Publishing LLC, 2012. — 774 p. — ISBN 9781625581815.
  • Incidents in the Life of Madame Blavatsky, compiled and edited by A.P. Sinnet. — London, 1886.
  • Jenkins P. [books.google.ru/books?id=PCWA1ubggrIC&printsec=frontcover&dq=isbn:0199923728&hl=en&sa=X&ei=AXFXVIjnAdTVaqXbgvAH&redir_esc=y#v=onepage&q&f=false Mystics and Messiahs: Cults and New Religions in American History]. — Oxford: Oxford University Press, 2000. — 304 p. — ISBN 0199923728.
  • Johnson K. P. [books.google.ru/books?id=yUGUawAB7bsC&printsec=frontcover&dq=isbn:0791425568&hl=en&sa=X&ei=jmVXVO-dA8reOKWdgLAO&redir_esc=y#v=onepage&q&f=false Initiates of Theosophical Masters]. — Albany: State University of New York Press, 1995. — 255 p. — (SUNY series in Western esoteric traditions). — ISBN 0791425568.
  • Kalnitsky Arnold. [hdl.handle.net/10500/2108 The Theosophical Movement of the Nineteenth Century: The Legitimation of the Disputable and the Entrenchment of the Disreputable]. — Pretoria: University of South Africa, 2003. — 443 p.
  • Kuhn A. B. [www.archive.org/details/TheosophyAModernRevivalOfAncientWisdom Theosophy: A Modern Revival of Ancient Wisdom]. — Whitefish, MT: Kessinger Publishing, 1992. — 381 p. — (American religion series: Studies in religion and culture). — ISBN 978-1-56459-175-3.
  • Melton J. G. [books.google.com/books?id=OtihAwAAQBAJ&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22J.+Gordon+Melton%22&hl=ru&sa=X&ved=0CC4Q6AEwBGoVChMIt8Kp4brhxgIVi4osCh2OrgeJ Encyclopedic Handbook of Cults in America]. — First published in 1992. — New York: Routledge, 2014. — 424 p. — ISBN 9781135539986.
  • Müller M. [www.blavatskyarchives.com/muller1.htm Esoteric Buddhism] (англ.) // The Nineteenth Century: a monthly review : журнал. — 1893. — Vol. 33, no. 5. — P. 767—788. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2043-5290&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2043-5290].
  • Olcott Henry S. [www.theosophy.ph/onlinebooks.html Old Diary Leaves: The True Story of the Theosophical Society]
  • Sellon E. B., Weber R. Theosophy and The Theosophical Society // [www.questia.com/read/76806136/modern-esoteric-spirituality Modern esoteric spirituality] / Под ред. A. Faivre, J. Needleman. — New York: Crossroad, 1992. — P. 311—329. — 448 p. — (World spirituality). — ISBN 0-8245-1145-X.
  • Sinnett A. P. [books.google.ru/books?id=tZvAiNtxuPQC&dq=isbn:9781564597366&hl=ru&sa=X&ei=BNB6VILIDcflywOE6IHIBQ&redir_esc=y The occult world]. — Переиздание. — Whitefish, MT: Kessinger Publishing, 1996. — 176 p. — ISBN 9781564597366.
  • Tillett G. J. [hdl.handle.net/2123/1623 Charles Webster Leadbeater (1854—1934), a biographical study]. — Sydney: University of Sydney, 1986. — 1169 p.

Ссылки

  • [www.phx-ult-lodge.org/isis_unveiled1.htm Isis Unveiled, Vol. I]
  • [www.phx-ult-lodge.org/Isis_Unveiled.htm Isis Unveiled, Vol. II]
  • [www.theosophy.ru/lib/isis1.zip «Разоблачённая Изида», том 1]
  • [www.theosophy.ru/lib/isis2.zip «Разоблачённая Изида», том 2]

Отрывок, характеризующий Разоблачённая Изида

Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Разоблачённая_Изида&oldid=79031158»