Династия Ли

История Вьетнама

Доисторические времена от 500 тыс. лет до н. э. Древние вьетские племена, древние вьетские царства от 1 тыс. лет до н. э. Аувьеты, лаквьеты, династия Хонг-банг, королевство Ванланг до 257 до н. э. Государство Аулак 257—207 до н. э. Династия Чьеу, государство Намвьет 207—111 до н. э. Первое китайское завоевание государства вьетов 111 до н. э. — 39 н. э. Сёстры Чынг 40—43 Второе китайское завоевание государства вьетов 43—544 Династия ранних Ли 544—602 Третье китайское завоевание государства вьетов 602—905 Династия Кхук 905—938 Династия Нго 939—967 Эпоха двенадцати шыкуанов 966—968 Династия Динь 968—980 Династия ранних Ле 980—1009 Династия поздних Ли 1009—1225 Династия Чан 1225—1400 • Монгольские войны с Дайвьетом и Тямпой 1257—1288 Династия Хо 1400—1407 Четвёртое китайское завоевание государства вьетов 1407—1427 • династия поздних Чан 1407—1413 Династия Ле 1428—1527 Династия Мак 1527—1592 Возрождённая династия Ле 1533—1788 • князья Чинь 1545—1787 • князья Нгуен 1558—1777 Династия Тэйшон 1778—1802 Династия Нгуен 1802—1945 • французское колониальное правление во Вьетнаме 1887—1954 • Вьетнамская империя 1945 Августовская революция, отречение Бао Дая 1945 • Демократическая Республика Вьетнам 1945—1946 Первая Индокитайская война 1946—1954 • Государство Вьетнам 1949—1955 Разделение Вьетнама 1954 • Северный Вьетнам 1954—1976 • Южный Вьетнам 1954—1976 Вторая Индокитайская война 1957—1975 • Война во Вьетнаме 1957—1975 Третья Индокитайская война 1975—1988 Объединение Вьетнама 1976 • Социалистическая Республика Вьетнам с 1976 • «Обновление» Вьетнама с 1986 Связанные понятия Фунам, Ченла, Камбуджадеша I—XV вв. Линьи, Тямпа 192—1832 Список правителей Вьетнама Доисторические правители Вьетнама

Династия Ли (вьетн. nhà Lý, тьы-ном 家李, читается ɲâː lǐ), также Поздние Ли (вьетн. nhà Hậu Lý, тьы-ном 家後李, ɲâː hə̂ˀw lǐ) — одна из династий, правивших вьетским государством Дайковьет. Её правление продолжалось с 1009 по 1225 год. Начало династии положил Ли Тхай То (вьетн. Lý Thái Tổ), сместивший предшествовавшую династию ранних Ле (вьетн. nhà Tiền Lê, ня тьен ле), а завершилась она, когда восьмилетнюю королеву Ли Тьеу Хоанг (вьетн. Lý Chiêu Hoàng) заставили отказаться от трона в пользу мужа, Чан Кань (вьетн. Trần Cảnh). В общем, Поздние Ли правили страной 216 лет. В правление Ли Тхань Тонга (вьетн. Lý Thánh Tông) Дайковьет получил название «Дайвьет» (вьетн. Đại Việt).

История

Предпосылки

После смерти Динь Бо Линя (вьетн. Đinh Bộ Lĩnh) в 979, империя Сун попыталась направить в Дайковьет своих вассалов для возобновления контроля над Дайковьетом. Ле Хоан (вьетн. Lê Hoàn), главнокоманующий армиями Динь Бо Линя, захватил трон и успешно отразил нападение китайцев в 981 году в Битве на реке Батьданг.

Династия Поздние Ли началась с императора Ли Конг Уана (вьетн. Lý Công Uẩn) (1009). Поздние Ли — первая династия, которая смогла удерживать власть десятилетиями, а также расширять территорию.

В политике произошли значительные изменения: Поздние Ли создали администрацию, которая правила, основываясь на власти закона, а не автократично. То, что Ли избрали столицей крепость Дайла (вьетн. Đại La), позже переименованную в Тханглонг (современный Ханой), даёт понять, что экономическое могущество было для них более важно, чем военные походы.

При Поздних Ли, Дайковьет, переименованный в 1054 году в Дайвьет, был процветающей монархией с централизованным управлением.

Основной религией оставался буддизм, хотя по стране из Китая распространялось конфуцианство, что вызвало открытие в 1070 году первого университета под названием «Храм Литературы». В него отбирали незнатных горожан для обучения.

