Оккупация Венгрией Закарпатской Украины (1939)

Оккупация Венгрией Закарпатской Украины
Дата	14 − 17/18 марта 1939
Место	Закарпатье
Итог	аннексия Карпатской Украины королевством Венгрия
Противники
Венгрия при поддержке: Польша Румыния Третий рейх Карпатская Украина Чехословакия (14 марта)
Командующие
ген. Бидцио Августин Волошин Михаил Колодзинский † Дмитрий Климпуш ген. Лев Прхала
Силы сторон
VI армия Вооружённых сил Венгрии Части Вооружённых сил Польши Карпатская Сечь Части Вооружённых сил Чехословакии
Потери
Венгрия: 197 убитыми, 534 ранеными. Польша: ? 430 убитыми, более 400 ранеными, около 750 пленными  ?

Оккупация Венгрией Закарпатской Украины (март 1939 года) — ввод венгерских войск на территорию чехословацкой автономии Карпатская Украина (Подкарпатская Русь), закончившийся её аннексией Королевством Венгрия. Процесс сопровождался рядом кровопролитных столкновений с местными военизированными формированиями («Карпатская Сечь»).

Предпосылки

Согласно положениям Мюнхенского соглашения, заключённого 30 сентября 1938 года четырьмя великими державами (Великобритания, Германия, Италия и Франция), от чехословацкого правительства требовалось в трёхмесячный срок решить с Венгрией проблему принадлежности территорий исторической области Верхняя Венгрия с преимущественно венгерским населением — южных районов Словакии и Подкарпатской Руси, утраченных Венгрией в пользу Чехословакии в 1921 году по Трианонскому договору после распада Австро-Венгрии.

Двусторонние чехословацко-венгерские переговоры, проходившие 9 — 13 октября в Комарно, закончились безрезультатно. 11 октября власти чехословацкой «автономной земли» Карпатской Украины получили самоуправление и 20 октября приняли резолюцию, поддержавшую проведение плебисцита по вопросу о вхождении этой территории в состав Венгрии. Однако спустя пять дней подкарпатский премьер-министр Андрей Бродий, представлявший провенгерские круги, был арестован в Праге, и премьер-министром автономии стал прогермански ориентированный министр иностранных дел Августин Волошин, который согласился рассматривать лишь вопрос о передаче Венгрии территорий с преимущественно венгерским населением, но отвёрг идею плебисцита.

Арбитраж

Глава венгерской делегации на переговорах в Комарно министр иностранных дел Венгрии Калман Канья попросил подписантов Мюнхенского соглашения выступить судьями по проблеме размежевания. Так как Великобритания и Франция самоустранились, арбитрами стали германский министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп и итальянский министр иностранных дел Галеаццо Чиано. 29 октября Чехословакия и Венгрия официально выступили с предложением к Италии и Германии провести арбитраж, заранее соглашаясь с его результатами. На прошедшем 2 ноября 1938 года в Вене арбитраже в составе чехословацкой делегации, в числе прочих, готовились изложить свои точки зрения и представители Карпатской Украины (Волошин) и Словакии (Тисо), однако по инициативе Риббентропа им не дали слова, так как представляемые ими автономии не могли рассматриваться как третья сторона. По итогам Первого Венского арбитража Венгрии были переданы территории площадью 11 927 км², в том числе карпатоукраинские 1537 км². От 57 до 84 % их населения были венграми — по чехословацкой и венгерской статистике соответственно.

Карпатская Украина потеряла тогда два своих главных города — Ужгород и Мукачево, — а также все плодородные земли. 12 ноября они были официально включены в состав Венгрии постановлением парламента этой страны. Однако решения Первого Венского арбитража не удовлетворили и страну-приобретательницу, она хотела бо́льшего: получить контроль над всей Словакией и всей Карпатской Украиной.

