Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус

Пе́рвый Ру́сский Вели́кого Кня́зя Константи́на Константи́новича каде́тский ко́рпус — русское начальное военно-учебное заведение с программой среднеучебного заведения с полным пансионом для подготовки молодёжи к военной карьере, существовавшее на территории Королевства Югославия с 1920 по 1941 годы, на территории Сербии - c 1941 по 1944 годы и на территории Австрии - в 1945 году.

Корпус был образован соединением кадров Киевского и Одесского кадетских корпусов, приняв старшинство Киевского корпуса. Корпус так же принял в себя живых людей, материальную часть и традиции воспитания Полоцкого, Полтавского, Владикавказского, Донского, Сибирского и Хабаровского кадетских корпусов. Он являлся первым из зарубежных и последним из сохранившихся русских кадетских корпусов.

Название корпуса

За короткое время корпус трижды менял своё название: 2 августа 1920 года корпус был назван «Сводным Русским кадетским корпусом в Сербии», 7 августа того же года — «Русским Киево-Одесским кадетским корпусом в Королевстве С. Х. С.», а 1 сентября 1929 года, при перемещении корпуса в Белую Церковь (серб. Бела Црква) — «Первым Русским кадетским корпусом» и в том же году, в день корпусного праздника 5 декабря, получил шефство и наименование «Первый Русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус» с шифровкой на погонах вензеля Великого князя.

Девиз корпуса

Помните, чьё имя носите

Корпусная песня

Песнь Дворянского полка

Братья! Все в одно моленье
Души Русские сольём
Ныне день поминовенья
Павших в поле боевом

Но не вздохами печали
Память храбрых мы почтим:
На нетленные скрижали
Имена их начертим

Вот каким дееписаньем
Царь-Отец нам повелел
Сохранять воспоминанья
Православных ратных дел

Вот нетленные уроки
Братья! Мы-ль их не поймём.
К этим строкам новы строки
Мы не все ли принесём

Братья! Все в одно моленье
Души Русские сольём.
Ныне день поминовенья
Павших в поле боевом

Предыстория

Во время большевистской революции кадетские корпуса навлекли на себя особенно тяжёлые удары со стороны строителей «интернационала», как ненавистные им по самому своему национальному русскому духу и строю. Под этими ударами погибли бесследно все корпуса кроме тех, которые оказались в сфере гражданской войны и поэтому не поддались окончательному разгрому: на юге Киевский, Одесский, Полтавский и Владикавказский, на Дону — Донской, и на востоке — Сибирский и Хабаровский.

Их судьба сложились так:

Киевский корпус в декабре 1919 года после больших потрясений и смен режимов прибыл из Киева в Одессу в Одесский корпус, в котором уже, помимо одесских кадет, размещалась 2-я рота Полоцкого корпуса (который был эвакуирован по разным кадетским корпусам ещё в дни Великой войны). Все три корпуса жили в казармах Одесского своей жизнью и со своими директорами. Спустя месяц, 25 января 1920 года все три корпуса, под огнём большевиков, были эвакуированы из Одесского порта и прибыли в Королевство сербов, хорватов и словенцев — будущее Королевство Югославия.

10 марта 1920 года приказом ещё полномочного тогда Российского военного агента генерала В. А. Артамонова эти корпуса были соединены в один под именем Сводного кадетского корпуса. Генерал-лейтенант Б. В. Адамович, бывший начальник Виленского военного училища был назначен его директором.

В составе Киевского корпуса было 95 кадет и 18 лиц персонала и в составе Одесского — 126 кадет и 20 лиц персонала.

25 апреля 1920 года прибыло ещё 42 кадета (остатки двух взводов 1-й роты Одесского кадетского корпуса), пробившихся сухим путём, с боями и потерями, через Днестр в Румынию, под командой полковника Гущина и капитана Реммерта.

