Филипп Швабский

Филипп Швабский Philipp von Schwaben<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
епископ Вюрцбурга
1190 — 1191
Предшественник:	Готфрид фон Шпиценберг
Преемник:	Генрих III фон Берг
маркграф Тосканы
1195 — 1197
Предшественник:	Кристиан ди Магонца
Преемник:	титул упразднён
герцог Швабии
15 августа 1196 — 21 июня 1208
Предшественник:	Конрад II
Преемник:	Фридрих VII
король Германии (Римский король)
6 марта 1198 — 21 июня 1208
Коронация:	6 сентября 1198, Майнц повторная коронация: 6 января 1205, Ахен
Соправитель:	Оттон IV Брауншвейгский (9 июня 1198 — 21 июня 1208)
Предшественник:	Генрих VI
Преемник:	Оттон IV Брауншвейгский
Рождение:	1177(1177)
Смерть:	21 июня 1208(1208-06-21) Бамберг, Германия
Место погребения:	22 июня 1208, Бамбергский собор. В Рождество 1213 года перезахоронен в кафедральном соборе Шпайера.
Род:	Гогенштауфены
Отец:	Фридрих I Барбаросса
Мать:	Беатрис I Бургундская
Супруга:	Ирина Ангелина
Дети:	сыновья: Райнальд, Фридрих дочери: Беатриса Старшая, Кунигунда, Мария, Елизавета, Беатриса Младшая

Филипп Швабский (нем. Philipp von Schwaben; август 1177 — 21 июня 1208, Бамберг) — епископ Вюрцбурга (1190—1191), маркграф Тосканы (1195—1197), герцог Швабии (1196—1208), король Германии (1198—1208), младший сын императора Священной Римской империи Фридриха I Барбароссы и пфальцграфини Бургундии Беатрис I Бургундской. Хорошо образованный и уважаемый правитель, он 10 лет своей жизни провёл в борьбе за корону Священной Римской империи, но был убит отвергнутым женихом своей дочери.

Ранние годы

Император Фридрих I Барбаросса с детства готовил Филиппа, младшего из своих сыновей, к духовной карьере, поэтому он получил очень хорошее для того времени образование. В 1189 году Филипп был назначен пробстом церкви Святой Марии Ахене, а в 1190 году был избран епископом Вюрцбурга, однако не рукоположён.

В 1191 году во время Третьего крестового похода умер один из старших братьев Филиппа, герцог Швабии Фридрих VI, а ещё раньше — в 1190 году утонул его отец, после чего императорский престол достался старшему из братьев Генриху VI.

У Фридриха Швабского детей не было, так что Швабию Генрих VI передал следующему по старшинству брату Конраду II, до этого — герцогу Ротенбурга. Ещё один брат, Оттон, управлял Бургундским пфальцграфством, где увяз в борьбе со знатью, показав себя малоспособным правителем. С учётом того, что никто из старших братьев не имел сыновей, это открывало перед Филиппом неплохие перспективы.

Зимой 1191/1192 года Филипп отрёкся от духовного достоинства и отказался от Вюрцбургской епархии, где вместо него епископом был рукоположён Генрих III Бергский. Император Генрих пошёл ему навстречу и в 1193 году Филиппу было разрешено стать мирянином. Однако в 1194 году у Генриха родился сын Фридрих, что отдалило Филиппа от трона.

В 1195 году император Генрих передал Филиппу в лен Тосканское маркграфство, имевшее важное стратегическое значение для империи, поскольку через него пролегала дорога в Рим и Южную Италию, входившую в состав Сицилийского королевства, которым Генрих овладел в 1194 году. А после смерти в 1196 году Конрада II Швабского Филипп получил и его владения — герцогство Швабию.

