Скандинавская мифология
Поделись знанием:
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
Скандинавская мифология — мифология древних скандинавов, часть древнегерманской мифологии.
Основным источником сведений о ней являются тексты поэтической «Старшей Эдды» и прозаической «Младшей Эдды» С. Стурлусона XII века н. э.
Примерно в то же время датский хронист Саксон Грамматик в «Деяниях датчан» передаёт многие мифологические сюжеты. Ценные сведения о древнегерманской мифологии имеются в «Германии» Тацита.
Содержание
История создания мира
В начале была чёрная бездна Гинунгагап, по оба края которой лежали царства: льда — Нифльхейм и огня — Муспелльхейм. В Нифльхейме был родник Хвергельмир и двенадцать мощных потоков (Эливагар) брали из него своё начало. Мороз превращал воду в лёд, но источник бил не переставая, и ледяные глыбы продвигались к Муспелльхейму. Когда лёд подошёл близко к царству огня, он стал таять, и искры, вылетевшие из Муспелльхейма, смешались с растаявшим льдом и произвели великана Имира и телицу Аудумлу. Из пота Имира родилась пара — мужчина и женщина, а одна нога с другой зачала сына. Это были первые инеистые великаны.
Корова Аудумла лизала покрытые инеем солёные камни, чтобы питать Имира молоком из своих сосцов, и от тепла её языка и холода камней родился Бури. Его сын Бёр взял себе в жёны внучку Имира великаншу Бестлу, и она родила ему трёх сыновей-асов: Одина, Вили и Ве. Асы убили своего прадеда Имира, а из его тела сотворили Мидгард: из мяса — землю, из костей — горы, из волос — растения, из мозга — облака, из черепа — небосвод, каждый из четырёх углов которого они свернули в рог и посадили туда по ветру. Из ран Имира вытекло столько крови, что в ней утонули все инеистые великаны (и даже Аудумла). Спасся лишь Бергельмир со своей женой, и они положили начало новому роду хримтурсенов.
Сотворив мир, Один и его братья задумали его населить. На берегу моря они нашли два дерева: ясень и ольху (по другим источникам — иву). Из ясеня сделали мужчину, а из ольхи — женщину.
Затем Один вдохнул в них жизнь, Вили дал им разум, а Ве — кровь и румяные щеки. Так появились первые люди: мужчина — Аск, и женщина — Эмбла (см. Аск и Эмбла).
За морем, к востоку от Мидгарда, асы создали страну Ётунхейм и отдали её во владение Бергельмиру и его потомкам.
Со временем асов стало больше, тогда они построили для себя страну высоко над землёй и назвали её Асгардом.
Песня «Прорицание вёльвы», одна из самых известных эпических песен «Старшей Эдды», описывает начало времен, когда ничего не было и лишь «бездна зияла». Тогда боги (сыны Бёра), находясь в поле Идавёлль, начали строить Мидгард. Затем они встретили трех великанш-ётунов. Из крови ётуна Бримира боги создали карликов. Затем трое богов-асов (Один, Хёнир, Лодур) на берегу моря увидели пару Аска и Эмблу, вылепленных карликами из глины, и оживили их. А три богини (Урд, Верданди, Скульд) нарезали на мистическом ясене Иггдрасиль руны, определяя судьбу людей.
Затем следует первая война между асами и ванами, в которой погиб Бальдр, сын Одина.
После описываются волшебные страны: Хвералунд (Hveralund), где пребывает Сигюн; северная обитель карликов Нидавеллир (Niðavöllum); дальше — загробный Берег мёртвых (Náströnd), где расположено жилище змей, в том числе Нидхёгга, который пожирает души грешников. В железном лесу рождается Фенрир, который сыграет важную роль в конце света, когда жилище богов будет залито кровью, а солнце померкнет. В Гнипахеллире (Gnipahell) с цепи рвется Гарм. Тёмные силы (ётуны, огненные великаны) собираются с юго-востока и плывут на корабле Нагльфар. Ими предводительствуют Хрюм, Локи и Сурт.
