Носке, Густав

Густав Носке нем. Gustav Noske
Министр обороны Веймарской Германии
13 февраля 1919 года — 20 марта 1920 года
Рождение:	9 июля 1868(1868-07-09) Бранденбург-на-Хафеле
Смерть:	30 ноября 1946(1946-11-30) (78 лет) Ганновер
Отец:	Карл Носке
Мать:	Эмма Носке (Хервиг)
Супруга:	Марта Носке (Тиль)
Дети:	3
Партия:	Социал-демократическая партия Германии

Гу́став Но́ске (нем. Gustav Noske; 9 июля 1868, Бранденбург-на-Хафеле — 30 ноября 1946, Ганновер) — немецкий социал-демократический политик и государственный деятель, один из лидеров правого крыла СДПГ. В Германской империи — депутат рейхстага. Сыграл ключевую роль в подавлении коммунистического движения после Ноябрьской революции. Занимал пост министра обороны Веймарской Германии в 1919—1920 годах. С 1920 по 1933 возглавлял администрацию провинции Ганновер. В Третьем рейхе арестовывался за участие в антигитлеровском заговоре. Скончался вскоре после войны в британской зоне оккупации.

Рабочее происхождение

Родился в рабочей семье. Карл Носке, отец Густава Носке, был ткачом. Эмма Носке (урождённая Хервиг), мать Густава Носке — разнорабочей-подсобницей. После окончания средней школы в 1882 году 14-летний Густав стал работать плетёнщиком корзин. Жил и работал в Галле, Франкфурте, Легнице, Амстердаме.

Из-за тяжёлых условий труда Густав Носке примкнул к рабочему протестному движению. В 1884 году вступил в Социал-демократическую партию Германии (СДПГ), на следующий год стал одним из организаторов профсоюза плетёнщиков и деревообработчиков.

В Германской империи. Социал-демократический депутат

В 1892 году 24-летний Густав Носке был избран председателем бранденбургской организации СДПГ. Редактировал несколько социал-демократических газет: с 1893 — Brandenburger Zeitung, с 1897 — Königsberger Volkszeitung, с 1902 — Volkstimme. В 1906 году Густав Носке впервые был избран в парламент от СДПГ. Представлял в рейхстаге избирателей Хемница.

Как депутат Носке специализировался на военных, морских и колониальных вопросах. Выступал за приоритет германских социальных программ перед инвестициями в германские колонии. Входил в состав национальной профсоюзной делегации на переговорах с работодателями об увеличении зарплаты и улучшении условий труда.

Густав Носке представлял в партии правую социал-демократию. В годы Первой мировой войны он стоял на позициях национализма и социал-шовинизма. Голосовал за военные кредиты, поддерживал военную политику кайзеровского правительства. В то же время Носке настаивал на расширении полномочий рейхстага, выступал за депутатский контроль над военными расходами. Возглавлял комиссию рейхстага по проверке военных закупок и пресечению махинаций подрядчиков.

В Ноябрьской революции. Антикоммунистический лидер

3 ноября 1918 года на фоне отступления германских войск на Западном фронте началось Кильское восстание военных моряков. В течение нескольких дней выступления охватили всю Германию и переросли в Ноябрьскую революцию. 9 ноября 1918 рейхсканцлер Макс Баденский объявил об отречении кайзера Вильгельма II.

Правительство Макса Баденского направило Густава Носке в Киль. Носке сумел наладить диалог с восставшими матросами и восстановить относительный порядок. До декабря 1918 года он возглавлял администрацию Киля. 29 декабря вошёл в состав Совета народных уполномоченных (временное правительство, сформированное социал-демократами в результате революции) и стал ответственным за военную сферу.

Густав Носке сыграл ключевую роль в подавлении марксистского Восстания спартакистов, направленного на установление советской власти в Германии. Носке стал главным организатором и координатором «белой» стороны в германской гражданской войне 1919 года. Была сделана ставка на силовое подавление коммунистов. Главными партнёрами Носке являлись генералы Вильгельм Грёнер, Людвиг Меркер, Генрих фон Гофман. Уже 10 ноября 1918 года Фридрих Эберт — тогда председатель Совета народных уполномоченных — предоставил Носке чрезвычайные военные полномочия.

Пожалуй, кто-то же должен быть кровавой собакой. Я не страшусь ответственности.
(нем. Meinetwegen! Einer muss der Bluthund werden, ich scheue die Verantwortung nicht)
Густав Носке

C санкции Густава Носке группа Вальдемара Пабста совершила убийство основателей Коммунистической партии Германии Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Пробольшевистское движение «спартакистов» было жёстко разгромлено.

