Союз освобождения

«Союз освобождения»
Лидер:	И. И. Петрункевич, Н. Ф. Анненский и другие
Дата основания:	1904
Дата роспуска:	1905
Идеология:	Либерализм
Партийная печать:	газеты «Сын отечества» («Наши дни»), «Наша жизнь»

К:Политические партии, основанные в 1904 году

Сою́з освобожде́ния — нелегальное политическое движение, объединившее «освобожденческие» кружки поначалу в 22 городах России. Ядро организации сформировалось из сторонников журнала «Освобождение».

Основание организации

На учредительном съезде в 1903 году в Шаффхаузене (Швейцария) 2-4 августа (нов. ст.) приняли участие: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. И. Вернадский, В. В. Водовозов, И. М. Гревс, Пётр Д. Долгоруков, Д. Е. Жуковский, Б. А. Кистяковский, С. А. Котляревский, Е. Д. Кускова, Н. Н. Львов, П. И. Новгородцев, И. И. Петрункевич, С. Н. Прокопович, Ф. И. Родичев, П. Б. Струве, С. Л. Франк, Д. И. Шаховской. Там решался вопрос о создании партии или движения. Победила точка зрения Струве: должен быть создан широкий фронт для борьбы легальными средствами за достижение политической свободы. Однако понадобилось провести ещё одно совещание в Харькове в сентябре того же года.

Первый съезд прошел в Петербурге на частных квартирах 3-5 января 1904 г. Программа партии подразумевала создание конституционной монархии, избирательные права, право народностей на самоопределение, принудительное отчуждение частновладельческих земель, ратовали за проведение нелегальных земских съездов. Тактика движения состояла в осаде самодержавия с помощью публичных массовых компаний. В его руководящий орган, Совет, были избраны: И. И. Петрункевич (Тверь) — председатель, Н. Ф. Анненский (Петербург) — заместитель председателя, С. Н. Булгаков (Киев), А. В. Пешехонов (Петербург), Пётр Д. Долгоруков (Курск), С. Н. Прокопович (Петербург), Н. Н. Львов (Саратов), Д. И. Шаховской (Ярославль), Н. Н. Ковалевский (Харьков), В. Я. Яковлев (Петербург), более известный как Богучарский (все составы Советов и съездов Союза опубликованы).

Деятельность в начале 1904 года

В конце того же месяца началась война с Японией. Исходя из патриотических побуждений, Союз не начал ни одной антисамодержавной кампании. Почти вся его деятельность ограничивалась распространением журнала «Освобождение». После непрекращающихся тяжёлых поражений на фронте отношение общества к войне и руководству страны начало меняться. А после гибели от рук террориста всесильного министра внутренних дел В. К. Плеве, с приходом на его место П. Д. Святополк-Мирского наступила эпоха доверия к обществу. В начале сентября члены Совета Союза князь Дмитрий Шаховской и князь Пётр Долгоруков по поручению этого органа обратились в нелегальное Бюро Земских съездов, в состав которого они также входили, с предложением собраться для выработки общей политики по вопросу о конституции. В том же месяце союз принял участие в "Конференции оппозиционных и революционных организаций Российского государства". Она началась 17 (30) сентября 1904 года в Париже в Hotel d'Orleans и продолжалась 9 дней. Принятые на встрече решения ещё раз подтвердили приверженность её участников принципам демократии и идее замены самодержавия конституционным и демократическим правлением. Текст резолюции конференции был опубликован печатными органами всех собравшихся партий в один и тот же день в середине ноября 1904 года, что произвело большое впечатление на общество. В конце октября с 20 по 22 в Петербурге на частных квартирах собрался второй съезд Союза. Было решено выйти из подполья и заявить о своём существовании в собственной печати, а самое главное, состоялись решения:

• способствовать на предстоящем Земском съезде принятию конституционных резолюций;
• 20 ноября в юбилей судебной реформы организовать кампанию банкетов с требованиями введения свобод, народного представительства и конституции;
• начать формирование профсоюзов с целью объединения их в ассоциацию для достижения вышеозначенных требований.

Банкетная кампания 1904 года

Союз выступил организатором «банкетной кампании», когда в Петербурге, Москве и других крупных городах с 20 ноября по случаю 40-летия введения судебных уставов устраивались собрания под видом банкетов, на которых представители либеральной оппозиции произносили речи о необходимости введения свобод и конституции, принимали резолюции, ходатайствуя о проведении политических реформ, поддерживали требования первого легального Земского съезда, прошедшего 6—9 ноября. Всего по России прошли более 120 собраний в 34 крупных городах и охватили примерно 50 тыс. участников. В легальную печать отчеты об этих банкетах либо не проникали, либо проникали крайне скудно, но в заграничной печати и в особенности в журнале «Освобождение» о них печатались довольно полные отчеты, с приведением целиком резолюций и с подробным изложением речей.

Глава крупнейшей рабочей организации страны священник Георгий Гапон, будучи убеждён, что только совместно с другими сословиями рабочие могут добиться своих целей, установил связь с Союзом. На совместной встрече в конце ноября, на которой от «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» присутствовали Гапон и четверо рабочих, а от Союза пять человек, из которых известны фамилии членов Совета Союза В. Я. Богучарского, С. Н. Прокоповича, а также Е. Д. Кусковой, последние предложили «Собранию» подать и свою петицию. Идти с ней шествием к Николаю II решил сам Гапон 6 января 1905 г. В написании Рабочей петиции на квартире последнего принимал участие сотрудник газеты «Наши дни» («Сын Отечества»), учреждённой Союзом, А. И. Матюшенский.