25 января произошла эвакуація Одессы. Часть войскъ Добровольческой Арміи, масса бѣженцевъ съ женщинами и дѣтьми отходила подъ натискомъ большевицкихъ частей и бандъ къ границамъ Румынии. Въ составе отступавшихъ находились кадеты Киевскаго и Одесскаго корпусовъ, многіе младшихъ классовъ, въ возрасте 12-14 летъ… 31 января, части, подъ общимъ командованиемъ полковника Стесселя, вступили въ бой съ большевиками, превосходными силами около дивизіи… Отряд полковника Стасселя не превышалъ 600 человѣк бойцовъ, вынужденъ былъ принять бой… Лѣвый флангъ былъ порученъ кадетскому корпусу подъ начальствомъ капитана Реммерта. Сполченные узами товарищества, крѣпкіе духомъ, кадеты явились лучшей организованной частью, о которую разбились всѣ атаки противника. На лѣвый флангъ большевиками были направлены наибольшія силы и проявлено наибольшее упорство для овладѣнія селеніем Кандель. Жестокій артилеррійскій, пулеметный и ружейный огонь не смогъ поколебать мужественныхъ кадетъ. Послѣ соответственной подготовки, большевики бросили на лѣвый флангъ бывшія у нихъ кавалерійскія части… Въ рѣшительную минуту, юноши и дѣти кадеты, понимая всю важность обороняемой позиціи не смутились подъ натискомъ противника. Дружные залпы встретили несущуюся кавалерію. Твердой стѣной стояли кадетскіе штыки. Не ожидавшіе такой выдержки и мужества, большевики обратились въ бѣгство… Отъ имени Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге Россіи благодарю доблестныхъ героевъ-кадетъ за полное самоотверженія и мужества участіе въ бояхъ подъ Канделемъ и Зальцемъ…

Таким образом, всего собралось в первом составе корпуса 263 кадета и 40 лиц персонала.

Части корпуса были размещены первоначально в двух местах — в Панчеве и Сисаке, а между 4 и 12 июня обе группы корпуса соединились в Сараеве и начали устраиваться в предоставленной корпусу казарме «Короля Петра», рядом с которой, к слову сказать, в июне 1914 года был убит эрцгерцог Фердинанд. Новое учебное заведение было названо первоначально Русским кадетским корпусом в Сербии.

20 августа 1920 года по приказу главнокомандующего Русской армией генерал-лейтенанта барона П.Н.Врангеля корпус переименовали в «Русский Киево-Одесский кадетский корпус». Незадолго до эвакуации из Крыма учебному заведению было присвоено окончательное название — «Русский кадетский корпус в королевстве СХС».

Корпус пробыл в Сараеве до 5 сентября 1929 года, пока правительство Югославии не перевело его в другой провинциальный городок под названием Белая Церковь. В Белой Церкви Русский кадетский корпус был слит другим русским военно-учебным заведением, Крымским кадетским корпусом, и переименован в «Первый Русский великого князя Константина Константиновича кадетский корпус».

Петровский-Полтавский кадетский корпус был эвакуирован в декабре 1919 года во Владикавказский кадетский корпус, только что восстановленный после разгрома, но уже летом 1920 года оба корпуса были перевезены по Военно-Грузинской дороге в Кутаис, оттуда в Батум и далее морем в Крым — в Ореанду и Массандру, где оба корпуса были объединены и названы Крымским кадетским корпусом, а 2 ноября 1920 года корпус был эвакуирован в Королевство С. Х. С., куда прибыл в декабре 1920 года и размещён в Стрнище, а в октябре 1922 года был переведён в Белую Церковь. В августе 1929 года Крымский корпус был закрыт, а состав его был вмещён в Первый Русский и Второй Русский Донской кадетские корпуса.

Донской Императора Александра III кадетский корпус в декабре 1919 года был эвакуирован из места своего постоянного пребывания в Новочеркасске в Новороссийск, а оттуда, в феврале 1920 года, за исключением тифозных больных, в Египет, город Исмаилия, рядом с Суэцким каналом. Спустя 2 года, во время перемещения в Болгарию, корпус был расформирован англичанами, а его личный состав распущен.