Ли Конг Уан

Ли Конг Уан был сиротой, в детстве его воспитывали при храме; благодаря своей верности он дослужился до поста командующего дворцовой охраной: летопись «Краткая история Вьета» сообщает: «Когда Чунг Тонг был убит Нгоа Чьеу, все высшие чиновники разбежались. Только один вуа [Ли Тхай То] обнимал тело [Чунг Тонга] и плакал».

Недовольство при дворе династией ранних Ле оформилась в заговор, куда вошли представители дворцовой чиновничьей знати (Дао Кам Мок) и сангхи (Ван Хань), компромиссной фигурой на роль будущего правителя страны стал получивший буддийское образование безродный Ли Конг Уан.

Принимавший деятельное участие в антиправительственном заговоре и стремившийся посадить на трон своего ученика Ли Конг Уана Ван Хань, известный среди современников даром предсказания, истолковал знаки, появившиеся в результате попадания молнии в хлопковое дерево, росшее на родине Ли Тхай То, как указывающие на то, что династия Ле падет, а на её место придёт династия Ли. По-видимому, это легитимизирующее переворот предсказание получило широкое распространение в народе, поэтому Ли Конг Уан укрыл своего учителя в Бакшоне.

Ли Конг Уан сменил Ле Хоана в 1009 году и основал династию Ли. Конг Уан взял имя Ли Тхай То (вьетн. Lý Thái Tổ).

Переворот произошёл после смерти Ли Нгоа Чьеу, которому должен был наследовать его малолетний сын. Ли Конг Уан, судя по всему, был возведён на престол с единодушного согласия всех высших чиновников двора, тем более что в стране уже некоторое время было неспокойно и чиновникам столицы был нужен человек сильной руки: во главе государства встал один из высших военных.

Правление

Начало правления

Первые мероприятия, предпринятые Ли Тхай То, основателем новой династии, носили устроительный характер: императору был предоставлен почётный титул, всей его семье также были присвоены высочайшие титулы, его сын Фат Ма был назначен наследником престола. Участники заговора против предыдущей династии были награждены: старшая дочь императора была выдана замуж за Дао Кам Мока, который вместе со своими родственниками также получил высокие титулы. В начале 1010 года был установлен девиз правления, была объявлена общая амнистия в государстве.

Новый император перенёс столицу Дайковьета из Хоалы в Дайла, город, расположенный в более экономически развитом регионе страны. Обретшее независимость менее ста лет назад государство стремительно входило в число сильнейших стран региона, и его новая столица должна была соответствовать новому внешнеполитическому положению страны, поэтому нет ничего удивительного в тех многочисленных упоминаниях о создании архитектурных сооружений в новой столице.

Согласно легенде, во время переноса столицы из Хоалы на место новой столицы, на императорском корабле появился жёлтый дракон, поэтому Дайла переименовали в Тханглонг («Взлетающий дракон»). Авторитетный советский и российский исследователь Д. В. Деопик отмечает, что новое название «отражало, по-видимому, не только легенду, но и ощущение быстрого подъема государства…».

Согласно летописи «Полное собрание исторических записок Дайвьета», в 1009 году Ли Тхай То выделил 20 000 куанов (что было равно 200 000 тьенов или 14 миллионам донгов) только для найма рабочих-медеплавильщиков, по-видимому, для строительства новой столицы.

В 1010 году в Тханглонге было построено около 10 дворцов, несколько храмов и другие сооружения. В последующие годы строительство не было столь активным, однако, картина, созданная в летописи «Вьет шы лыок», создает впечатление о обширном строительстве в новой столице (особенно в начале правления Ли Тхай То). В 1012 году был построен дворец для наследного принца, интересно, что он был построен вне запретного города в гуще городских кварталов: наследник престола должен быть осведомлён о делах простого народа.

В столице помимо административных сооружений, резиденций правителя и т. п. было широко развёрнуто строительство буддийских культовых сооружений. «Вьет шы лыок» упоминает о сооружении храмов и ступ в 1010, 1011, 1016 годы.

