Романовы до 1613 года
Поделись знанием:
Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Содержание
История
Предыстория. Изменения названия рода
| Списки Романовых |
|---|
Согласно родовому преданию, предки Романовых выехали на Русь «из Пруссии» в начале XIV века. Однако историк Веселовский полагает, что Романовы — выходцы из Новгорода[1].
Первым достоверным предком Романовых и ряда других дворянских родов считается Андрей Кобыла — боярин московского князя Симеона Гордого. У него также известен брат Фёдор Шевляга — родоначальник нескольких боярских родов (Трусовых, Воробьиных, Мотовиловых и Грабежовых). У Андрея Ивановича было пять сыновей: Семён Жеребец, Александр Ёлка, Василий Ивантей, Гавриил Гавша и Фёдор Кошка. Они явились родоначальниками многих русских дворянских домов.
Потомки Фёдора Кошки стали прозываться Кошкиными. Дети Захария Ивановича Кошкина стали Кошкиными-Захарьиными, а внуки — просто Захарьиными. От Юрия Захарьевича пошли Захарьины-Юрьевы, а от его брата Якова — Захарьины-Яковлевы.
Возвышение рода
Старшая дочь Александра Борисовича Горбатого-Шуйского, Евдокия, была замужем за Никитой Романовичем Захарьиным, дедом царя Михаила[2][3], что дало Романовым некоторое основание выводить свою родословную от Рюрика. При этом следует отметить, что не все историки считают её матерью Федора Никитича: некоторые[4][5] придерживаются мнения, что матерью Фёдора была Варвара Головина.
Благодаря браку Ивана IV Грозного с Анастасией Романовной Захарьиной род Захарьиных-Юрьевых стал в XVI веке близким к царскому двору, а после пресечения московской ветви Рюриковичей начал претендовать на престол.
Первым из рода фамилию «Романов» стал носить Фёдор Никитич (он же патриарх Филарет) в честь своего деда Романа.
Разгром семьи в Смутное время
Мощная группировка Романовых была расценена Борисом Годуновым как конкуренты. 5 братьев Никитичей были отправлены в ссылку, откуда живыми вернулись только двое, в том числе Филарет. Тем временем Борис скончался, затем были разгромлены поляки. Малолетний Михаил Федорович, за спиной которого стоял такой влиятельный политик, как Филарет, оказался наиболее удобным кандидатом на царский трон.
Избрание на царство Михаила
В 1613 году внучатый племянник Анастасии и сын Фёдора Никитича Михаил Фёдорович был избран на царство, и его потомство (которое традиционно называется «Дом Романовых») правило Россией до 1917 года.
См. также Соборная клятва 1613 года.
Поколенная роспись
Официальная поколенная роспись Романовых, сделанная в XIX веке, начинается со времен легендарных[6].
От Гланды Камбиллы до Захария Кошкина
- Гланда-Камбилла Дивонович, князь Прусский. Сын Дивона. По преданию, потомок короля Прусского Вейдевута, жившего в V веке. Выехал в Россию в конце XIII века. Крестился в 1281 году и принял имя «Иван».
- Андрей Иванович Камбилла (или Кобыла). Боярин великих князей московских Ивана Калиты и Семена Гордого.
- Семён Андреевич Жеребец, родоначальник Лодыгиных, Коновницыных, Горбуновых[7], Синих, Кокоревых и Образцовых
- Григорий Семенович Лодыга. Родоначальник Лодыгиных и Коновницыных
- Игнатий Семенович. Ум. 1 июня 1408 года
- Фома Семенович
- Владимир Фомич. Бездетен
- Александр Семенович Синих. Родоначальник Синих, Кокоревых и Образцовых
- Александр Андреевич Ёлка, родоначальник Колычёвых, Хлуденевых, Стербеевых и Неплюевых[7]
- Федор Александрович Колыч. Родоначальник Колычевых
- Иван Александрович Хлудень. Родоначальник Хлуденевых
- Григорий Александрович Стербей. Родоначальник Стербеевых
- Роман Александрович. Бездетен
- Федор Александрович Дюдка (Детка). Родоначальник Неплюевых
- Василий Андреевич Ивантей или Вантей
- Григорий Вантеевич (Васильевич). Бездетен
- Гавриил Андреевич Гавша — родоначальник Боборыкиных
- Борис Гавриилович
- Андрей Борисович. Бездетен
- Андрей Гавриилович Бобарык. Родоначальник Боборыкиных
- Борис Гавриилович
- Фёдор Андреевич Кошка, родоначальник Романовых, Шереметевых , Яковлевых, Голтяевых и Беззубцевых. Его супруга Анастасия.
