Месье Верду

Месье Верду
Monsieur Verdoux
Жанр	криминальный трагикомедия
Режиссёр	Чарльз Чаплин
Продюсер	Чарльз Чаплин
Автор сценария	Чарльз Чаплин Орсон Уэллс (идея)
В главных ролях	Чарльз Чаплин
Оператор	Роланд Тотеро Курт Курант
Композитор	Чарльз Чаплин
Кинокомпания	Charles Chaplin Productions United Artists
Длительность	124 минуты
Бюджет	2 000 000 $
Страна	США США
Язык	Английский
Год	1947
Выход фильма «Месье Верду» (оригинальное название — Monsieur Verdoux)

К:Фильмы 1947 года

«Месье Верду» (англ. Monsieur Verdoux) — «комедия убийств» Чарли Чаплина (1947). Первый фильм, в котором Чаплин полностью отказался от маски [en.wikipedia.org/wiki/The_Tramp бродяжки Чарли] и создал совершенно непохожий образ серийного убийцы. Несмотря на успех фильма, например, во Франции, в США «блестящий чёрный юмор, близкий к карикатуре» не был понят и принят публикой, и в Америке за «Месье Верду» надолго закрепилась репутация наименее однозначного фильма чаплиновского канона.

Сюжет

Действие происходит в Париже 1930-х годов. Анри Верду (Чаплин) — пожилой обаятельный француз. После тридцати лет добросовестной работы кассиром в банке, он в одночасье потерял работу в начале великой депрессии. Чтобы содержать прикованную к инвалидной коляске жену и младшеклассника-сына, Верду стал жуликом-многоженцем и убийцей. Он находил в разных частях Франции одиноких богатых дам, представлялся им холостяком, обольщал, женился и, завладев их состоянием, убивал своих жен. Та же судьба постигла и полицейского следователя, которому удалось выйти на след «синей бороды».

После падения биржевых цен, вызванных началом гражданской войны в Испании, Верду потерял все преступные накопления. К тому же его жена и сын умерли, пропало все ради чего обычный совестливый человек терпел свою преступную жизнь. Он добровольно сдался полиции и перед смертной казнью произнес своё видение сути бизнеса: «Убийство нескольких человек делает вас преступником, убийство миллионов — героем».

В фильме снимались

• Чарли Чаплин — Анри Верду
• Марта Рей — Аннабелла Бонёр
• Исобель Элсом — Мари Гроне
• Мэрилин Нэш — девушка с улицы
• Мэди Коррелл — Мона Верду
• Эллисон Роддан — Питер Верду
• Роберт Льюис — Морис Боттелло
• Одри Бетц — Марта Боттелло
• Ада Мэй — Аннетт
• Уильям Фроули

Работа над фильмом

Режиссёра Орсона Уэллса завораживали фигуры неординарно талантливых преступников вроде Кейна и Аркадина. Он собирался пополнить галерею этих образов знаменитым женоубийцей Анри Ландрю (1869—1922). Сценарные наброски молодого режиссёра попали к Чаплину при обстоятельствах, которые они описывали по-разному. Со слов Уэллса, когда он предложил Чаплину главную роль в своём новом проекте, тот заявил, что никогда не снимался в чужих фильмах и выкупил у него сценарий. По версии же Чаплина, полноценного сценария у Уэллса не было, поэтому в титрах он указан лишь как автор идеи. Чаплин самостоятельно переосмыслил жутковатую историю похождений Ландрю как лёгкий фарс о милом и обаятельном убийце, а все его преступления оставил за кадром.

На съёмки было затрачено 77 дней. Впервые Чаплин составил график, которого старался неукоснительно придерживаться. Для этой цели к производству был привлечён второй режиссёр, Роберт Флори. Чаплин был известен своим настороженным отношением к техническим новинкам киноиндустрии. Он снимал нарочито старомодно, среди нарисованных студийных декораций, используя технику загробного монолога. «Мне не нужны необыкновенные движения камеры, — самоуверенно заявлял Чаплин, — Самое необыкновенное в фильме — это я сам». Он любил, чтобы его снимали в полный рост, поскольку считал, что ногами играет не хуже, чем лицом. Роль «самой вульгарной женщины в истории» (Аннабеллы) была написана специально для Марты Рэй, а роль Мари Гросне — для Эдны Пёрвиэнс (которую из-за неудачных проб заменили другой актрисой).

Прокат и реакция

В фильме «Месье Верду» Чаплин впервые отказался от проверенного и всеми любимого образа, принёсшего ему всемирную известность. Вдобавок фильм вышел в американский прокат как раз когда консервативные круги обвиняли Чаплина в симпатиях к коммунистам, а светская хроника обсуждала его внебрачные связи. На пресс-конференциях, которые предваряли выход фильма, режиссёра расспрашивали не о новой работе, а о его политических взглядах и о том, не уклоняется ли он от уплаты налогов. Ревнители нравственности выставили у кинотеатров, где шёл фильм, пикеты. В ряде штатов раздавались призывы к запрету безнравственной ленты «красного» режиссёра. В Америке, при кассовых сборах лишь в $162 тыс., «Месье Верду» обернулся (впервые в карьере Чаплина) финансовым провалом. Окупить бюджет удалось только благодаря прокату в Европе, куда режиссёр был вынужден переехать из Америки.