Завершается песня обновлением мира. Из моря поднимается земля, асы возвращаются на поле Идавёлль, воскресает Бальдр.
У Локи, помимо Хель, Ёрмунганд и Фенрира, были ещё дети — двое сыновей от его супруги Сигюн. Их звали Нари и Нарви. Асы превратили Нарви в волка, и он загрыз своего брата Нари. Вали, сын Одина, сплёл из кишок Нари путы, и ими они привязали Локи к скале. Скади подвесила над ним ядовитую змею, и яд капал Локи на лицо. Сигюн осталась с ним. Она держит над ним чашу, чтобы яд не капал на него, но когда чаша наполняется, она отходит, чтобы опорожнить её. В этот момент яд капает на лицо Локи. Его судороги столь сильны, что вызывают землетрясения.
Структура мира
Пространственная структура мира имеет «горизонтальную» и «вертикальную» составляющие. Горизонтальная проекция противопоставляет центральный мир, населённый людьми (Мидгард-земля), окраинным землям (Йотунхейму на востоке, Нифльхейму на севере, Муспельхейму на юге). Вокруг земли расположен Океан, где живёт мировой змей Ёрмунганд.
Основой вертикальной составляющей является Иггдрасиль, связывающий все миры между собой (Мидгард, Асгард, Муспелльсхейм, Нифльхейм и др.). В первой песне Старшей Эдды «Прорицание вёльвы» описано девять миров, находящихся на Мировом древе.
- Миры-страны:
- Асгард — страна богов-асов, находящаяся на небе.
- Ванахейм — мир, в котором живут ваны.
- Йотунхейм — мир йотунов-великанов, располагается восточнее Мидгарда (пространство за оградой).
- Утгард — трансцендентный мир, «внешний» по отношению к земному, материальному миру, называемому Мидгард, предполагается, что он располагается в Йотунхейме.
- Льесальвхейм — мир светлых альвов.
- Мидгард — срединный мир, населённый людьми (Земля).
- Муспелльхейм — огненная страна, у входа в которую сидит великан Сурт (Чёрный). Во время Рагнарёка «сыны Муспелля» поедут по Биврёсту и от их скачки он разрушится.
- Нифльхейм — мир вечного льда и мрака, существовавший в бездне ещё до начала творения.
- Свартальвхейм — подземная страна цвергов.
- Хельхейм — преисподняя, царство мёртвых, владения Хель.
- Географические термины
- Биврёст (Бильрёст) — мост-радуга, соединяющий Мидгард с Асгардом.
- Вальхалла — дворец с огромным пиршественным залом, принадлежащий Одину в Асгарде. По легенде, туда попадали павшие воины.
- Вигрид — равнина, где встретятся в день Рагнарёка асы, альвы, эйнхерии, ётуны, Сурт, Хель и их войска.
- Хвельгельмир — ядовитый источник, бьющий в Нифльхейме и стекающий в Гинунгагап.
- Гинунгагап — мировая бездна, в которой зародился инеистый великан Имир.
- Гимле — Самый лучший чертог, куда уходят души умерших. Выше и лучше, чем Вальхалла. Единственное место в мире, которое не будет затронуто во время Рагнарёка огнём Сурта. Буквальный перевод — «Защита от огня», «Обитель блаженства».
- Гйоль — река, отделяющая мир живых от мира мёртвых.
- Гнипа (или Гнипахеллир) — пещера, где обитает Гарм.
- Ивинг — река, где проходит рубеж между асами и ётунами.
- Иггдрасиль — гигантский ясень, Мировое древо, соединяющее все миры. Иггдрасиль дословно переводится «скакун Игга (Ужасного)». Игг — одно из хейти Одина. Предположительно название Иггдрасиль связано с мифом об обретении Одином Рун.
- Железный лес — одно из мест в Йотунхейме, там Ангрбода родила детей Локи.
- Урд — источник мудрости, бьющий из-под корней мирового ясеня Иггдрасиль.
- Ходдмимир — роща, в которой в день Рагнарёк спрячутся Лив и Ливтрасир.
- Альвхейм — дворец бога Фрейра и жилище светлых альвов.