- Иван Федорович Большой. Родоначальник бояр Кошкиных. Боярин и казначей великого князя Василия Дмитриевича.
- Иван Иванович Кошкин
- Дочь. Супруга Тимофеч Васильевича Собакин (ум. 1445)
- Соломонида Ивановна Кошкина. Жена Григория Игнатьевича Козла Морозова
- Федор Иванович Брех Кошкин
- Василий Федорович Брех Кошкин. Убит бездетным на Лыскове в 1410 году.
- Яков Иванович Казак Кошкин
- Василий Яковлевич Кошкин. Бездетный
- Дочь. Супруга Андрея Петровича Плещеева
- Дочь. Супруга Федора Ивановича Ушатого, князя Моложского
- Захарий Иванович Кошкин. Родоначальник Захарьиных. Далее линию потомства см. ниже.
- Иван Иванович Кошкин
- Федор Голтяй
- Иван Федорович Голтяев. Бездетен
- Гавриил Федорович Голтяев. Бездетен
- Андрей Федорович Голтяев. Упоминается в 1435 году. Бездетен
- Мария Федоровна Голтяева. 2-я жена Ярослава Владимировича, князя Малоярославецкого. Её дочь Мария Ярославна стала женой Василия Тёмного и матерью Ивана III.
- Александр Беззубец. Родоначальник Шереметевых и Беззубцевых
- Никифор Федорович
- Матфей Никифорович. Бездетен
- Федор Никифорович. Бездетен
- Михаил Федорович Дурной
- Анна Федоровна. Супруга с 1391 года Федора Михайловича, князя Микулинского
- Иван Федорович Большой. Родоначальник бояр Кошкиных. Боярин и казначей великого князя Василия Дмитриевича.
- Семён Андреевич Жеребец, родоначальник Лодыгиных, Коновницыных, Горбуновых[7], Синих, Кокоревых и Образцовых
- Фёдор Шевляга
- Тимофей Мотовило. Родоначальник Мотовиловых и Грабежевых
- Кирилл Вороба. Родоначальник Воробиных и Трусовых
- Нестер Деревль. Бездетен
- Андрей Иванович Камбилла (или Кобыла). Боярин великих князей московских Ивана Калиты и Семена Гордого.
Захарьины (Захарьины-Юрьевы, Романовы)
- Захарий Иванович Кошкин, внук Федора Андреевича Кошки, сына Андрея Кобылы[6]
- Яков Захарьевич Кошкин-Захарьин. С 1480 года боярин Ивана III. Умер 15 марта 1510 года. Родоначальник Яковлевых.
- Захарьин-Яковлев, Пётр Яковлевич Злоба
- Захарьин-Яковлев, Василий Яковлевич.
- Яковлев, Семён Васильевич
- Яковлев, Михаил Васильевич
- Василий Захарьевич Ляцкий. Родоначальник Ляцких.
- Иван Васильевич Ляцкий. Участвовал в Литовской войне 1514—1519 годов и особенно отличился в 1517 году, когда разбил шеститысячное неприятельское войско близ Константинова; затем был в походе против крымцев (1522) и Казани (1524); в 1526 году послан в Варшаву для утверждения договора; в 1534 году бежал, вместе с сыном Иваном и Бельским, в Литву и там погиб.
- Юрий Захарьевич Кошкин-Захарьин. Родоначальник Юрьевых-Захарьиных. С 1493 боярин Ивана III. Его жена — Ирина Ивановна Тучкова-Морозова
- Захарьин-Юрьев, Михаил Юрьевич (ум. 1538). С 1520 года боярин Василия III и Ивана IV. Умер в 1538 году.