Подготовка

Венгерское правительство активизировало переговоры с Польшей, которая давно подстрекала Венгрию к силовому захвату Карпатской Украины. Также продолжились переговоры Италией, однако Галеаццо Чиано рекомендовал отказаться от планов по оккупации Подкарпатья; кроме того, Гитлер, недовольный сближением Венгрии и Польши также предостерёг венгерское правительство от подобных действий. Однако, несмотря на все эти предостережения, подготовка к вторжению продолжалась. На границе был сосредоточен только что отмобилизованный 6-й венгерский корпус. Одновременно Венгрия и Польша изолировала Карпатскую Украину от внешнего мира, нарушив телефонную, телеграфную и почтовую связь, а также начали экономическую блокаду. Через границу были переброшены венгерские и польские диверсанты. Между частями чешской армии и диверсантами начались боевые столкновения, причём чешским разведчикам удалось раскрыть принадлежность польских отрядов.

9 ноября 1938 года, в связи с участившимися случаями венгерско-польских диверсий, на основе политической партии «Украинское национальное объединение» (УНО) правительством Закарпатья была создана организация народной обороны «Карпатская сечь» (ОНОКС) — хотя первые сечевые отряды появились ещё в начале 1930-х годов как обычные противопожарные и культурно-просветительские общества, аналогичные сформированным в соседней Галичине. Ведущую роль в ОНОКС играли члены ОУН, пришедшие в Закарпатье из других регионов Украины, а также из эмиграции.

Главным комендантом Сечи был назначен бывший офицер австро-венгерской армии Дмитрий Климпуш, заместителем — бывший офицер чехословацкой армии И. Роман. В декабре между автономным правительством Волошина и чехословацким генштабом была достигнута договорённость о проведении войскового обучения «сечевиков», они получили оружие местной национальной гвардии — домобранства. На тот момент обученных «сечевиков», или так называемых действительных членов Карпатской Сечи, было около 2 тыс. бойцов. В целом, Сечь насчитывала около 2-3 тыс. бойцов и примерно столько же резервистов.

18 ноября 1938 года подготовка к вторжению была закончена, была назначена дата вторжения — 20 ноября. Однако, в ход событий вмешалась Германия. Немцы считали, что Чехословакия может оказать сопротивление, а немецкая армия, находящаяся в стадии демобилизации, не сможет оказать помощь венграм, и потому им было рекомендовано не предпринимать какие-либо акции из-за непредсказуемости их исхода. Военная интервенция была отменена, однако от своих планов в отношении Подкарпатья Венгрия не отказалась.

6 января 1939 года подготовка ко вторжению возобновилась, командующим операцией был назначен генерал Бидци. 19 января 1939 года в Хуст, на тот момент столицу карпатской автономии, в сопровождении отряда бронемашин прибыл новый министр внутренних дел Карпатской Украины генерал Лев Прхала, назначенный президентом Чехословакии Эмилем Гахой без согласования с руководством автономии. Премьер-министр Карпатской Украины Августин Волошин принял Льва Прхалу лишь в качестве генерала федеративной армии. Генералу было отказано в сотрудничестве и передана нота на имя правительства Чехословацкой республики, при этом сам Прхала заявил Волошину, что не ожидал встречи с такими трудностями и пообещал лично обратиться к правительству с просьбой освободить его от должности министра.

В ответ на эти действия карпатоукраинского правительства из состава чехословацкого правительства был выведен представитель Карпатской Украины Юлиан Ревай и подтверждены полномочия генерала Прхалы как командующего чехословацкой армией в Закарпатье; кроме того в его руках сосредотачивалось управление по линии министерства внутренних дел, финансов и связи Карпатской Украины.

Вскоре Венгрия присоединилась к антикоминтерновскому пакту, и Гитлер принял решение о возможности венгерской оккупации Карпатской Украины при условии соблюдения интересов Германии. Тот факт, что проходившая во исполнение решений арбитража делимитация новой чехословацко-венгерской границы к марту 1939 года определила только её словацкий участок, дал Венгрии основания приступить к оккупации оставшейся части Подкарпатской Украины сразу после провозглашения 14 марта 1939 года независимости Словакии (и, таким образом, ликвидации федеративной Чехо-Словакии как стороны, перед которой у Венгрии были обязательства).

