Уилкинс, Морис

Уилкинс Морис
Maurice Hugh Frederick Wilkins
Дата рождения:	15 декабря 1916(1916-12-15)
Место рождения:	Понгароа, Новая Зеландия
Дата смерти:	5 октября 2004(2004-10-05) (87 лет)
Место смерти:	Блэкхит, Лондон
Страна:	Великобритания Великобритания
Научная сфера:	биофизика
Место работы:	Калифорнийский университет в Беркли
Альма-матер:	Бирмингемский университет </br> Кембриджский университет
Научный руководитель:	Джон Рэндалл
Известен как:	Открытие структуры ДНК
Награды и премии:	Нобелевская премия по физиологии и медицине (1962)

Мо́рис Хью Фре́дерик У́илкинс (англ. Maurice Hugh Frederick Wilkins, 15 декабря 1916 — 5 октября 2004) — английский физик и молекулярный биолог, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1962 года (совместно с Джеймсом Уотсоном и Фрэнсисом Криком) «за открытия, касающиеся молекулярной структуры нуклеиновых кислот и их значения для передачи информации в живой материи». Внёс вклад в такие области научного знания, как фосфоресценция, разделение изотопов, оптическая микроскопия и рентгеновская дифракция, а также усовершенствовал радар. Морис Уилкинс широко известен благодаря работе по определению структуры ДНК в Королевском колледже Лондонского университета (King's College London).

Рождение и начальное образование

Уилкинс родился в Понгароа, Новая Зеландия, где его отец, Эдгар Генри Уилкинс, работал врачом. Его семья переехала туда из Дублина, где его дедушки по отцовской и материнской линии были, соответственно, директором Дублинской высшей школы и начальником полицейского участка. Уилкинсы переехали в Бирмингем, Англия, когда Морису было 6 лет. Позднее он посещал Уайлд Грин Колледж (Wylde Green College), затем учился в школе имени короля Эдуарда (King Edward's School) с 1929 по 1935.

Академическая карьера, 1936–50

Уилкинс поступил в колледж св. Джона, Кембридж, в 1935. Он изучал физику, успешно сдал экзамен для получения отличия по естественным наукам и получил степень бакалавра в 1938. Одним из преподавателей Уилкинса в колледже Св. Джона был Марк Олифант, который получил кафедру физики в Бирмингемском университете и назначил Джона Рэндалла (англ. John Randall) своим сотрудником. Уилкинс стал аспирантом Рэндалла в Бирмингемском университете. В 1945 они опубликовали три статьи в трудах Королевского общества по фосфоресценции и электронным ловушкам. За эти работы Уилкинс получил докторскую степень.

Во время Второй мировой войны Уилкинс усовершенствовал радиолокационные завесы в Бирмингеме, затем работал над разделением изотопов в «Проекте Манхэттен» в Калифорнийском университете в Беркли (1944-1945).

Между тем, Рэндалл был приглашён на кафедру физики в Сент-Эндрюсский университет, Шотландия. В 1945 он назначил Уилкинса на должность ассистента в отдел биофизики в Сент-Эндрюсском университете. Рэндалл вёл переговоры с Советом по медицинским исследованиям (Medical Research Council, MRC) о создании лаборатории по применению экспериментальных физических методов к биологическим проблемам (объединение этих двух дисциплин в биофизику было в то время новой идеей). В 1946 Рэндалл был назначен профессором физики в Уитстоне при Королевском колледже Лондонского университета, где Советом по медицинским исследованиям было основано отделение биофизики. Он привёл с собой Уилкинса в качестве помощника директора отделения. Кроме того, были приглашены исследователи, опытные как в физической, так и биологической областях знаний. Предполагалось охватить одновременно как можно большее число научных методов для того, чтобы найти из них наиболее многообещающий и сфокусироваться на нём. Уилкинс, как учёный с наиболее широким опытом работы в физических науках и помощник директора отделения, имел основные представления о разнообразных проектах помимо тех, которые были непосредственно в его ведении, включая несколько видов оптической микроскопии. Королевский колледж получил финансирование на строительство совершенно новых кафедр физики и инженерии, чьи хранилища были разрушены бомбёжками во время войны. Отделение биофизики, которое включало в себя несколько экспериментальных и одну теоретическую группу, переехало в новые здания в начале 1952 года. Официально лаборатории были открыты лордом Черуэллом 27 июня. Статья Уилкинса в журнале Nature описывает две кафедры (физики и инженерии), что согласуется с его лидирующей ролью в Колледже.