Во время январских боёв попытка коммунистического переворота произошла также в Бремене, там 10 января КПГ при поддержке НСДПГ провозгласила создание советской республики. Хотя к февралю советская республика в Бремене уже находилась в стадии распада, Носке решил на примере Бремена преподать урок леворадикальным силам, он отклонил все предложения о посредничестве и 4 февраля отправил в город «Дивизию Гестенберг», ликвидировавшую 8—9 февраля революционный режим.

13 февраля 1919 года президент Фридрих Эберт назначил правительство Филиппа Шейдемана, в котором Густав Носке получил пост министра обороны Веймарской республики. В упорных боях 3—12 марта фрайкоры разгромили мятеж в Берлине, 9 апреля был зачищен Магдебург, 22 апреля взят Аугсбург, 4 мая рухнула Баварская советская республика, 1 июля под контроль германских «белых» перешёл Гамбург. Таким образом, в течение пяти месяцев подчинённые Носке войска окончательно подавили вооружённое коммунистическое движение.

Веймарская Республика, погибшая лишь в 1933 году, могла погибнуть гораздо раньше, еще не успев родиться — в январе 1919 года, когда коммунисты-спартаковцы подняли восстание в Берлине. Войска были ненадежны, мировая революция уже торжествовала, и республику спас военный министр, социал-демократ Эрих Носке, вошедший в историю с вечным клеймом позора в качестве «кровавой собаки Носке». Именами президентов Веймарской Республики Эберта и Штреземанна в Германии названы бесчисленные улицы и площади, никакой Носкештрассе в Германии нет — хотя, не будь «кровавой собаки Носке», судьба и сама жизнь тех же Эберта и Штреземанна были бы весьма гадательны.
Максим Соколов

(Цитируемая выше публицистическая статья содержит некоторые неточности: Носке звали не Эрих, а Густав; Густав Штреземан был не президентом, а канцлером Веймарской республики. Однако она отражает оценку роли Носке, характерную для правых кругов.)

В антикоммунистических источниках особо отмечается военно-политический союз социал-демократа Густава Носке с недавними политическими противниками — консервативно-монархическим генералитетом, праворадикальной Антибольшевистской лигой, националистическими фрайкорами. Носке ставится в один ряд с Франко, Пиночетом, Сухарто.

В Веймарской республике. Министр и глава провинции

На посту военного министра Густав Носке занимался в основном проблемами военных ограничений, наложенных на Германию по условиям Версальского договора. Он взял на себя урегулирование отношений правительства с военными, недовольными договором. Носке поступали предложения возглавить военный переворот, но он отклонил их.

Авторитет Носке оказался подорван после публикации в июле 1919 года т. н. «купальной фотографии». На фото была изображена сцена купания в Балтийском море, среди купающихся — Густав Носке и Фридрих Эберт. Правые газеты посчитали это символом «раздевания донага» по Версальскому договору, левые — «купанием в море крови» после январских событий.

После стабилизации внутриполитического положения Носке предпринял попытку распустить фрайкоры, прежде всего морскую бригаду Эрхардта. Это вызвало Капповский путч крайне правых. Носке приказал рейхсверу подавить мятеж, но главную роль в провале путчистов сыграли рабочие выступления под руководством профсоюзов и СДПГ. После провала путча социал-демократы ультимативно потребовали отставки Носке. 22 марта 1920 президент Эберт отстранил его от должности.

В 1920—1933 годах Густав Носке занимал пост обер-президента провинции Ганновер. Проводил в целом консервативную политику, на президентских выборах 1925 и 1932 поддерживал Пауля фон Гинденбурга.

В Третьем рейхе. Заговор и заключение

После прихода к власти нацистской партии началась чистка госаппарата. 6 февраля 1933 года Герман Геринг предупредил Густава Носке о неминуемой отставке. 1 октября 1933 Носке был уволен в соответствии с нацистским законом о восстановлении профессиональной госслужбы, но впредь получал государственную пенсию от нового правительства.

Носке не вёл открытой борьбы с режимом Третьего рейха, но поддерживал тайные связи с социал-демократическим подпольем и примыкал к Заговору 20 июля 1944 года. Организаторы антигитлеровского заговора включили его в состав своей будущей администрации. Ему отводилась функция политического руководителя IX военного округа, включающего Кассель.

После неудачного покушения на Гитлера и раскрытия заговора Носке был арестован гестапо и отправлен в концентрационный лагерь в Фюрстенберге-на-Хафеле. Семь месяцев он находился в мужском отделении концлагеря Равенсбрюк, затем доставлен в одну из тюрем Берлина. Был освобождён за две недели до окончания войны.

В послевоенный год

После войны Густав Носке перебрался в британскую зону оккупации. Проживал в Ганновере. Претендовал на возвращение в социал-демократическую политику. Однако руководители СДПГ, в том числе наиболее лояльный к Носке Курт Шумахер дали понять, что не считают это желательным.