- Бильскирнир — «неразрушимый», или «освещаемый только на мгновение» — чертог Тора, самые большие палаты в Асгарде.
- Фолькванг — чертог богини Фрейи в Асгарде, сюда отправлялась вторая половина погибших воинов, что не попали в Вальхаллу.
Эсхатология
В процессе мироустройства боги обуздали чудовищ — змея Ёрмунганда, волка Фенрира и др. Но с приближением конца мира эти чудовища вырвутся на волю, приплывёт корабль мертвецов Нагльфар, по мосту радуги Биврёст придут воины Муспелля и разрушат этот мост, от чего пойдет разрушение Мидгарда и Асгарда, и произойдёт последняя битва Рагнарёк, в которой на стороне богов будут выступать павшие воины.
Боги и чудовища уничтожат друг друга, и огненный великан Сурт уничтожит мир, после чего должен возникнуть новый мир. Лив и Ливтрасир — супружеская пара, которой суждено пережить Рагнарёк и гибель мира; они возродят человеческий род.
Ещё, по преданию, Рагнарёк переживут боги: Видар, Вали, Магни, Моди и Улль, а Бальдр и Хёд вернутся в мир живых.
Пантеон
 |
Проверить информацию. Необходимо проверить точность фактов и достоверность сведений, изложенных в этой статье.
На странице обсуждения должны быть пояснения. |
В германо-скандинавской мифологии старшим богом считался Один. Кроме Одина, было двенадцать богов: Тор, Бальдр, Тюр, Хеймдалль, Браги, Хёд, Видар, Вали, Улль, Ньёрд, Фрейр, Локи. Основные женские персонажи скандинавской мифологии — Фригг (жена Одина, ведающая судьбы), Фрейя (богиня любви), Идун (хранительница золотых молодильных яблок), златоволосая Сиф (жена бога-громовержца Тора, предположительно связанная с плодородием) и др.
- Асы — главные боги во главе с Одином, живущие в Асгарде — стране богов-асов, находящейся на небе.
- Ваны — боги, связанные с плодородием, одно время враждовали с асами.
- Турсы (великаны) — воплощение зла, противостоящее асам (воплощению добра).
- Альвы — духи природы; подразделяются на светлых (эльфов ), дворфов (гномов) и тёмных — двергов.
- Норны — три богини человеческой судьбы.
- Урд («судьба»).
- Верданди («становление»).
- Скульд («долг»).
- Валькирии — двенадцать дев-воительниц из свиты бога Одина; они следят за битвами и забирают души погибших воинов в Вальхаллу.
| ||||||
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
| ||||||
Мифические существа
- Аудумла — одно из первых живых существ, корова, вместе с великаном Имиром возникшая из инея и вскормившая Имира своим молоком.
- Вайделоты — жрецы-хранители легенд и преданий.
- Велтиезмир — животное-мир.
- Гарм — чудовищный пёс, охранявший мир мёртвых.
- Гульфакси — вороной жеребец Грунгнира, был подарен Тором своему сыну, Магни.
- Гутгин — домовой, оказывающий мелкие услуги хозяевам дома.
- Ёрмунганд — мировой змей, опоясывающий Мидгард (Мидгардский змей), порождение Локи.
- Зелигены — духи — покровители лесов и их жителей; представлялись в виде светловолосых красавиц в белых платьях.
- Квасир — карлик, родившийся из слюны асов и ванов, обладал необычайной мудростью.
- Нидхёгг — чёрный дракон, подъедающий корни дерева Иггдрасиль.
- Рататоск — белка, бегающая по стволу Иггдрисиля, посредник между Асгардом и Мидгардом.
- Рюбецаль — горный дух-повелитель гномов, обладает даром перевоплощения.
- Сехримнир — вепрь, которого каждый день забивают в Вальхалле и каждый день он возрождается снова.
- Скинфакси — конь, запряжённый в колесницу Соль, возит солнце.
- Слейпнир — волшебный восьминогий конь бога Одина, сын Локи.
- Тангиост и Тангризнир — два волшебных козла, которых запрягает в свою колесницу Тор; они никогда не устают и мчатся быстрее самых резвых лошадей.