Первый этап работы с ДНК, 1948–50

В Королевском Колледже Уилкинс изучал, помимо всего прочего, работу рентгеновской дифракции на сперме барана и на ДНК, полученной из тимуса телёнка швейцарским учёным Рудольфом Сигнером. ДНК из лаборатории Сигнера была более целой, чем получаемая ранее. Уилкинс обнаружил, что из концентрированного раствора этого препарата ДНК возможно получение тонких волокон, содержащих высокоупорядоченную ДНК, необходимую для получения дифракционных снимков. Используя тщательно свёрнутые волокна ДНК и поддерживая их гидратированное состояние, Уилкинс и его ученик Рэймонд Гослинг (Raymond Gosling) получили рентгеновские снимки, которые показали, что длинные тонкие молекулы ДНК в образцах Сигнера имеют регулярную структуру, подобную кристаллической. Гослинг позднее сказал: «Тот момент, когда …я впервые увидел эти чёткие дифракционные максимумы, …проступающие на плёнке в проявочном растворе, был настоящим открытием, эврикой… Мы поняли, что если ДНК – это генетический материал, то мы показали, что гены могут кристаллизоваться!»

Начальный этап работы с рентгеновской дифракцией ДНК в Королевском колледже был сделан в мае или июне 1950. Один из рентгеновских снимков, полученных в это время, был продемонстрирован на конференции в Неаполе в 1951 году, заинтересовал Джеймса Уотсона и побудил его написать: «Внезапно я был восхищён химией… Я начал размышлять, могу ли я присоединиться к работе Уилкинса с ДНК». В это же время Уилкинс также познакомил Фрэнсиса Крика с важностью исследований ДНК. Крик посоветовал ему работать с белками со словами: «Хорошо было бы вам найти себе хороший белок».

Уилкинс знал, что точный эксперимент с волокнами очищенной ДНК требует более совершенного рентгеновского оборудования. Для этого он приобрёл новую рентгеновскую трубку и микрокамеру. Он также предложил Рэндаллу, чтобы Розалинд Франклин, которую скоро должны были пригласить на работу над белковыми растворами, присоединилась бы к исследованию ДНК.

Летом 1950 года Рэндалл договорился об исследовательском сотрудничестве в течение трёх лет, которое могло привлечь Розалинд Франклин в его лабораторию. Франклин же задерживалась, заканчивая свою работу в Париже. В конце 1950 года Рэндалл написал Франклин, сообщая, что она не должна упустить возможность продолжить начатую Уилкинсом работу и сделать рентгеновское исследование волокон ДНК, полученных Сигнером.

Розалинд Франклин в Королевском колледже

В начале 1951 года Франклин окончательно прибыла в Королевский колледж. Уилкинс был в отпуске и на присутствовал на приветственном собрании, на котором Рэймонд Гослинг замещал его вместе с Александром Стоксом (Alex Stokes). Последний должен был решить фундаментальную математическую теорию, которая объясняет то, как спиральная структура преломляет рентгеновские лучи. Никто в лаборатории не работал в то время с ДНК в течение нескольких месяцев; новая рентгеновская трубка простаивала в ожидании Франклин. Она закончила эксперимент с ДНК из лаборатории Сигнера, Гослинг стал работать под её началом в качестве аспиранта (англ. PhD student), и Франклин была в полной уверенности, что проектом по рентгеновской дифракции ДНК руководит она. С другой стороны, Уилкинс, вернувшись в лабораторию из отпуска, был уверен, что Франклин будет сотрудничать с ним и что они будут работать вместе над начатым им проектом по ДНК.