Между тем, тифозные кадеты Донского корпуса, оставшиеся в Новороссийске, были вывезены в Крым, в Евпаторию, а 29 октября 1920 года — эвакурованы в Константинополь. 3 декабря 1920 года приказом по Всевеликому Войску Донскому этому осколку корпуса было дано наименование Второй Донской кадетский корпус. Состав его был перевезён в Королевство С. Х. С., куда он прибыл 14 декабря 1920 года и где, после нескольких перемещений и слияний с Крымским корпусом, был закрыт в 1933 году с переводом оставшихся в нем кадет в Первый Русский кадетский корпус.

После гибели адмирала А. В. Колчака оба сибирских корпуса — Сибирский и Хабаровский — были эвакуированы во Владивосток и оказались в октябре 1922 года на Русском острове. В них было около 900 кадет. 24 октября 1922 года, когда большевистская волна докатилась до Владивостока, кадеты были погружены на суда и отправлены в Шанхай. Число кадет, пожелавших покинуть Россию, сократилось до 400. Эскадра попала в тайфун, во время которого погиб маленький крейсер «Лейтенант Дыдымов», служивший ранее для охраны котиковых промыслов, вместе со всем экипажем и 31 кадетом на борту. После двух лет жалкой жизни в Шанхае, где кадетский оркестр играл на улицах, добывая деньги на пропитание, 6 ноября 1924 года 250 кадет были погружены на корабль и доставлены в порт Сплит, куда прибыли 6 декабря 1924 года. 3 февраля 1925 года 32 кадета Сибирского корпуса были зачислены в Первый русский корпус, остальные — в Донской корпус или «распылились».

Так закончили своё существование на родине русские кадетские корпуса.

История корпуса

Так как наш корпус, оторванный от Родины, учит вас горячее, и крепче, и сознательней любить свою Родину-Мать и весь национальный уклад Русской жизни. В этом обострении чувства национальности — наша первая особенность и наша первая утеха и счастье в несчастьи беженства. Другая наша особенность — восприятие нами Славянской идеи, как прямое последствие длительной жизни среди братских славянских народов… Третья особенность и третье счастье Русского кадетского корпуса — воспитание вас в здоровой материальной скромности, посланной Русскому беженству. Школа должна быть чиста, светла и удобна, но не должна быть роскошной… Духу нашего корпуса дорого его кадетское имя. Нам дороги наши погоны, кокарды, знамёна, весь наш Русский строй и уклад, мы не хотим их ничем заменять. Корпус воспитывает вас и готовит не для личного вашего счастья и не только для службы общему благу, но для службы народу, нации и государству, пусть вы найдёте счастье лишь в счастье России, для этого нужно в вас воспитывать стремление к доблести, самоотверженности, альтруизму, порядочности и благородству. Основная идея Русского кадетского корпуса выражена в надписи у входа: «Помните, чьё имя носите». Вы носите имя России

Первый Русский кадетский корпус праздновал свой корпусной день 6 (18) декабря, а в преемственность от Владимирского Киевского кадетского корпуса годом основания корпуса считался 1851 год. В этот день всегда происходил парад корпуса. В канун праздника, 5 декабря, всегда совершалась панихида, особое поминание и пение песни Дворянского полка — корпусной песни.

17 июня 1920 года состоялось первое заседание Педагогического Комитета и началось восстановление корпуса из людей, принесших с собой только души с традициями, но не вывезших ничего — ни одного учебного пособия, ни одной тетради, ни расписаний, ни посуды, ни одежды. Были только 300 людей, потрясённых войной, революцией, погромами, междоусобицей, эвакуациями и бегством из России. Вместо доски на стене — листы сменяемой обёрточной бумаги. Вместо парт — лазаретные тумбочки и табуретки. Но первый выпуск состоялся уже в августе 1920 года. Занятия велись по запискам преподавателей.