Внутренняя военная политика

Первые годы правления Ли Тхай То выдались неспокойными. Летописи сообщают о четырёх походах против различных «мятежников» за 1011—1014 годы. По-видимому, центром первоначальному сопротивлению взошедшей на трон династии стали южные окраинные районы государства, территория современной провинции Тханьхоа, куда в 1011 году (поход против восставших мыонгов) и в 1012 году император самолично возглавил походы. В 1013 году Ли Тхай То вновь возглавляет поход, однако, на этот раз на северо-запад уже против племён-данников в современную провинцию Туенкуанг. В 1014 году армию против мятежных племен возглавил уже младший сын Дао Кам Мока. Последующие годы также, скорее всего, были не очень спокойными, однако, выступления второй половина 1010-х гг. по-видимому были менее многочисленные и не настолько опасными для государственной власти, чтобы посылать против них крупных военачальников или возглавлять походы самим императором, поэтому упоминаний о них в летописях не встречается. В дальнейшем походы против мятежников продолжались, целью их было обучение наследника военному делу.

Тямпа, Кхмерская империя и Китай

Через два года после восхождения на престол Ли Тхай То Тямпа прислала посольство ко двору посольство, а в следующем году и вторично в 1014 году дипломатическую миссию в Дайковьет направила Камбуджадеша. Таким образом две крупные соседние державы признали новую династию, однако важнейшим оставался вопрос об урегулировании отношений с Сунами, тем более, что временно отстранённые от власти представители династии ранних Ле направили посла с данью и просьбой о помощи против узурпировавшего власть Ли Тхай То. Однако Суны не решились вступить в конфликт с новым правителем Вьетнама. После совершения переворота одним из срочных мероприятий, предпринятых Ли Тхай То, было отправление посольства в Китай. Поставленные перед выбором конфликта или мирного сосуществования вместе с новыми правителями Вьетнама Суны предпочли признать переворот и не поддерживать представителей свергнутой фамилии. «Поскольку это в обычаях мань (здесь — вьетов), не стоит их наказывать», — был ответ китайского императора. Уже в 1011 году в Китай было направлено следующее посольство с данью.

Суны первоначально пожаловали императору Дайковьета титул Зяоти-выонга (кит. упр. 交趾王, пиньинь: Jiāozhǐ wáng), а чуть позже, в 1017 году — титул Намбинь-выонга (кит. упр. 南平王, пиньинь: Nánpíng wáng). И. Н. Машкина отмечает, что «в китайских пожалованиях выработалась определенная последовательность, в какой давались титулы королю Вьета. При вступлении на престол это был целый набор чиновничьих должностей, названия которых выражали его преданность и верность императорскому Китаю, затем — титул вана области Цзяочжи, и только потом, если надо было особо привлечь и одарить короля, ему жаловался титул Наньпин-вана».

Таким образом, де-юре Дайковьет продолжал находиться в вассальной зависимости от Китая, однако, де-факто отношения вассалитета сводились лишь к церемониальным подношениям вьетнамцами номинальной дани Сунам.

В 1020 году Дайковьет вмешался в борьбу за престол в Тямпе. Армию, двинувшуюся в это государство, возглавил наследный принц Ли Фат Ма. Отряды вьетнамцев вторглись в северные провинции Тямпы, к югу от Хоаньшона. Д. В. Деопик пишет: «Наличие союзника обусловило некоторый успех дружественных ему тямов, но ни о каком усилении влияния или землях речь не шла; приглашение со стороны одной из тямских группировок и было обусловлено неопасностью (тогда!) вьетов для Тямпы. Традиция таких приглашений оставалась у тямов и особенно у кхмеров ещё очень долго, у вьетов же она была гораздо слабее».

Дальнейшее правление

Первый век правления Ли был ознаменован войнами с Китаем и двумя индианскими королевствами — Тямпой и Ченлой. После победы на всех фронтах Ли правили в мирной стране, что позволило установить буддийскую традицию правления, близкую к тем, что существовали в соседних странах. Буддизм стал государственной религией, члены королевской семьи и знать совершали паломничества, иногда даже уходили в монастырь насовсем. Бонзы стали привилегированным классом и освобождались от военной службы. В то же время, набравший популярность среди простого народа буддизм был сильно вьетнамизирован, смешался с магическими ритуалами и традиционной медициной.

Во время правления Поздней Ли Вьетнам начал долгий путь на юг, во владения кхмеров и тямов. Ле Хоан захватил тямскую столицу Индрапура в 982 году, а тямы основали другую в Виджайе. Виджайю вьетнамцы взяли дважды, чем вынудили в 1079 году правителей Тямпа передать Дайвьету три северные провинции. Спустя некоторое время вьетнамцы продолжили захват территории, превращая пустовавшие земли в рисовые поля. Правители из Ли поощряли развитие земледелия, приказывая рыть каналы и рвы, а также позволяя солдатам полгода проводить дома в полях. С увеличением территории, Ли стали перенимать опыт управления у Китая, желая построить сильное, централизованное государство. В 1075 году прошли всевьетнамские экзамены, по результатам которых были отобраны кандидаты на должности мелких чиновников. Институт государственной службы и имперская академия были основаны годом позже. В 1089 была введена иерархия для чиновников, включавшая девять рангов для гражданских и девять для военных чинов. Экзамены стали обязательными, а ранги присваивались согласно результатам литературных соревнований.