Что касается кинокритиков, то не все отзывы были отрицательными. Кое-кто видел в «Месье Верду» иллюстрацию классического эссе Де Квинси «Убийство как одно из изящных искусств». Другие связывали «Месье Верду» с брехтианской эстетикой. В поддержку фильма высказались такие передовые авторы, как Андре Базен и Джеймс Эйджи. Выше других работ Чаплина ценил этот чёрный фарс Бунюэль. Национальный совет кинокритиков США признал «Месье Верду» лучшей лентой года, а сценарий был выдвинут на соискание «Оскара».

Трактовки

Некоторые авторы не посчитали фильм удачной сатирой на порочное общественное усторйство, считая что преступную стезю Верду выбрал самостоятельно. Базеном высказано предположение, что он и «настоящую» жену и ребёнка отправил на тот свет точно так же, как и своих «временных» жён. «И жена Мона, и маленький Питер важны для Верду постольку, поскольку они дают ему обманчивое ощущение нормальности и оправдывают его преступления. Он убивает не для ради их счастья. Он убивает, чтобы отодвинуть несчастье от самого себя».

Этическая проблематика ленты усложнена симпатией, которую не может не вызывать к себе энергичный и предприимчивый герой на фоне глуповатых, сварливых и самодовольных дам. Например, Михаила Трофименкова смущает то, что из-под знакомой маски милого Чарли высунулось «лицо лощёного, холодного, ненавидящего мир, и прежде всего женщин, чудовища, к которому сам Чаплин испытывал несомненную нежность и солидарность». По мнению Дэйва Кера, «режиссёру явно по душе созданный им монстр: по дороге на гильотину мы узнаём в поступи Верду походку бродяжки из ранних фильмов Чаплина».

«Фон Клаузевиц говорил, что война — это логическое продолжение дипломатии. Мсье Верду полагает, что убийство — логическое продолжение бизнеса», — эти слова Чаплина, произнесённые на предпремьерной пресс-конференции, часто цитируют критики левых взглядов, которые интерпретируют «Месье Верду» как отклик Чаплина на ужасы мировой бойни и как критику современного капитализма. Согласно этой трактовке, Верду — воплощение породившего его буржуазного общества: «в нём действуют те же дьявольская предприимчивость, тяга к разрушению и уничтожению», которые выплеснулись в мировых войнах.

Сам Чаплин, несмотря ни на что, считал Месье Верду своим самым умным и самым ярким фильмом. Частично недоходчивость фильма для широкой публики, он объяснял вмешательством американской кинопромышленной самоцензуры, поначалу вовсе запретившей сценарий для съемок в Америке как "невероятный в современном обществе", а потом, например, вырезавшей оттуда факт проституции Девушки, и намеки на любое сожительство мужа с женой в одной постели. Подобно своему соавтору Орсону Уэллсу в "Гражданине Кейне", Чаплин слишком неспешно, на вкус нетерпеливого американского кинозрителя, раскрывает характер Верду. Автор начинает с доброго кормления котика, показывает отказ якобы социопата от выгодного убийства непорядочной девушки лишь потому, что она верит в самоотречение ради любви. Постепенно выясняется, что хладнокровный убийца и циничный многоженец, под своей лощеной личиной очень напряжен и обеспокоен. Наконец он умышленно дает себя изловить и казнить, тогда как бессовестный преступник легко бы скрылся. Лишь перед казнью он настолько "оттаял" от преступного напряжения, что смог со вкусом впервые в жизни попробовать ром. Затем он вышел из тени к солнечным лучам и пошел на гильотину умиротворенной походкой всеми любимого персонажа Чаплина. В отличие от "Гражданина Кейна", многие американские кинозрители не поняли и концовку, поскольку расценили фильм как критику бизнеса вообще. Сатира же Чаплина направлена лишь на хищнический невзаимовыгодный эгоистичный промысел, включая конечно и крайнее выражение такого бизнеса, военно-промышленный комплекс. Европейская широкая публика также не вникла в замысел автора, но лучше приняла фильм, ибо в Европе, в отличие от протестантской Америки, отношение к бизнесу более циничное.

Версии на VHS и DVD

Фильм выпускался на VHS с конца 1970-х годов. В СССР в 1980-е и в России в 1990-е годы распространялся на VHS в авторских переводах.

В США и Канаде в 1997 году состоялся первый специальный релиз отреставрированного фильма на DVD к 50-летнему юбилею его создания. В России в 2002 году выпущен с закадровым переводом на VHS («Видеоглобус») и на DVD с русскими субтитрами и с закадровым переводом.

В XXI веке фильм доступен на дисках Blu-ray и (с 2013) на DVD в элитной серии Criterion (с приложением документальных лент о съёмках «Месье Верду» и об отношениях Чаплина с американской прессой, а также интервью с актрисой Мэрилин Нэш, 1926—2011).

См. также

• Добрые сердца и короны (1949) — английский ответ на «Месье Верду»

Ссылки

• «Месье Верду» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v33146 Месье Верду] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Месье Верду

– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.