1920—1921 учебный год начался уже в более нормальных условиях. Так как по понятным причинам в стандартную русскую учебную программу нужно было добавить изучение сербского языка — пришлось отказаться от часов, полагающихся строевым упражнениям и танцам.

В 1922 году кадетские корпуса перешли в ведение государственной комиссии помощи русским беженцам, и был добавлен один год обучения — VIII класс — чтобы соответствовать стандартам сербского среднего образования, что давало выпускникам возможность продолжать образование в высших учебных заведениях Сербии.

Июль и август 1929 года были критическими в судьбе корпуса — его хотели упразднить, но содействие давнишнего друга корпуса — генерала Хаджича — и волею Короля Александра корпус был сохранён и переведён в Белую Церковь. Более того — с 1930 года корпус стал выдавать выпускные аттестаты на стандартных сербских бланках, что полностью сняло вопросы о дальнейшем трудоустройстве выпускников. Возобновился набор кадет в младшие классы.

В корпусе действовали физический и химический кабинеты, мастерские, лазарет, класс рисования, кабинет естественной истории, гимнастический зал, хор, духовой (медный) оркестр, библиотека, читальная комната, типография. Постоянно действовали стрелковый, астрономический, спортивный, теннисный, шахматный, литературный, музыкальный, французского языка, голубеводов, садоводов, аэропланных моделей и исторический кружки.

В апреле 1942 г. корпус был выселен нацистскими оккупантами из здания на окраине г.Бела Црква, где он функционировал с 1929 г., и переведен в здание бывшего Донского Мариинского института.

Кадетская жизнь в этом корпусе продолжалась до сентября 1944 года, когда корпус принуждён был эвакуироваться в Германию, потому что советские войска подходили к югославской границе.

Эвакуация из г.Бела Црква состоялась 10 сентября 1944 г. Корпус был эвакуирован в г.Эгер (ныне Хеб, Чехия), где кадеты были размещены в лагере на территории бывшего аэродрома люфтваффе. В январе 1945 г. ряд старших кадет отправился в Берлин, где присоединился к Русской Освободительной армии генерала А.А.Власова. Тогда же корпус покинул его последний директор (1936-44) генерал-майор А.Г.Попов, фактически сложивший с себя ответственность за судьбу корпуса еще в октябре 1944 г.

В середине февраля 1945 г. остатки корпуса (106 кадет с несколькими воспитателями) были переведены в австрийский город Гмюнд, где им было выделено двухэтажное здание местной гимназии. Занятия в корпусе возобновились и продолжались до середины апреля 1945 г., когда поручик К.П.Лесников вывел кадет из Гмюнда в Зальцбург, к тому времени уже освобожденный американцами. На этом история 1-го Русского кадетского корпуса завершилась.

За всё время своего существования, то есть с 1920 года, корпус дал 24 выпуска, 966 кадет получили аттестаты и с этим возможность поступить в высшие учебные заведения или в военные академии, чем большинство из них и воспользовалось.

В настоящее время в г.Бела Црква (Сербия) сохранились оба здания, где функционировал 1-й Русский кадетский корпус. Трехэтажное здание, где корпус работал в 1929-42 гг., расположено на окраине города, принадлежит Министерству обороны Сербии и в настоящий момент пустует, хотя поддерживается в неплохом состоянии. В мае 2014 г. в здании впервые после большого перерыва состоялась кадетская церемония - освящение и передача делегации белорусских кадет кадетами последнего выпуска 1-го Русского корпуса знамени Полоцкого кадетского корпуса.