- Иван-Иоасаф Михайлович Большой Юрьев-Захарьин. Дворецкий и боярин Ивана IV. Умер бездетным 1 июня 1548 года.
- Василий Михайлович Юрьев-Захарьин, тверской дворецкий и боярин, был в 1547 году «у постели на свадьбе кн. Юрия Васильевича». В 1548 году воеводствовал в Казани. Упоминается в числе бояр, оставшихся в 1559 году в Москве для управления государством, затем его имя встречается в ответной грамоте (1566) послам польского короля. Умер в 1567 году.
- Захарьин-Юрьев, Протасий Васильевич. Бездетен
- Иван Васильевич Юрьев-Захарьин. Ум. 24 мая 1571 года. Бездетен.
- Федор Васильевич Юрьев-Захарьин Ум. 24 мая 1571 года. Бездетен.
- Иван Михайлович Меньший Юрьев-Захарьин. Умер бездетным 1 июня 1552 года.
- Иван Юрьевич Юрьев-Захарьин (ум. 6 июля 1502)
- Михаил Иванович Юрьев-Захарьин. Умер бездетным в 1565 году
- Роман Юрьевич Юрьев-Захарьин — окольничий; был воеводой в походе 1531 года. Умер в 1543 году. Жена — Захарьина, Ульяна Фёдоровна.
- Даниил Романович Романов-Юрьев, брат царицы Анастасии Романовны, окольничий (1547), боярин (1548). Участвовал в казанском походе 1551—1552 годов, причем особенно отличился при взятии Арского острога и в походах против крымцев и литовцев в 1556—1557, 1559 и 1564 годах. Умер в 1571 году.
- Михаил Данилович Романов-Юрьев (ум. 1 июля 1559/1560)
- Иван Данилович (ум. 24 мая 1571). Бездетен
- Фёдор Данилович Романов-Юрьев (ум. 24 мая 1571). Бездетен
- Анна Даниловна Романова-Юрьева (ум. 1571), жена князя Фёдора Васильевича Ноготкова-Оболенского
- Фетинья Даниловна Романова-Юрьева (ум. 15 июня 1596), жена князя Федора Дмитриевича Шестунова
- Донат (Долмат) Романович Романов-Юрьев (ум. 5 июля 1543/5 сентября 1545)
- Никита (Нифонт) Романович Романов-Юрьев — дед царя Михаила Федоровича. Участвовал в шведском походе 1551 года; был воеводой во время литовского похода (1559, 1564—1557). Именно его участием в ливонской войне был обретён родовой герб с грифоном. В 1563 году сделан дворецким и боярином. В 1584—1585 году участвовал в управлении государством. Умер в 1585 году, приняв монашество с именем Нифонта. 1-я жена — Варвара Ивановна Ховрина, 2-я жена — Евдокия Александровна Горбатая-Шуйская
- Фёдор Никитич Романов (патриарх Филарет). Жена — Ксения Ивановна (Шестова, инокиня Марфа)
- Борис Федорович Романов (29 ноября 1593), умер в детстве
- Никита Федорович Романов (29 ноября 1593), умер в детстве
-
Михаил Федорович Романов, царь - Татьяна Федоровна Романова (ум. 21 июля 1611). Муж — князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский (ум. в 1621).
- Лев Федорович Романов (21 сентября 1597), умер в детстве
- Иван Федорович Романов (7 июня 1599), умер в детстве
- Александр Никитич Романов-Юрьев в 1585 году находился во дворце в день приема литовского посла. В 1586 году был наместником каширским. В 1591 году участвовал в походе против Газы II Гирея. В 1598 году — боярин. Борис Годунов в 1601 году лишил его боярского звания и сослал в Усолье-Луду, где он и был, по словам летописца, удавлен.
- Михаил Никитич Романов-Юрьев — стольник в 1597 году, окольничий в 1598 году. В 1601 году сослан в Ныроб, где вскоре умер.