Путаница в том, какую роль сыграли Франклин и Уилкинс в попытках разрешить структуру ДНК, позднее переросла в натянутые отношения между этими учёными. Ответственность за создавшуюся ситуацию может быть полностью возложена на Рэндалла. В сообщении о назначении на должность он пишет Франклин: «Поскольку экспериментальные успехи (в работе с ДНК) интересуют нас, этим будете заниматься только вы и Гослинг». Однако Рэндалл никогда не говорил Уилкинсу о его решении дать Франклин исключительные полномочия по проекту с ДНК, и Уилкинс изучил письмо только годы спустя после смерти Франклин. Позднее он написал: «Моё мнение очень чётко: Рэндалл был неправ, когда написал Розалинд, что мы со Стоксом хотим прекратить нашу работу с ДНК, без согласования с нами. После того. Как мы с Рэймондом [Гослингом] получили чёткую рентгенограмму, я очень хотел продолжить эту работу… Нелегко понять, «что произошло на самом деле», когда такой уважаемый учёный [Рэндалл] ведёт себя как Наполеон… [но это письмо] было губительным для неё и для меня».

Второй (1951–52) и третий этапы работы с ДНК (с 1953)

В ноябре 1951 Уилкинс получил доказательства того, что ДНК в клетках, так же как и очищенная ДНК, имеет спиральную структуру. Алекс Стокс решил основную математическую часть теории дифракции спиральной структуры и предположил, что рентгеновские данные Уилкинса указывают на спиральную структуру ДНК. Уилкинс встретился с Уотсоном и Криком и сообщил им о своих результатах. Вместе с дополнительными данными, которые Уотсон услышал на конференции в Королевском Колледже во время доклада Франклин, эти сведения стимулировали Уотсона и Крика на создание их первой молекулярной модели ДНК с фосфатным остовом в центре. Увидев модель предполагаемой структуры, Франклин критически отнеслась к ней, обосновывая несогласие двумя своими наблюдениями. Во-первых, эксперименты Дж.М. Галланда показали, что CO- и -NH2 группы азотистых оснований не могут быть оттитрованы, и, вероятно, недоступны для реагентов. Во-вторых, кристаллографические данные показывают, что структурные единицы ДНК постепенно разделяются при добавлении воды, приводя к образованию геля, а затем раствора. Франклин была убеждена, что простейшее объяснение этих явлений заключается в гидрофильности внешней части молекулы. Крик пытался убедить Уилкинса продолжить попытки моделирования молекулы ДНК, но Уилкинс отказался.

В начале 1952 Уилкинс начал серию экспериментов на сперме каракатицы. «Я… получил гораздо более чёткие снимки, чем в прошлом году… Когда я случайно встретил Брэгга, то показал ему рентгенограммы, которые чётко проявляли убедительные доказательства спиральной структуры ДНК… Эти снимки образцов спермы вдохновляли на дальнейшие исследования и представляли особый интерес, так как сперма – это живой объект, а не выделенная и очищенная химиками ДНК». Уилкинс был чрезвычайно заинтересован в том, дают ли живые образцы значимые дифракционные картины, и его исследования дали положительный ответ на этот вопрос. Эти снимки он отправил Фрэнсису Крику и Джеймсу Уотсону, что побудило последнего написать: «Уилкинс… получил исключительно превосходные рентгеновские снимки» [ДНК]. В то же время Уилкинс не исключал возможность неспирального строения А-формы ДНК.

В течение 1952 года Франклин также отказалась принять участие в попытках построить модель и продолжила работу над пошаговым детальным анализом своих дифракционных данных. Весной этого же года Франклин получила от Рэндалла разрешение на перевод её должности из Королевского Колледжа в лабораторию Джона Бернала также в Лондоне (Биркбек-колледж). Однако Франклин оставалась в Королевском колледже вплоть до середины марта 1953 года.