Война с Сун

В отношениях с царствовавшей в то время в Китае династией Сун Ли действовали как вассалы, хотя в зените могущества Дайвьет посылал пехоту на территорию Китая для того, чтобы биться с Сун.

В 1075 году сунский премьер-министр Ван Аньши сообщил императору, что Дайвьет разрушен Тямпой, население его составляет меньше десяти тысяч, и это шанс захватить Дайвьет. Император снарядил армию и выпустил декрет, запрещающий торговать с Дайвьетом. Узнав об этом, дайвьетский император послал генералов Ли Тхыонг Кьета (вьетн. Lý Thường Kiệt) и Тон Дана (вьетн. Tôn Đản) с более чем стотысячным войском, чтобы нанести упреждающий удар по Сун. В сорокодневной битве у Наньнина вьетнамские солдаты победили, захватив в плен генералов трёх сунских армий.

В следующем году Сун сформировала военный альянс Тямпой и Кхмерской империей, вместе они послали армии на завоевание Дайвьета. Император Ли Нян Тонг снова послал Ли Тхыонг Кьета, одного из наиболее талантливых стратегов страны. Ли Тхыонг Кьет установил колья под водой реки Ньы Нгует, а затем загнал китайских воинов в получившуюся ловушку. Более тысячи воинов погибло. Сун была вынуждена отступить. Согласно легенде, в это время Ли Тхыонг Кьет создал своё знаменитое стихотворение Нам куок шон ха (вьетн. Nam Quốc Sơn Hà) (реки и горы южной страны), которая утверждала право вьетнамцев на эти земли. Нам куок шон ха считается первой вьетнамской декларацией независимости.

Экономика

В 1010 году Ли Тхай То изменил административное деление: теперь крупнейшей единицей были не 10 дао (вьетн. đạo), а 24 ло (вьетн. lộ). Ло в горных районах делились на тяу (вьетн. châu), а в низинах — на фу (вьетн. phủ). Дальнейшее деление производилось, соответственно, на хуен (вьетн. huyện) и зяп (вьетн. giáp), а затем — на хыонг (вьетн. hương) и ап (вьетн. ấp).

Министры назывались тхай (вьетн. thái). Там тхай — три образованных мандарина: тхай шы (вьетн. Thái sư), тхай бао (вьетн. Thái bảo) и тхай фо (вьетн. Thái phó) и военный министр тхай уи (вьетн. Thái úy). Тхаям подчинялись чьеу (вьетн. Thiếu).

Одним из первых мероприятий в социально-экономической сфере стала налоговая реформа: проходила унификация системы социально-экономических отношений между государством и основной массой населения, вводя в заключительную стадию централизации государства после восстановления независимости и недолгой раздробленности. В 1013 году в Дайковьете было введено шесть основных налогов: на рисовые поля, сады, рыбные пруды; на поля под шелковичными кустами и наносные земли; . на продукты природы, если они поступали на рынок; на соль (на внешней границе и на внутренних таможнях); на рога носорога, бивни слона и благовонные масла, добываемые в горах; на благовонное дерево для курений, фрукты и цветы.

Список налогов не упоминает налог с солеварен, полвека спустя собираемый солью. Налог на рисовые поля собирали и исчисляли в снопах. Только в 1042 году уже при Ли Тхай Тонге был введён новый налог в пользу сборщиков в размере 1/10 от основного собранного налога, а до этого оплата труда сборщика не была никак регламентирована. Первоначально сбором налогов занимались родственники и даже родственницы (что удивительно) императора, что понятно при общей нехватки чиновничества при первых императорах Поздних Ли. Д. В. Деопик полагает, что «государственные налоги со свободных крестьян в это время составляли от 1/10 до 1/6 урожая в обычное время».