Музей корпуса

Эвакуированные из Одессы под огнём большевиков кадеты и преподаватели не взяли с собой ничего, что бы могло иметь хоть какую-то музейную ценность. Но по мере первых лет жизни в Сараеве, с возвращением уверенности в жизненность самого Русского корпуса, в его распоряжение и собственность стали переходить различные памятники, вывезенные из большевистской России. Многие кадеты, потеряв с переездом всё, даже родителей и близких, свято берегли некоторые предметы как память тех корпусов, которые воспитывали их в России. Берегли, никому не показывая, и даже не говоря о них. Когда же появилась мысль о создании при корпусе музея, эти предметы, сначала понемногу, а потом всё больше и больше стали извлекаться на свет Божий. Так оказались сохранёнными две частицы знамени Владимрского-Киевского корпуса. А в 1925 году, с прибытием сибирских кадет, с ними поступило вывезенное церковное и музейное имущество их корпусов.

3 сентября 1925 года генерал-лейтенантом Адамовичем был дан приказ: «Учреждаю при корпусе музей, которому именоваться Музеем Русского кадетского корпуса. Открытие музея назначаю на 6 декабря, в день праздника корпуса…». Музей хранил в своих стенах очень много предметов всех бывших Российских кадетских корпусов и военных училищ. К 1940 году на учёте состояло более 4000 единиц хранения. Были созданы следующие отделы, но многие предметы были и «вне отделов»:

• I Шефский
• II Жизнь корпуса в иллюстрациях
• III Связь с жизнью города Сараево и его русской колонией
• IV Связь с жизнью города Белая Церковь и его русской колонией
• V Экскурсии, слёты, поездки, прогулки
• VI Архив музея
• VII Библиотека музея
• VIII Разные работы кадет
• IX Княже-Константиновцы
• Х Ордена, медали, знаки, имеющие отношение к корпусу
• XI Ордена, медали, знаки, печати общего значения
• XII Российские монеты
• XIII Российские денежные и почтовые знаки
• XIV Генерал Врангель
• XV Русский военный
• XVI Зарубежные военно-учебные организации
• XVII Главное управление военно-учебных заведений

Знаменитые выпускники

• 1932 год — Багратион-Мухранский, Теймураз Константинович, сын русской княжны императорской крови Татьяны Константиновны, офицер югославской армии, директор Толстовского фонда.
• 1938 год — Коверда, Борис Софронович, убийца полпреда СССР в Польше П. Войкова
• 1941 год, курса не окончил — Кутепов, Павел Александрович, сын Александра Павловича Кутепова, рядовой Русского охранного корпуса, переводчик РККА, сотрудник Отдела внешних церковных связей Московского патриархата.

• Михеев, Ярополк Леонидович (род. 1930) — атаман ВВД за рубежом, почётный председатель Русского общевоинского союза, полковник
• Бандурка, Виктор Фёдорович (род. 1930) — полковник, председатель Совета старейшин казаков Америки и Канады, потомок бывшего правящего сербского рода Обреновичей.

Директора корпуса

• Генерал-майор Старк — назначен общим руководителем ещё разрозненных групп Одесского, Киевского, Полоцкого корпусов 24 февраля 1920 года.
• Генерал-лейтенант Адамович, Борис Викторович (1870—1936) — 27 июля 1920 года по дату его кончины, 22 марта 1936 года.
• Генерал-майор Попов, Александр Григорьевич — с 1 сентября 1936 года по февраль 1945 года.

Литература

• Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус. Шестая кадетская памятка юбилейная. — Королевство Югославия, 1940. — 350 с.
• [www.archive.org/stream/kniazhekonstanti00iage Княжеконстантиновцы] / Сост. протоиерей Владимир Ягелло. — Париж, 1963. — 8 с. — (Военно-ист. б-ка «Военной были», № 3).

Ссылки

• [vadimus58.livejournal.com Уникальные фотографии и материалы о кадетских корпусах]

• [cadet.org.ua/history/emperors/21-pervyj-russkij-velikogo-knyazya-konstantina.html Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус] на сайте www.cadet.org.ua

Отрывок, характеризующий Первый Русский Великого Князя Константина Константиновича кадетский корпус

– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.