Оккупация

12—14 марта

К занятию Закарпатья венгерскими войсками первоначально планировалось приступить 12 марта 1939 года, в день проведения выборов в местный Сейм, но немецкое правительство отвергло эту идею, указав, что своевременно сообщит о времени начала оккупации.

Венгры сосредоточили на границе 12 дивизий VI армии и в ночь с 13 на 14 марта венгерская армия небольшими силами начала продвижение вглубь территории Карпатской Украины.

В 2:00 ночи подразделения «Карпатской сечи» (в то время — полувоенной организации, насчитывавшей 5 тыс. человек) для защиты от венгров по приказу премьер-министра Августина Волошина получили оружие на складе хустской жандармерии (41 винтовка и 90 пистолетов с амуницией).

Около четырёх часов утра к коменданту «Карпатской сечи» Ивану Роману поступил звонок от чешских офицеров, потребовавших вернуть оружие на склад. Комендант, сославшись на указ А. Волошина, категорически отказался. В ответ генерал Лев Прхала приказал солдатам 45-го полка, дислоцировавшегося в Хусте, изъять оружие силой.

В 6:00 утра чехословацкие войска, в количестве 200 солдат, вооружённых шестью лёгкими танками LT vz.35, четырьмя бронемашинами Tatra vz. 30, тяжёлыми пушками, пулемётами и миномётами, атаковали главные здания сечевиков: кош, «Сечевую гостиницу», главную команду, «Женскую сечь» и «Летючу естраду». Руководство автономной Карпатской Украины обратилось к чехам с призывом прекратить огонь, но ответа на предложение не последовало. Сечевики приступили к захвату складов с оружием, административных зданий и разоружению патрулей. Вооружённые стычки между сечевиками и чехословаками продолжались более 8 часов. На улицах Хуста появились баррикады, завязались постоянные уличные бои.

В то же время премьер-министр Волошин пытался урегулировать конфликт. Несколько попыток дозвонится к центральному правительству не увенчались успехом — Прага не отвечала. После телефонного разговора между премьер-министром Августином Волошиным (который выступал категорически против вооружённого нападения чехословацких войск на подразделения сечевиков) и генералом Львом Прхалой на улицах установлось перемирие — чехословаки возвратились в казармы, а «Карпатская сечь» разоружилась.

По данным разных источников потери сечевиков составили от 40 до 150 убитыми и около 50 ранеными, потери чехословаков составили от 7 до 20 солдат и жандармов убитыми. За время противостояния между Сечью и чехословаками венгерские войска заняли три села в Мукачевском районе.

Утром 14 марта 1939 года командующий восточной группой войск генерал Лев Прхала, посчитав что вторжение венгерских войск не было санкционировано Берлином, отдал приказ о начале обороны. Однако после консультаций с Прагой, вечером этого же дня, он же отдал приказ об эвакуации чехословацких войск и госслужащих с территории Подкарпатской Украины. Эвакуация производилась в трёх направлениях: западном — в Словакию, северном — в Польшу и юго-восточном — в Румынию.

15—17 марта

В этих обстоятельствах 15 марта 1939 года Августин Волошин провозгласил по радио независимость Карпатской Украины и направил в Берлин Адольфу Гитлеру телеграмму, в которой просил взять страну под протекторат Германии. В ответ немецкое правительство отказало в поддержке и посоветовало не оказывать сопротивления венгерским войскам. В этот же день венгерское правительство направило в Хуст своего парламентёра с предложением разоружиться и мирно войти в состав Венгрии. Волошин ответил отказом, заявив, что «Карпатская Украина мирное государство и хочет жить в мире с соседями, но в случае необходимости даст отпор любому агрессору». В Закарпатье была объявлена мобилизация.