Лайнус Полинг опубликовал предполагаемую структуру, которая оказалась неверной, так как содержала те же основные ошибки, допущенные Уотсоном и Криком годом ранее. Некоторые британские учёные опасались, что Полинг быстро решит структуру ДНК, как только осознает свою ошибку, и положит фосфатный остов нуклеотидных цепей снаружи модели ДНК. 

С марта 1952 года Франклин сосредоточилась на рентгеновских данных для менее гидратированной А-формы ДНК, в то время как Уилкинс продолжал работать с В-формой. Он был в менее выигрышном положении, так как у Франклин были все хорошие образцы ДНК. Уилкинс получил новые образцы ДНК, но они были не так хороши, как оригинальные образцы, которые он получил в 1950 году и которые продолжала использовать Франклин. Большинство его новых результатов было получено на биологических образцах (например, клетках спермы, в которых процентное содержание ДНК наиболее велико по сравнению с другими клетками), для ДНК которых также предполагалась спиральная структура. В июле 1952 года Франклин сообщила ему и Стоксу, что её новейшие данные позволяют усомниться в спиральной природе А-формы.

В начале 1953 года Уотсон посетил Королевский колледж и Уилкинс показал ему высококачественный снимок дифракции рентгеновских лучей на В-форме ДНК, сейчас известный как «фотография 51», которую Франклин получила в марте 1952 года. Понимая, что Полинг работает над ДНК и предлагает модель её структуры к публикации, Уотсон и Крик сделали ещё одну попытку вывести структуру ДНК. Через Макса Перуца, своего научного руководителя, Крик получил доступ к сведениям из Королевского Колледжа, которые включали в себя полезную информацию от Франклин о свойствах ДНК, которые она вывела из данных своих рентгенографических опытов. Уотсон и Крик опубликовали свою предполагаемую структуру двойной спирали ДНК в статье в журнале Nature 25 апреля 1953. В этой статье Уотсон и Крик упомянули о том, что их «вдохновили… неопубликованные результаты и идеи» Уилкинса и Франклин.

Сотрудники Кембриджа и лабораторий Королевского колледжа согласились сообщить результаты своих смежных работ в трёх следующих статьях того же номера журнала.

Сэр Лоуренс Брэгг, директор Лаборатории Кавендиша, где работали Уотсон и Крик, сделал сообщение в Медицинской школе-госпитале имени Гая (Guy's Hospital Medical School), Лондон, в четверг 14 мая 1953, результатом которой стала статья Ричи Колдера (Ritchie Calder) в «Ньюс Хроникл» (News Chronicle), Лондон, в пятницу 15 мая 1953, озаглавленной «Почему ты – это ты. Приближаясь к секрету жизни». Новости достигли читателей «Нью-Йорк Таймс» на следующий день; Виктор К. МакЭлхени (Victor K. McElheny), в поисках материалов для написанной им биографии Уотсона, «Уотсон и ДНК: Создание научной революции», начёл вырезку шестиполосной статьи «Нью Йорк Таймс», написанную в Лондоне и датированную 16 мая 1953 под заголовком «Форма «единицы жизни» в клетке изучена при помощи рентгеновского излучения». Статья вышла в ранней редакции, но затем была вырезана для освобождения места для новостей, которые тогда казались более важными. Долгое время спустя статья вышла в «Нью Йорк Таймс» от 12 июня 1953. Студенческая газета Кембриджского университета «Универ» (Varsity) также выпустила собственную короткую статью об открытии в субботу 30 мая 1953. Официальное объявление Брэгга на конференции в Сольве по белкам в Бельгии (8 апреля 1953) осталось незамеченным прессой.

Третий и самый длинный этап работы Уилкинса над структурой ДНК длился с 1953 года. Уилкинс вёл крупный проект в Королевском колледже Лондона по анализу, проверке и внесению важных изменений в модель ДНК, предложенную Уотсоном и Криком, а также по изучению структуры РНК.