Деятельность в начале 1905 года

В декабре 1904 г., выполняя решения своего второго съезда, Союз приступил к формированию профсоюзов, не для защиты прав работников, а для участия в политике. В феврале следующего года в столице они уже объединились и создали ЦК «Союза союзов». Освобожденцы на третьем съезде, который проходил в Москве на частных квартирах 25-27 марта в обстановке нарастания революционного движения, которое либералы стремились направить в мирное русло, приняли новую программу Союза, включавшую требования созыва всенародного Учредительного собрания, 8-часового рабочего дня и отчуждения частновладельческих земель. В апреле в столице была создана нелегальная типография, в которой в том числе печатался и «Листок "Союза освобождения"» (15.4-4.9.1905 г., вышло 6 номеров). Пытаясь объединить все антисамодержавные силы в единый фронт, Союз разработал и издал летом «Устав союза рабочих», а также проект российской конституции под названием «Основной закон Российской империи», в котором предусматривалось создание двухпалатного парламента.

На съезде, созванном освобожденцами и прошедшем 8-9 мая в Москве, возник общероссийский «Союз союзов» — самая влиятельная организация, созданная либералами. На нём председательствовал глава Совета «Союза освобождения» И. И. Петрункевич, а постоянный председатель появился только в конце месяца после принятия очередным съездом учредительных документов. Им был избран член того же Совета П. Н. Милюков, а после его ареста в конце лета это место занял освобожденец Л. И. Лутугин. Следующие пять месяцев до всеобщей стачки «Союз союзов» фактически стоял во главе революции.

Деятельность в конце 1905 года

После цусимского разгрома царь принял депутацию от делегатов очередного Земского съезда и присоединившихся к ним представителей Петербургской городской думы. Почти всю группу составляли освобожденцы, и в адресе, поданном императору, говорилось о необходимости во имя «порядка и мира внутреннего» созыва народных представителей, «избранных для сего равно и без различия всеми подданными Вашими». Это событие явилось беспрецедентным: впервые в истории российский монарх принял делегацию либералов. В конце того же июня в газеты начала просачиваться информация о консультациях в правительстве, посвященных учреждению Думы, а известие о её создании вышло 6 августа. В конце лета на четвёртом съезде союза, который проходил 23-25 августа в Москве, делегаты съезда выступили против бойкота законосовещательной Думы, известной под названием Булыгинской. Они приняли решение присоединиться к комиссии, созданной «Союзом земцев-конституционалистов», для создания партии с целью участия в выборах в этот представительный орган власти и сделать её двусторонней.

В октябре во время всеобщей забастовки в стране для руководства ею был создан Петербургский совет рабочих депутатов. Его первым председателем был избран освобожденец Г. С. Хрусталёв-Носарь. А в это время 15-18 октября на съезде, созванном двусторонней комиссией упоминавшихся союзов, была учреждена Конституционно-демократическая партия. С этого момента «Союз освобождения» прекратил своё существование. Его левое крыло сплотилось вокруг журнала «Без заглавия», в котором сотрудничали Е. Д. Кускова, С. Н. Прокопович, В. Я. Яковлев-Богучарский, В. В. Хижняков, В. В. Водовозов, В. В. Португалов, А. С. Изгоев, В. С. Голубев, Л. Я. Гуревич.

Состав и численность организации

Есть только одно число, говорящее о массовости Союза — 1600 членов на март 1905 г. Они были сосредоточены в основном в больших городах: Москве, Петербурге, Одессе, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону, Таганроге, Саратове, Самаре, Тамбове, Владимире, Ярославле, Костроме, Вологде, Красноярске, Екатеринославле, Воронеже, Казани, Вятке, Курске, Полтаве, Смоленске, Балашове, Сумах, Туле, Дерпте, Нижнем Новгороде. В сентябре их стало немного больше: например, в Москве к 15 группам прибавилась ещё одна, и в них по профессиональному признаку входили две группы адвокатов, историки, земские врачи, естественники, артисты, литераторы, инженеры, учителя, врачи, профессора, младшие преподаватели, две группы были созданы по национальному признаку (поляки и евреи), одна земская группа и др. Архив Союза недоступен. Дело в том, что академик П. Б. Струве в декабре 1917 г. перед своим отъездом на Дон передал его на хранение в Архив Императорской Российской академии наук. А при большевиках во время очередной чистки в 1930 г. он был ими обнаружен и тут же засекречен.

В союзе состояли: Павел Д. Долгоруков, Ф. И. Родичев, братья М. В. и С. В. Сабашниковы, А. А. Корнилов, В. И. Семевский, Н. И. Кареев, братья С. Ф. и Ф. Ф. Ольденбург, В. Д. Набоков, И. П. Белоконский, Ф. Ф. Кокошкин, А. И. Шингарёв, Е. Н. Трубецкой, М. Я. Герценштейн, Ф. А. Головин, Г. Е. Львов, В. А. Маклаков, Ю. А. Новосильцев, М. В. Челноков, А. А. Кизеветтер, Н. И. Гучков, З. Г. Френкель.

Литература

• И. П. Белоконский. Земское движение. — М.: «Задруга», 1914. — 397 с.
• Д. И. Шаховской. Союз освобождения // Либеральное движение в России. 1902–1905. — М.: РОССПЭН, 2001.
• А. В. Тыркова-Вильямс. На путях к свободе. — М.: Московская школа политических исследований, 2007. — 392 с.
• П. Н. Милюков. [www.rummuseum.ru/lib_m/milyukov00.php Воспоминания]. — Нью-Йорк, 1955. — Т. 1—2.
• Р. Пайпс. Струве. Биография. — М.: Изд-во Моск. школы полит. исследований, 2001. — Т. 1, Струве: левый либерал. — 549 с. — ISBN 5-938950-25-2.
• К. Ф. Шацилло. Русский либерализм накануне революции 1905-1907 гг. — М.: Наука, 1985. — 337 с.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Союз освобождения

На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.