Вечером 15 марта, в день начала немецкой оккупации Чехословакии, венгерские войска предприняли общее наступление по четырём направлениям: Ужгород — Перечин — Ужок; Ужгород — Свалява — Лавочное; Мукачево — Иршава — Кушница; Королёво — Хуст — Ясиня — Воловое.

«Карпатская сечь», пополнившая свой состав добровольцами, в основном за счёт демобилизованных солдат чехословацкой армии из местного населения, и имея в своём составе 10—12 тыс. плоховооружённых бойцов, попыталась оказать сопротивление. Основной удар венгры нанесли по линии Ужгород — Перечин, стараясь этим отрезать Карпатскую Украину от Словакии. Венгерская армия наткнулась на сильное сопротивление у села Горонда, где сотня «сечевиков» М. Стойка удерживала оборону на протяжении 16 часов.

Тяжёлые бои шли за города Хуст и Севлюш, который неоднократно переходил из рук в руки. Наиболее кровопролитным стал бой на подступах к Хусту, на Красном поле. По данным венгерских архивов, в этом бою со стороны «сечевиков» погибло 230 человек, а с венгерской — 160. Сопротивление «сечевиков» грозило затягиванием боевых действий, но на помощь венграм пришли поляки, начавшие своё наступление от Ужоцкого перевала.

Утром 16 марта, спустя сутки после провозглашения независимости, правительство Карпатской Украины покинуло Хуст, направившись в сторону румынской границы, а спустя пару часов венгерские войска предприняли штурм столицы бывшей автономии. В штурме города приняли участие 24-й венгерский батальон пограничников и 12-й самокатный батальон, также активно использовалась авиация и противотанковые орудия. Венграм противостояло более 3 тыс. «сечевиков», имевших на вооружении 12 единиц бронетехники, отобранной раннее у чехословаков. Под нажимом превосходящих сил противника «сечевики» были вынуждены отступить из города.

17 марта венгерские войска взяли Рахов, Ясиню и Буштыно. Волошин со своим ближайшим окружением через Тячев добрался до румынской границы в районе Великого Бочкова. Из Румынии он перебрался в Югославию, а затем через Вену в оккупированную гитлеровцами Прагу, где был назначен ректором местного Украинского свободного университета и пробыл там до 1945 года.

После оккупации

Вечером 17 марта (по другим данным 18 марта) вся территория Закарпатья оказалась оккупирована венграми. 18 марта (после взятия Воловца — последнего населённого пункта, удерживаемого «сечевиками») венгерские войска завершили оккупацию Закарпатской Украины и вышли на всём протяжении к границам с Польшей и Румынией. Организованное сопротивление прекратилось, однако отдельные подразделения «Карпатской сечи» продолжали борьбу в партизанских отрядах ещё в течение трёх недель, а на территории Воловеччины и Раховщины до января 1940 года.

Боевые потери сторон в процессе оккупации составили:

• «Сечевики»: 430 убитыми, более 400 ранеными, около 750 пленными;
• Венгерская армия: 197 убитыми, 534 ранеными. Официальные венгерские данные: 72 убитыми, 163 ранеными, 4 пропало без вести, 2 пленных.

Совокупные потери «сечевиков», по разным данным, составили от 2 до 6,5 тысяч человек. Разница объясняется тем, что большинство из них погибло не в столкновениях с регулярными венгерскими частями, а в результате зачисток и расстрелов пленных. К этому приложило руку и местное мадьярское население, вооружившееся оставленным чехословаками оружием: оно начало охотиться за группами сечевиков и убивать их на месте без суда и разбирательства.