- Тьяльви — слуга Тора и его спутник в боевых походах.
- Утбурд — злые духи младенцев, которых бросили умирать.
- Фафнир — дракон, охранявший сокровища Нибелунгов; убит Зигфридом (Сигурдом).
- Фенке — лесные великаны, владеющие магией и враждебно настроенные к людям.
- Фенрир (Фенрис) — гигантский волк, дитя Локи и великанши Ангрбоды; асы сковали его, но во время Рагнарека он вырвется на свободу, проглотит солнце, убьёт Одина, но погибнет и сам.
- Хейдрун — коза, которая доится мёдом, который пьют эйнхерии.
- Хольда (фрау Холле) — старуха-волшебница, в рождественские ночи принимающая участие в Дикой охоте, наказывающая плохих людей и приносящая подарки хорошим.
- Хримфакси — конь, запряжённый в колесницу Мани, возит луну.
- Эйктюрнир — олень, который вместе с козой Хейдрун обитает в Вальхалле. Его рога дают начало 36 рекам (по 12 рек на Асгард, мир людей и царство мертвых).
- Эйнхерии — павшие воины, взятые в дружину бога Одина.
Герои, конунги и другие люди
- Гюльви, Гюльфи — легендарный шведский конунг, услышавший рассказы Гифеон об асах и отправившийся на их поиски; после долгих странствий в награду за своё рвение получил возможность поговорить с тремя асами (Высоким, Равновысоким и Третьим), ответившими на его вопросы о происхождении, устройстве и судьбах мироздания. Ганглери — имя, которым назвался конунг Гюльфи, принятый для беседы асами.
- Гроа — волшебница, жена знаменитого героя Аурвандиля, лечила Тора после поединка с Грунгниром.
- Виолектрина — явилась Тору перед его побегом.
- Вольсунг — сын короля франов Рерира, данный ему асами.
- Кримхильда — супруга Зигфрида.
- Валькирия Эльрун[1] — супруга Эгиля[en]
- Манн — первый человек, прародитель германских племён.
- Нибелунги — потомки цверга, собравшего неисчислимые сокровища, и все владельцы этого клада, несущего на себе проклятье.
- Зигфрид (Сигурд) — герой, совершивший множество подвигов.
- Хаддинг — герой-воин и волшебник, пользовавшийся особым покровительством Одина.
- Хёгни (Хаген) — герой — убийца Зигфрида (Сигурда), затопивший в Рейне клад Нибелунгов.
- Хельги — герой, совершивший множество подвигов.
- Аск — первый на земле мужчина, которого асы сделали из ясеня.
- Эмбла — первая на земле женщина, сделанная асами из ивы (по другим данным — из ольхи).
Артефакты
- Брисингамен — одно из сокровищ асов, волшебное ожерелье богини Фрейи.
- Гунгнир — копьё Одина, никогда не пролетает мимо цели и убивает всякого, в кого попадёт.
- Драупнир — золотое кольцо Одина.
- Мьёллнир — молот Тора, который всегда возвращается в руку.
- Нагльфар — корабль, сделанный из ногтей мертвецов; на нём в Рагнарёк выплывает из царства мёртвых Хель для битвы с асами.
- Скидбладнир — корабль, выкованный гномом Двалином, был самым большим кораблём в мире, но складывался так, что его можно было заткнуть за пояс, или положить за пазуху.
- Гьяллархорн — золотой рог Хеймдаля. Его звук возвестит о начале Рагнарёка.
- Грам — меч Зигфрида (Сигурда) и его отца Сигмунда.
Влияние на культуру
Большинство германских названий дней недели происходят от имён древнегерманских богов.