25 мая 1197 года Филипп женился на Ирине Ангелине, дочери императора Византии Исаака II Ангела, вдове сицилийского принца Рожера V, герцога Апулии, с которой он был обручён 2/3 апреля 1195 года. Вскоре после этого, 28 сентября 1197 года, неожиданно умер император Генрих. В последние годы своей жизни он пытался сделать императорскую корону наследственной, что встретило сопротивление германских феодалов и духовенства. Наследнику Генриха, Фридриху, было только 3 года. Его мать, королева Констанция, для того, чтобы обеспечить своему сыну сицилийскую корону, выгнала всех германских сподвижников своего мужа. В итоге Сицилийское королевство, королём которого 3 сентября 1198 года был коронован четырёхлетний Фридрих, снова обособилось от империи.

Двойные выборы германского короля

В момент смерти брата Филипп находился в Италии, собираясь забрать сына Генриха Фридриха и отвести его в Германию. Узнав о случившемся он был вынужден оставить племянника в Сицилии, а сам с большим трудом смог добраться в Германию. Там он довольно быстро понял, что отстаивать права племянника ему будет трудно. Сторонники Гогенштауфенов убедили его принять корону самому. 6 марта 1198 года в Ихтерсхаузене, а затем 8 марта на съезде знати в Мюльхаузене Филипп был избран королём Германии (римским королём). 6 сентября он был коронован в Майнце архиепископом Тарентеза Эмо.

Однако к тому моменту у Филиппа появился соперник. Противники Гогенштауфенов, возглавляемые архиепископом Кёльна Адольфом Альтенским обвинили Филиппа в том, что он нарушил присягу своему племяннику и выдвинули своего кандидата. Им оказался представитель династии Вельфов Оттон Брауншвейгский, младший сын Генриха Льва, лишённого императором Фридрихом большей части своих владений. Матерью Оттона была английская принцесса Матильда, а сам он был воспитан при английском дворе, где жил с восьмилетнего возраста. Его дядя, король Англии Ричард I Львиное Сердце, передал Оттону в 1196 году в ленное владение графство Пуатье.

9 июня в Кёльне противники Гогенштауфенов выбрали королём Германии Оттона, а 12 июля архиепископ Адольф короновал его в Ахене. Таким образом в Германии оказалось одновременно 2 правителя. Филипп был коронован подлинными королевскими регалиями, но в «неправильном месте» (Майнце вместо Ахена) и «неправильным» архиепископом (Тарантеза, а не Кёльна), однако при коронации «правильным» архиепископом в Ахене Оттона Брауншвейгского не использовались подлинные регалии. Оттона поддерживал его дядя Ричард Английский, в то время как Филипп обратился за поддержкой к королю Франции Филиппу II Августу, враждовавшему с Англией.

Вмешательство Иннокентия III

При таком положении выросло положение папы римского, которым в 1198 году стал Иннокентий III. Он решил воспользоваться обстоятельствами для того, чтобы упрочить положение папской курии в империи.

Этому способствовало и то, что умершая в том же 1198 году королева Сицилии Констанция назначила опекуном своего сына Фридриха папу Иннокентия, признав его, кроме того, сюзереном Сицилийского королевства. Оттон Брауншвейгский настойчиво искал опору в Иннокентии, однако он не стал вмешиваться в дела королевства, в котором между Филиппом и Оттоном развязалась междоусобная война.

Вернувшийся тем временем из Крестового похода архиепископ Майнца, Конрад I, канцлер империи, попытался создать третью партию, отстаивающую интересы Фридриха Сицилийского, но успеха в этом не добился.

В 1199 году погиб король Ричард Английский, в результате перевес оказался на стороне Филиппа. Однако тут вмешался папа Иннокентий, который неожиданно принял сторону партии Вельфов. 1 марта 1201 года он признал право на престол за Оттоном, а в июне того же года выпустил Нейсский конкордат, в котором оговорил, что принимает под свою руку владения в Северной Италии. В итоге Оттон согласился уступить папе Равеннский экзархат, Пентаполис, Анконскую и Тосканскую марки, а также герцогство Сполето. Тогда же король Дании занял Гольштейн. А Филиппа и его сторонников папа отлучил от церкви, что, однако, не имело никаких последствий.