Кроме того, сечевики, сдававшиеся полякам, расстреливались на месте, причём выходцы из Галиции (являвшейся составной частью Польши), которые задерживались венгерскими оккупантами в Закарпатье, передавались польской погранслужбе. Отошедшая в Румынию часть бойцов «Карпатской сечи» была разоружена, ограблена местным населением и выдана венграм. Выжившие сечевики содержались в венгерском концлагере села Ворюлюпош близ города Ньиредьхаза. За первые два месяца после оккупации на работу в Венгрию было угнано 59 377 жителей Закарпатья, в Германию — 686 человек. В официальной ноте СССР Германии от 18 марта 1939 года по поводу ликвидации Чехословакии, в частности, констатировалось, что «действия германского правительства послужили сигналом к грубому вторжению венгерских войск в Карпатскую Русь и нарушению элементарных прав её населения».

Несмотря на несомненный героизм сопротивлявшихся рядовых «сечевиков», в среде украинской эмиграции при объяснении столь скорого поражения позже всплывала, в том числе, и «немецкая тема»: «Карпатская сечь» создавалась при содействии гитлеровцев, и затем её руководящие кадры были трудоустроены на оккупированных Рейхом землях. Но, как отмечает доктор исторических наук Александр Шубин, данных о прямой команде немцев своим подопечным командирам проиграть сражение с венграми не обнаружено.

Оценки

[Линия Гитлера] будет примерно та же, что и в случае с Чехословакией. Сначала рост национализма, вспышки, восстания украинского населения, а затем «освобождение» Украины под лозунгом «самоопределения».

— Горас Джон Вильсон, советник премьер-министра Великобритании Невилла Чемберлена,
[web.mit.edu/people/fjk/Rogovin/volume6/xxviii.html в беседе] с послом СССР в Лондоне Иваном Майским.

В это время наша молодёжь… и наша старшая общественность… свято верили, что мы — союзник Германии, и что Германия решилась на большую европейскую войну, чтобы нам освободить Украину. Старшая общественность и молодёжь верили, что на рождественские праздники будем во Львове, а на Пасху в Киеве.

— [www.from-ua.com/voice/9004fdba012dd.html В. Бирчак, активист Украинского национального объединения (Карпатская Украина)].

Деятели этой [англо-французской и североамериканской] прессы до хрипоты кричали, что немцы идут на Советскую Украину, что они имеют теперь в руках так называемую Карпатскую Украину, насчитывающую около 700 тысяч населения, что немцы не далее как весной этого года присоединят Советскую Украину, имеющую более 30 миллионов населения, к так называемой Карпатской Украине. Похоже на то, что этот подозрительный шум имел своей целью поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований.

— [web.mit.edu/people/fjk/Rogovin/volume6/xxviii.html#ftn_14 Из доклада] Иосифа Сталина на XVIII съезде ВКП(б)

Карпатскую Украину Гитлер подарил венгерским палачам. Сделано это было, если не с явного одобрения Москвы, то во всяком случае в расчёте на такое одобрение. Гитлер как бы говорит Сталину: «Если б я собирался атаковать завтра Советскую Украину, я бы сохранил Карпатскую Украину в своих руках». В виде ответа Сталин на 18-м съезде открыто взял под свою защиту Гитлера от клеветы западных «демократий». Гитлер покушается на Украину? Ничего подобного! Воевать с Гитлером? Ни малейших оснований! Передача Карпатской Украины в руки Венгрии явно истолковывается Сталиным как акт миролюбия.

— Лев Троцкий. [web.mit.edu/people/fjk/Rogovin/volume6/xxviii.html Бюллетень оппозиции. 1939. # 77-78. С. 3, 5-6.]

В искусстве

Фильмы:

• Документальный фильм «Карпатская Украина» (1942 год), США. Режиссёр — Каленык Лысюк;
• Документальный фильм «Серебряная Земля. Хроника Карпатской Украины 1919-1939» (2012 год), Украина. Режиссёр — Тарас Химич.

См. также

Бой за Чаянковы казармы Словацко-венгерская война Венгры на Украине

Карпатская Русь Подкарпатская Русь Верхняя Венгрия

Оккупация территории Югославии Венгрией

Отрывок, характеризующий Оккупация Венгрией Закарпатской Украины (1939)

– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.