Французская Кохинхина
| Кохинхина | |||||||
| Cochinchine | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
 Кохинхина на карте Индокитайского Союза | |||||||
| Столица | Сайгон | ||||||
| Язык(и) | вьетнамский | ||||||
| Денежная единица | Индокитайский пиастр | ||||||
Кохинхина (фр. Cochinchine) — французское колониальное владение, существовавшее в Индокитае в XIX—XX веках.
Образование колонии
В 1858—1862 годах французские войска захватили дельту Меконга. По Сайгонскому договору Дайнам передал Франции провинции Зядинь, Диньтыонг, Бьенхоа. 16 апреля 1863 года состоялась церемония обмена ратификационными грамотами, в результате чего Дайнам официально признал утрату трёх восточных провинций на юге страны.
В политических и деловых кругах Франции существовали разногласия относительно дальнейшей судьбы этих территорий. Часть деловых кругов была озабочена огромными расходами на новоприобретённую колонию и полагала, что будет очень трудно удержать столь удалённые от Франции территории. Другие предприниматели, активно поддерживаемые французскими военными, превозносили те экономические и политические выгоды, которые могла получить Франция от внедрения французских капиталов на рынки Индокитая и южного Китая.
В сентябре 1863 года в Париж прибыл Фан Тхань Зян, которому пришлось три месяца ждать аудиенции у Наполеона III. Когда аудиенция, наконец, состоялась, Зян встретил со стороны французского императора благожелательное отношение к идее выкупа Дайнамом у Франции захваченных провинций. Подготовить новую версию франко-испано-дайнамского договора было поручено морскому офицеру Ж.Обаре, которому Фан Тхань Зян обещал за возвращение аннексированных провинций свободу торговли во всём Дайнаме и большую контрибуцию.
Ж.Обаре предложил французскому правительству вернуть Дайнаму все занятые провинции, оставив за собой лишь Сайгон, Тёлон и порт Вунгтау. Проект был одобрен при условии, что вьеты признают права Франции ещё и на Митхо. В июле 1864 года Ж.Обаре приехал в Хюэ где дайнамскую делегацию возглавил всё тот же Фан Тхань Зян. Усилиями обеих сторон в максимально короткие сроки (21 июля 1864 года) соглашение было подписано.
Однако с апреля 1864 года в Париже активизировалась деятельность империалистических кругов во главе с министром морского флота и колоний Шасселю-Лоба и адмиралом Шарнье, которые требовали расширения французских владений в южном Дайнаме и дезавуирования переговоров Обаре с Зяном. В январе 1865 года французское правительство официально заявило о том, что отказывается признавать соглашение 1864 года, и будет придерживаться сайгонского договора 1862 года, мотивируя своё решение отсутствием у Обаре полномочий для подписания соглашения с Зяном.
В октябре 1866 года приехавший в Хюэ французский представитель предложил освободить Дайнам от уплаты контрибуций, если Франции помимо трёх восточных провинций южного Дайнама будут переданы и три западные — Виньлаунг, Анзянг и Хатиен, население и власти которых обвинялись в пособничестве антифранцузской борьбе. После отказа императора Зык Тонга, французы 17 июня 1867 года начали наступление на крепость Винглаунг. Фан Тхань Зян был вынужден сдать Винглаунг без всяких условий. Для предотвращения бесполезного кровопролития он отдал чиновникам Анзянга и Хатиена письменное распоряжение сдать крепости и беспрепятственно допустить французов в западные провинции юга. Взяв на себя всю ответственность за сдачу провинций, 5 июля 1867 года Фан Тхань Зян покончил с собой.
Первым французским губернатором захваченной территории стал адмирал Бонар. Он являлся сторонником косвенного управления, в соответствии с которым сохранялась местная административная структура, а французские колониальные власти должны были лишь контролировать деятельность дайнамской администрации. Однако уже в 1862 году дайнамская администрация была заменена французской, и в Кохинхине стало действовать прямое французское управление. Французские власти резко усилили земельный оборот в Кохинхине, конфискуя земли и передавая их лояльным к новой власти людям. На этих землях французские колонисты и дайнамские землевладельцы основывали крупные плантационные хозяйства; к 1867 году посевная площадь увеличилась на 40 %. Были построены предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья.