Борьба с Оттоном IV

До 1203 года преимуществом владел Оттон. Однако к 1204 году его позиции ослабли.

В том же году от Оттона на сторону Филиппа Швабского перешли многие феодалы, в том числе и брат Оттона, пфальцграф Рейнский Генрих V, герцог Брабанта Генрих I, ландграф Тюрингии, король Чехии Пржемысл Оттокар I и даже архиепископ Кёльна Адольф Альтенский, который 6 января 1205 года в Ахене повторно короновал Филиппа Швабского.

В этих обстоятельствах папа Иннокентий начал переговоры с Филиппом, с которого в 1207 году было снято отлучение на рейхстаге в Вормсе. Под нажимом духовенства Филипп и Оттон встретились на съезде в Кведлинбурге, где Филипп предложил своему сопернику в обмен на отказ от короны руку одной из своих дочерей и Швабию. Однако Оттон с негодованием отверг это предложения.

В итоге борьба возобновилась, но преимущество было на стороне Филиппа, собравшего большую армию. Кроме того, Филиппу удалось перетянуть на свою сторону папу, для чего он предложил руку своей второй дочери брату Иннокентия, графу Рикардо, в ответ папа должен был отказаться от прав на Тоскану, Сполето и Анконскую марку, которые должны были отойти к Рикардо как приданое дочери Филиппа.

Но 21 июня 1208 года на свадьбе племянницы Филиппа в Бамберге пфальцграф Баварии Оттон VIII фон Виттельсбах заколол короля Филиппа. Причиной этому послужило то, что Филипп обещал Оттону руку своей дочери, но обещания не сдержал.

Филипп не оставил сыновей, только дочерей. Для того, чтобы избежать анархии, партия Гогенштауфенов признала королём Германии Оттона Брауншвейгского, который женился на Беатрисе, старшей дочери Филиппа. Пфальцграф Оттон, убийца Филиппа, был обезглавлен в 1209 году. Тело Филиппа было похоронено 22 июня 1208 года в кафедральном соборе Бамберга, но в Рождество 1213 года его перезахоронили в кафедральном соборе Шпайера.

Брак и дети

• Жена: (с 25 мая 1197 года, Бари?) Мария (Ирина) Ангелина (1181 — 27 августа 1208), дочь императора Византии Исаака II Ангела, вдова Рожера, герцога Апулии. Дети:
  • Беатриса Старшая (1198 — 11 августа 1212); муж: (с 22 июля 1212 года) Оттон IV Брауншвейгский (ок. 1175/1176 — 19 мая 1218), король Германии с 1198 года, император Священной Римской империи 1209—1215;
  • Кунигунда (1200 — 13 сентября 1248); муж: с 1228 года Вацлав I (1205 — 23 сентября 1253), король Чехии с 1230 года;
  • Мария (март/май 1201 — до 1235); муж: (с до 22 августа 1215 года) Генрих II (1207 — 1 февраля 1248), герцог Брабанта с 1235 года;
  • Елизавета (март/май 1203 — 5 ноября 1235); муж: (с 30 ноября 1219 года) Фернандо III Святой (1199 — 30 мая 1252), король Кастилии с 1217 года, король Леона с 1230 года;
  • Райнальд (ум. в млад.);
  • Сын (Фридрих?) (1206 — в млад.);
  • Беатриса Младшая (род. и ум. 20/27 августа 1208).