Например, в английском языке:
- Tuesday (вторник) — Tyr’s (Tiw’s) day (день Тюра),
- Wednesday (среда) — Odin’s (Woden’s) day (день Одина),
- Thursday (четверг) — Thor’s day (день Тора),
- Friday (пятница) — Frigg’s или Freya’s day (день Фрейи),
- Dienstag (вторник) — день Тюра (*Teiwa (Ziu)),
- Donnerstag (четверг) — день «грома» (день бога грома — то есть, Тора),
- Freitag (пятница) — день Фрейи (Frija),
Напишите отзыв о статье "Скандинавская мифология"
Примечания
- ↑ [hghltd.yandex.net/yandbtm?fmode=inject&url=http%3A%2F%2Ffanread.ru%2Fbook%2F7238233%2F%3Fpage%3D19&tld=ru&lang=ru&la=1437831808&tm=1448152937&text=%D0%B2%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%BA%D0%B8%D1%80%D0%B8%D1%8F%20%D0%AD%D0%BB%D1%8C%D1%80%D1%83%D0%BD%D0%B0&l10n=ru&mime=html&sign=5043b602bfb4c843e615ddc4045eb339&keyno=0 Три валькирии]
Литература
Источники
- Тацит. Сочинения в двух томах. Л., 1969.
- Иордан. О происхождении и деяниях готов. Пер. Е. Ч. Скржинской. М., 1960.
- Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах. Библиотека всемирной литературы. М., 1975.
- Исландские саги. Ирландский эпос. Библиотека всемирной литературы. М., 1972.
- Исландские саги. Пер. с древнеисландского языка, общая редакция и комментарии А. В. Циммерлинга. М., 2000
- Старшая Эдда. Под ред. М. И. Стеблин-Каменского. М.-Л., 1963.
- Младшая Эдда. Изд. подготовили О. А. Смирницкая и М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1970.
- Песнь о Нибелунгах. Литературные памятники. Л., 1972.
- Поэзия скальдов. Изд. подготовили С. В. Петров и М. И. Стеблин-Каменский. Л., 1979.
- Исландские саги. Под. ред. М. И. Стеблин-Каменского. М., 1956.
- Древнеисландская песнь о Солнце. Пер. М. В. Раевского // Атлантика. Записки по исторической поэтике. Вып.3. М., 1997.
- Корни Иггдрасиля. Эдда. Саги. Скальды. Приложения. Составитель О. А. Смирницкая. М., 1997.
- Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980.
- Сага о Вёлсунгах. Перевод, примечания и предисловие Б. И. Ярхо. М.-Л., 1934.
- Сага о Греттире. Пер. О. А. Смирницкой. М., 1976.
- Скандинавская баллада. Л., 1978.
Исследования
- Глазырина Г. В. Исландские викингские саги о Северной Руси. М., 1996.
- Гуревич А.Я. «Эдда» и сага. М., 1979.
- Гуревич А. Я. История и сага. М., 1972.
- Мифологема женщины-судьбы у древних кельтов и германцев. М., 2005.
- Петрухин В.Я. Мифы древней Скандинавии. — М: Астрель, АСТ, 2002. — 464 с. — ISBN 5-17-008799-3, 5-271-02563-2.
- Скандинавская мифология: Энциклопедия. — М: Эксмо, 2004. — 592 с. — ISBN 5-699-05245-3.
Ссылки
- Ф. А. Браун. Северная мифология // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1901. — Т. XXXII. — С. 248—250.
- [godsbay.ru/vikings/index.html Скандинавская и германская мифология. Энциклопедия мифологии древнего мира]
- [norse.ulver.com Сайт «Северная Слава»]
- [lib.ru/INOOLD/WORLD/nibelungi.txt Песнь о Нибелунгах]
- [mith.ru/alb/lib/edda/edda.htm «Старшая Эдда» с комментариями и иллюстрациями]
- [mmkv.org/expo/expo3.html Музей Константина Васильева — серия картин по скандинавской и славянской мифологии.]
- [www.fbit.ru/free/myth/ Мифы и Легенды]
- [www.cors.org.ru/article_skandi.shtml Скандинавская мифология в лицах]
- Жаринов Е. В. [samopiska.ru/main_dsp.php?top_id=1153 Германо-скандинавская мифология как одна из основ современного жанра «фэнтези»]
- [galdr.ru/ Сайт "Север через призму Традиции"]
Отрывок, характеризующий Скандинавская мифология
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.
Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.
Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