В 1874 году между Францией и Дайнамом был подписан новый договор, в котором были точно зафиксированы границы Французской Кохинхины. В апреле 1875 года он был ратифицирован в Хюэ, и вся южная часть Дайнама — Кохинхина — получила официальный статус колонии. Однако первый гражданский губернатор — Ле Мир де Вилье — был назначен в Кохинхину только в 1879 году.
Колония Кохинхина
С 1879 год Кохинхина была колонией, управляемой гражданским губернатором, и находилась в ведении Министерства торговли и колоний. Указом от 17 октября 1887 года все французские владения в Индокитае были объединены в единый Индокитайский Союз, который полностью находился в ведении Министерства колоний; при этом статус колонии из всех территорий Союза имела лишь Кохинхина. Однако лишь Кохинхина оплачивала собственные траты; более того, именно из кохинхинского бюджета покрывалась основная часть бюджетных расходов всего Индокитайского союза. Это вызывало недовольство французского населения колонии, прежде всего предпринимателей, за счёт которых субсидировались остальные владения Франции в Индокитае. Ситуация изменилась лишь после того, как в 1897 году генерал-губернатором Индокитая был назначен Поль Думер, сумевший за пять лет увеличить налоговый сбор почти в три раза; в результате реформ Думера у бюджетов протекторатов, входивших в Союз, появилось положительное сальдо.
В связи с повышением на мировом рынке спроса на рис, администрация Индокитайского Союза предоставляла французскому капиталу различные льготы и привилегии в сельском хозяйстве. В результате производство риса в Кохинхине с 1875 года по начало XX века выросло минимум в два раза. Возможность масштабного экспорта риса способствовала росту заинтересованности колонистов в приобретении земли. В 1899 году в Зядини были основаны первые каучуковые плантации, давшие прекрасный урожай.
В 1902 году генерал-губернатором Индокитая стал Поль Бо. При нём с местного населения Кохинхины стали взимать меньший поземельный налог, чем в Аннаме и Тонкине. Население колонии без выкупа освобождалось от обязательных общественных работ; сроки службы в армии составляли три года (для жителей Аннама и Тонкина — семь лет). В Кохинхине значительно раньше, чем в Аннаме и Тонкине, для местного населения стали применяться кодексы уголовного и гражданского права, разработанные на основе французского законодательства с учётом местных правовых норм. Всё это усиливало разделение Вьетнама, углубляя отличия Кохинхины от Тонкина с Аннамом.
После Второй мировой войны 2 сентября 1945 года на всей вьетнамской территории коммунистами была провозглашена Демократическая Республика Вьетнам. Французские власти не желали отдавать власть в руки коммунистов, и хотя 6 марта 1946 года Франция признала независимость Демократической Республики Вьетнам в составе Индокитайского Союза, однако 1 июня 1946 года верховный комиссар Д’Аржанльё заявил, что соглашение от 6 марта между Хо Ши Мином и Сентини не распространяется на территорию Кохинхины, где образуется Автономная Республика Кохинхина.
Источники
- «История Востока» (в 6 т.). Т.IV «Восток в новое время (конец XVIII — начало XX вв.)», книга 2 — Москва: издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2005. ISBN 5-02-018387-3
Напишите отзыв о статье "Французская Кохинхина"
Отрывок, характеризующий Французская Кохинхина
Но самое поразительное явление недействительности высших распоряжений в то время было старание Наполеона остановить грабежи и восстановить дисциплину.Вот что доносили чины армии.
«Грабежи продолжаются в городе, несмотря на повеление прекратить их. Порядок еще не восстановлен, и нет ни одного купца, отправляющего торговлю законным образом. Только маркитанты позволяют себе продавать, да и то награбленные вещи».
«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.
6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