Литература

• Бульст-Тиле Мария Луиза, Йордан Карл, Флекенштейн Йозеф. Священная Римская империя: эпоха становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под редакцией Ермаченко И.О. — СПб.: Евразия, 2008. — 480 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-8071-310-9.
• Егер О. Филипп Швабский и Оттон IV // Средние века. — Издание исправленное и дополненное. — СПб.: «Специальная литература», 1997. — Т. 2. — С. 340—343. — (Всемирная история в четырёх томах). — 10 000 экз. — ISBN 5—87685-085-3.
• Andreas Bihrer. König Philipp von Schwaben – Bamberg, 21. Juni 1208 (нем.) // Michael Sommer (Hrsg.) Politische Morde. Vom Altertum bis zur Gegenwart. — Darmstadt, 2005. — P. 117—126.
• Peter Csendes. Philipp von Schwaben (Gestalten des Mittelalters und der Renaissance). — Darmstadt, 2003. — ISBN 3-89678-458-7.
• Joachim Heinzle. Philippe – des rîhes krône – der weise. Krönung und Krone in Walthers Sprüchen für Philipp von Schwaben (нем.) // Thomas Bein (Hrsg.) Walther von der Vogelweide. Textkritik und Edition. — Berlin, 1999. — P. 225—237.
• Bernd Ulrich Hucker. Der Königsmord von 1208 – Privatrache oder Staatsstreich? // Die Andechs-Meranier in Franken. Europäisches Fürstentum im Mittelalter. — Mainz, 1998. — С. 111—128.
• Bernd Ulrich Hucker [mdz10.bib-bvb.de/~db/0001/bsb00016338/images/index.html?seite=386 Philipp von Schwaben] // Neue Deutsche Biographie (NDB). Band 20. — Berlin: Duncker & Humblot, 2001. — P. 370—372.
• Hans Martin Schaller. Der deutsche Thronstreit und Europa 1198–1218. Philipp von Schwaben, Otto IV., Friedrich II // Mario Kramp (Hrsg.) Krönungen. Könige in Aachen. Geschichte und Mythos. — Mainz, 2000. — P. 398–406.
• Bernd Schütte. König Philipp von Schwaben: Itinerar - Urkundenvergabe - Hof. — Hannover, 2002. — ISBN 3-7752-5751-9.
• Christoph Waldecker. [www.bbkl.de/p/philipp_v_schw.shtml Philipp von Schwaben] // Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon (BBKL). Band 25. — Nordhausen, 2005. — P. 1070—1095. — ISBN 3-88309-332-7.
• Alfred Winkelmann [de.wikisource.org/wiki/ADB:Philipp_von_Schwaben Philipp von Schwaben] // Allgemeine Deutsche Biographie (ADB). Band 25. — Leipzig: Duncker & Humblot, 1887. — P. 742—754.
• Eduard Winkelmann. Philipp von Schwaben und Otto IV. von Braunschweig, 1.Bd., König Philipp von Schwaben, 1197–1208. — Leipzig. — 1873., Neudruck Darmstadt 1963
• Egon Boshof. Innozenz III. und der deutsche Thronstreit, Papst Innozenz III. Weichensteller der Geschichte Europas / Hrsg. von Thomas Frenz. — Stuttgart, 2000. — P. 51—67.
• Klaus von Eickels. Otto IV. (1198-1218) und Philipp (1198-1208) // Hrsg. von Bernd Schneidmüller – Stefan Weinfurter. Die deutschen Herrscher des Mittelalters. Historische Portraits von Heinrich I. bis Maximilian I.. — München, 2003. — P. 272—292.

Ссылки

• [www.manfred-hiebl.de/genealogie-mittelalter/deutschland_koenige_2/philipp_von_schwaben_deutscher_koenig_1208_staufer/philipp_von_schwaben_deutscher_koenig_+_1208.html PHILIPP von Schwaben, Deutscher König] (нем.). Mittelalterliche Genealogie im Deutschen Reich bis zum Ende der Staufer. Проверено 17 декабря 2011. [www.webcitation.org/67458mIks Архивировано из первоисточника 20 апреля 2012].
• [fmg.ac/Projects/MedLands/GERMANY,%20Kings.htm#Philippdied1208 KINGS of GERMANY 1138-1254, HOHENSTAUFEN] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 17 декабря 2011. [www.webcitation.org/66PplVSGm Архивировано из первоисточника 25 марта 2012].

Отрывок, характеризующий Филипп Швабский

– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.