Ещё в 1920 году в Берлине была издана книга Густава Носке От Киля до Каппа. К истории германской революции. В 1945—1946 Носке занялся написанием мемуаров. Комментаторы отмечают, в частности, выраженный антисемитский мотив: Носке утверждал, что немецкие коммунисты, особенно Роза Люксембург, проповедовали «еврейские мистические догмы», «непонятные и не нужные немецким рабочим».

Скончался Густав Носке в возрасте 78 лет.

Политика и личность

Густав Носке принадлежит к самым противоречивым фигурам германской истории. Он характеризуется в диапазоне от «кровавой собаки» до «спасителя родины». В немецкой социал-демократии Носке являет собой крайний пример правой политической традиции. Эта традиция ориентирована на поддержание буржуазного порядка и государственной стабильности. Профсоюзная деятельность и социал-демократическая политика мыслится только в этих рамках. Современными представителями «традиции Носке» считаются Франц Мюнтеферинг и Франк-Вальтер Штайнмайер — с поправкой на совершенно иные исторические условия.

Помимо прочего, критики Носке обвиняют его в «примитивном жлобстве», склонности рассматривать жизнь исключительно в понятиях «свой — чужой», и считают, что такая ментальность была ближе НСДАП, нежели СДПГ.

Среди личностных черт Густава Носке важное место занимала циничная ирония и самоирония. В своих воспоминаниях он явно не без удовольствия цитирует пафосные обличения в свой адрес со стороны коммунистов и левых социалистов. С очевидной издёвкой Носке разъясняет, как следовало действовать его противникам, и высмеивает нерешительность «спартакистов» в январе 1919 года: «Если бы вместо пустомель массы имели сильных лидеров, которые ясно осознавали цели, к полудню этого дня они бы захватили Берлин».

Прозвище Густава Носке «кровавая собака» в буквальном смысле означает породу бладхаунд и в этом плане имеет положительную коннотацию. Бладхаунды традиционно использовались для самозащиты и преследования преступников. Существует мнение, что этот факт был известен Носке и имелся в виду при самоназвании.

Густав Носке был женат, имел сына и двух дочерей.

Избранные сочинения

• Kolonialpolitik und Sozialdemokratie, Stuttgart 1914
• (в соавт. с Adolph Koester): Kriegsfahrten durch Belgien und Nordfrankreich 1914, Berlin 1914
• Von Kiel bis Kapp. Zur Geschichte der deutschen Revolution, Berlin 1920
• Erlebtes aus Aufstieg und Niedergang einer Demokratie, Offenbach 1947 [auch unter dem Titel Aufstieg und Niedergang der deutschen Sozialdemokratie. Erlebtes aus Aufstieg und Niedergang einer Demokratie erschienen]

Литература

• Винклер Г. А. Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии. — М.: РОССПЭН, 2013. — 878 с. — 700 экз. — ISBN 978-5-8243-1719-0.
• Wolfram Wette. Gustav Noske. Eine politische Biographie. — Düsseldorf: Droste, 1987. — 876 с. — ISBN 3-7700-0728-X.  (нем.)
• Rainer Butenschön, Eckart Spoo. Wozu muss einer der Bluthund sein? Der Mehrheitssozialdemokrat Gustav Noske und der deutsche Militarismus des 20. Jahrhunderts. — Heilbronn: Distel, 1997. — 95 с. — ISBN 3-929348-18-7.  (нем.)
• Günther Bode. Gustav Noske als Oberpräsident der Provinz Hannover 1920—1933 (Диссертация). — Karlsruhe: Университет Карлсруэ, 1982.  (нем.)
• Klaus Gietinger. Der Konterrevolutionär: Waldemar Pabst - Eine Deutsche Karriere. — Hamburg: Edition Nautilus, 2009. — 539 с. — ISBN 9783894015923.  (нем.)
• Klaus Gietinger. Eine Leiche im Landwehrkanal. Die Ermordung Rosa Luxemburgs. — Hamburg: Edition Nautilus, 2009. — 189 с. — ISBN 9783894015930.  (нем.)

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Густав Носке
• [www.davno.ru/posters/носке-кровавая-собака-германской-революции-рисунок-1931.html Носке — кровавая собака революции. Плакаты Моора]
• [www.dhm.de/lemo/html/biografien/NoskeGustav Биография Густава Носке на сайте Немецкого исторического музея]  (нем.)
• [www.bundesarchiv.de/aktenreichskanzlei/1919-1933/0011/adr/adrmr/kap1_2/para2_74.html Краткая биографическая справка на сайте Федерального архива]  (нем.)

Отрывок, характеризующий Носке, Густав

Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.