Личная жизнь

В первый раз Уилкинс женился на студентке художественного училища Руфи, когда он был в Беркли. У них родился сын. Второй раз Уилкинс женился на Патрисии Анне Чиджи в 1959 году. В этом браке родилось четыре ребёнка: Сара, Джордж, Эмили и Уильям.

В годы перед Второй мировой войной он состоял в «Антивоенной группе учёных Кембриджа». Уилкинс также был членом Коммунистической партии Великобритании, но покинул её после вторжения советской армии в Польшу в сентябре 1939. Из недавно опубликованных бумаг английских спецслужб известно, что Уилкинса подозревали в утечке информации об атомных секретах. Дело, опубликованное в августе 2010, показывает, что наблюдение за Уилкинсом закончилось в 1953 году.

«После войны я размышлял над тем, что буду делать дальше, так как я чувствовал отвращение в связи с двумя бомбами, сброшенными на граждан Японии», - рассказывал он в британской радиопередаче «Первое знакомство» (Encounter) в 1999 году. 

В 2003 году Уилкинс опубликовал автобиографию "Третий человек Двойной спирали" (The Third Man of the Double Helix).

Признание заслуг

С 1959 года является Членом Королевского общества. В 1960 году он стал лауреатом Премии Альберта Ласкера Американской ассоциации здравоохранения. В 1962 получил звание Командора Ордена Британской империи. Также в 1962 году он совместно с Уотсоном и Криком был удостоен Нобелевской премии в области физиологии и медицины за установление структуры ДНК. В речи при награждении А.В. Энгстрём из Каролинского института подчеркнул, что «открытие трехмерной молекулярной структуры дезоксирибонуклеиновой кислоты... событие чрезвычайной важности, т. к. дает возможность для понимания в мельчайших деталях молекулярной конструкции, которая определяет общие и индивидуальные особенности живой материи».

В субботу 20 октября 1962 года получение Нобелевской премии Джоном Кендрю и Максом Перуцом, а также Уилкинсом, Уотсоном и Криком было высмеяно в коротком скетче на Би-Би-Си телевидении в программе «Это была неделя, которая была» (That Was The Week That Was).

В 1969 Уилкинс стал Президентом-основателем английского Общества социальной ответственности в науке. 

Кроме того, Уилкинс был принят в качестве Почетного члена в Американскую академию наук и искусств, а также в Американское биохимическое общество. 

В 1981 году получил звание заслуженного профессора Королевского колледжа Лондонского университета.

В 2000 году Королевский колледж Лондонского университета открыл Здание Франклин-Уилкинса в честь заслуг д-ра Франклин и профессора Уилкинса перед колледжем.

Надписи на скульптуре ДНК, установленной на территории Клэр-колледжа Кембриджского университета на средства Уотсона:

1. на основании памятника:
   • «Эти цепи расплетаются в ходе репродукции клетки. Гены закодированы последовательностью оснований».
   • «Модель двойной спирали создана благодаря работам Розалинд Франклин и Мориса Уилкинса». 
2. на спиралях:
   • «Структура ДНК была установлена в 1953 году Фрэнсисом Криком и Джеймсом Уотсоном, жившим здесь в Клэре».
   • «Молекула ДНК имеет две спирально закрученные цепи, которые связаны парами оснований аденин – тимин или гуанин-цитозин».

Основанный в 2002 году Центр Молекулярных биоисследований Оклендского университета был переименован в Центр Мориса Уилкинса.

Ссылки

• [www.n-t.ru/nl/mf/wilkins.htm Уилкинс (Wilkins), Морис] // электронная библиотека «Наука и техника»
• Лауреаты Нобелевской премии: Энциклопедия: Пер. с англ.- М.: Прогресс, 1992.

См. также

• Фотография 51

Отрывок, характеризующий Уилкинс, Морис

Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?