- Никита Никитич Романов-Юрьев. Стольник. Умер бездетным в 1598 году.
- Василий (Никифор) Никитич Романов-Юрьев, стольник (1597), 1 июля 1601 года сослан в Яранск, через месяц переведен в Пелым, где содержался прикованным к стене. Умер 15 февраля 1603 года. Бездетен
- Иван Никитич Романов-Юрьев, по прозванию Каша, стольник (1591). В 1601 году сослан в Пелым, в 1602 году переведен в Нижний Новгород; вскоре возвращен в Москву. В день коронации Лжедимитрия I сделан боярином. В 1606—1607 годах был воеводой в Козельске и победил на берегах реки Вырки (1607) князя Масальского, сторонника Лжедимитрия II. При Михаиле Федоровиче играл очень видную роль, руководя преимущественно внешними делами. Умер в 1640 году. Жена — Ульяна Федоровна Литвинова-Мосальская
- Андрей Иванович Романов (ум. 15 апреля 1609) — во младенчестве
- Дмитрий Иванович Романов (ум. 4 ноября 1611) — во младенчестве
- Иван Иванович Романов (ум. 30 июля 1611) — во младенчестве
- Никита Иванович, последний боярин нецарственной линии Романовых. Был стольником в 1644 году, боярином в 1646 году. Умер в 1655 году.
- Андрей Никитич — ум. в детстве
- Дмитрий Никитич — ум. в детстве
- Прасковья Никитична — ум. в детстве
- Ирина Никитична — ум. в детстве
- Прасковья Никитична — ум. в детстве
- Иван Никитич — ум. в детстве
- Прасковья Ивановна Романова (старшая). Ум. 27 декабря 1612 года в младенчестве
- Прасковья Ивановна Романова (младшая). Ум. 25 октября 1621 года в младенчестве
- Иван (Лев) Никитич Романов-Юрьев(ум. 5 февраля 1595 года). Бездетен
- Ульяна Никитична Романова-Юрьева (ум. 24 августа 1565 во младенчестве)
- Анна Никитична Романова-Юрьева (ум. 2 декабря 1585). Муж — князь Иван Федорович Троекуров (ум. 29 мая 1621)
- Евфимия (Евдокия) Никитична Романова-Юрьева (ум. 8 апреля 1608)). Муж — князь (Софроний) Иван Васильевич Сицкий (ум. 23 марта 1608). Она была пострижена с именем Евдокии и умерщвлена в Сумском остроге 8 апреля 1602 г.
- Марфа Никитична Романова-Юрьева (ум. 28 февраля 1610). Муж — князь Борис Камбулатович Черкасский (29 апреля 1602). Воспитала племянника, будущего царя Михаила Фёдоровича.
- Ирина Никитична Романова-Юрьева (ум. 6 июня 1633). Муж — Иван Иванович Годунов
- Анастасия (Анисья) Никитична Романова-Юрьева (ум. 9 октября 1655). Муж — князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский
- Фёдор Никитич Романов (патриарх Филарет). Жена — Ксения Ивановна (Шестова, инокиня Марфа)
- Анна Романовна Романова-Юрьева. Муж — князь Василий Андреевич Сицкий. Ум. 22 октября 1578.
- Анастасия Романовна, царица.
- Даниил Романович Романов-Юрьев, брат царицы Анастасии Романовны, окольничий (1547), боярин (1548). Участвовал в казанском походе 1551—1552 годов, причем особенно отличился при взятии Арского острога и в походах против крымцев и литовцев в 1556—1557, 1559 и 1564 годах. Умер в 1571 году.
- Григорий (Гурий) Юрьевич Захарьин-Юрьев был воеводой в походах, боярином. Жена — Ульяна. Умер в 1567 году.
- Василий Григорьевич Юрьев-Захарьин. Бездетен
- Яков Григорьевич Юрьев-Захарьин. Бездетен
- Семен Юрьевич Юрьев-Захарьин
- Михаил Семенович Юрьев-Захарьин. Бездетен
- Василий Юрьевич Юрьев-Захарьин (ум. 15 июля 1498). Бездетен
- Феодосия Юрьевна Юрьева-Захарьина
- Захарьин-Юрьев, Михаил Юрьевич (ум. 1538). С 1520 года боярин Василия III и Ивана IV. Умер в 1538 году.
- Яков Захарьевич Кошкин-Захарьин. С 1480 года боярин Ивана III. Умер 15 марта 1510 года. Родоначальник Яковлевых.
Палаты бояр Романовых
Старинный московский двор царя Михаила Федоровича, или так называемая Палата Романовых, восстановлена при императоре Александре II. Здесь хранятся вещи, принадлежавшие патриарху Филарету, Михаилу Федоровичу и царице Евдокии. Все материалы, относящиеся к Романовым, собирались в особом Романовском отделе, основанном Н. Н. Селифонтовым в 1896 году, при Костромской Ученой архивной комиссии.
Погребения
В подвальной части Спасо-Преображенского собора Новоспасского монастыря в Москве находится ряд могил, среди которых — погребения бояр Захарьиных-Романовых.
В 1902 году усыпальница Романовых с церковью Святого Романа Сладкопевца была перестроена архитектором С. У. Соловьёвым.
После закрытия монастыря в 1918 году, усыпальница была разорена, надгробия уничтожены, часть гробниц утрачена; была восстановлена в конце 1990-х годов; в ней воссоздан храм в честь преподобного Романа Сладкопевца, освящённый 10 марта 2002 года.
Библиография
- Красовская Е. Ветвь Романовых идет из древнейшего боярского рода Кошкиных — Захарьиных — Юрьевых / Е. Красовская // Родина. — 1993. — № 1. — С. 32-33.
- Миненко Н. «Держать под крепким и острожным караулом» : бояре Романовы в Пелыме и Ныробе / Н. Миненко // Родина. — 1993. — № 7. — С. 18-21.
- Назаров В. Д. Генеалогия Кошкиных-Захарьиных-Юрьевых // Хисторикал Генеалогий, Объемы 1-2. Зеркало, 1993.
- Пчелов, Е. В. Московские бояре Романовы: их предки и родичи / Е. Пчелов // География — Первое сент. — 2013. — № 1. — С. 10-19.
- [libes.ru/176224.html Широкорад А. Бояре Романовы в Великой Смуте]
Напишите отзыв о статье "Романовы до 1613 года"
Примечания
- ↑ См. например, Веселовский С. Б. Род Кобылы // Исследования по истории класса служилых землевладельцев. — С. 140—141.
- ↑ Пчелов Е. В. Рюриковичи. История династии. — М.: Олма-Пресс, 2001.
- ↑ Козляков В. Михаил Федорович. — М.: Молодая гвардия, 2004. — (ЖЗЛ)
- ↑ Петров П. Н. История родов русского дворянства
- ↑ Широкорад А. Б. Путь к трону. — М.: Астрель, 2004.
- ↑ 1 2 [dlib.rsl.ru/viewer/01004169063#page13?page=13 Родословная книга Всероссiйскаго дворянства]. // Составилъ В. Дурасов. — Ч. I. — Градъ Св. Петра, 1906.
- ↑ 1 2 Мизис Ю. А. Воевода Московского царства: (Р. Ф. Боборыкин на государевой службе). — Тамбов Мичуринск: Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина, 2012. — С. 23. — 368 с. — ISBN 978-5-98429-092-0.
Ссылки
- [vvromanov.shpl.ru/page2.html]
Отрывок, характеризующий Романовы до 1613 года
В отношении увеселений народа и войска театрами, дело точно так же не удалось. Учрежденные в Кремле и в доме Познякова театры тотчас же закрылись, потому что ограбили актрис и актеров.Благотворительность и та не принесла желаемых результатов. Фальшивые ассигнации и нефальшивые наполняли Москву и не имели цены. Для французов, собиравших добычу, нужно было только золото. Не только фальшивые ассигнации, которые Наполеон так милостиво раздавал несчастным, не имели цены, но серебро отдавалось ниже своей стоимости за золото.
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.
Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