В 1016 году было объявлено об отмене рисового налога на три года для всех крестьян страны. Это была обычная мера во время прихода к власти новой династии во Вьетнаме. Возможно, к этому побудили также внутренняя нестабильность первых годов правления Ли Тхай То

Законы в Дайвьете при Ли, в основном, создавались королевскими эдиктами, хотя гражданское, уголовное, судебное, семейное право существовало параллельно им. Так как Ли были буддистами, наказания за нарушение законов не были суровы.

Основой экономики при Ли было сельское хозяйство. Технически, все возделываемые земли принадлежали императору, он распределял земли между деревнями, которые самостоятельно раздавали участки семьям. Семьи платили ежегодный налог, а также выполняли обязательные работы и отправляли своих членов в армию.

Указами двора проводилась мелиорация и речные работы. Забой буйволов и волов строго запрещался, так как они предоставляли незаменимую в хозяйстве тягловую силу.

Поздние Ли поощряла торговлю с империей Сун, Явой и Сиамом. Торговля с Сун процветала на границах. Торговцы с дайвьетского двора и частники часто посещали китайские порты и продавали там специи, слоновую кость и соль за шёлк. Ли основали Вандон (вьетн. Vân Đồn) (находится на территории Куангниня). Вандон был одним из важнейших торговых портов Юго-Восточной Азии сотни лет. С другой стороны, двор, особенно в правление императора Тхай Тонга, пропагандировал употребление местных продуктов.

По неизвестной причине император Као Тонг (вьетн. Cao Tông) запретил торговлю солью и металлами, что вызвало волнения и привело к падению династии.

Религиозная политика

Игравшая при ранних Ле большую роль буддийская сангха, сохраняет важнейшую роль в государстве, её глава остается духовником и советником монарха при новой династии; влияние буддийского духовенства даже усиливается. Отмечалось, что Ли Тхай То «всегда приглашал во дворец бонзу Да Бао и беседовал с ним о дао („истинном пути“). Бонза принимал участие в решении всех политических дел династии». Во много это связано с тем, что Ли Тхай То, будучи сам учеником буддийского монаха, покровительствовал вьетнамскому изводу чань-буддизма, традиции тхиен. Однако такая роль буддизма была связано не только с личными предпочтениями императора: буддийские храмы и пагоды были центрами образования, поэтому чиновничий слой при Поздних Ли выходил из этой среды, тем более, что получение монашеского «звания» проходило после прохождения экзамена, санкционированного государством, что было выгодно создаваемому централизованному государству. По мнению Д. В. Деопика, в это время «степень слияния светской и духовной власти была „стандартно высока“, как и везде в это время в ЮВА».

Дайвьет (Dai Viet) и Тямпа (Champa) ок. 1200 г.

Ли Тхай То широко развернул строительстве буддийских культовых сооружений, посылал посольство в Китай за Трипитакой, отобрал «более тысячи жителей столицы, сделав их буддийскими и даосскими монахами». Конфуцианство по-видимому играло незначительную роль или не играло её вообще. Через несколько веков ученый-конфуцианец с ревностью писал: «В области Тхьендык… возвели восемь буддийских монастырей. А еще подновили монастыри и даосские кумирни во всех провинциях и обратили в буддийских монахов более тысячи человек в столице. При этом расход сил и средств на строительные работы невозможно выразить словами. Но ведь средства — они дождем с Неба не падают, а силы — они не духами подаются. Разве это не выжимание жизненных соков из народа?! И разве можно выжимание соков из народа назвать заботой о его благоденствии?!.. Закономерно, что после него из поколения в поколение [императоры Ли] возводили возносившиеся к облакам крыши и стены. Устанавливали монастырские колонны из резного камня. Палаты Будды размерами и красотой многократно превосходили обиталище монарха. А низы народа подражали этому. Дело доходило даже до казней, ссылки, разорения, пренебрежения к родичам. Больше половины населения превратилось в монахов. А в государстве, куда ни сунься — везде монастыри».

Упадок и репатриация в Корею

На протяжении тридцати лет двор разрывали усобицы воюющих диктаторов. Гражданская война окончилась победой имперских сил под командованием Чан Тху До (вьетн. Trần Thủ Độ), главы клана Чан. Через несколько лет последняя правительница династии Ли оставила трон в пользу своего консорта Чан Каня (вьетн. Trần Cảnh), племянника Чан Тху До.

В 1226 году Ли пала, некоторые члены клана бежали в Корею.

Императоры

<timeline> ImageSize = width:250 height:700 PlotArea = width:200 height:680 left:40 bottom:10 DateFormat = yyyy Period = from:1009 till:1225 TimeAxis = orientation:vertical order:reverse ScaleMajor = unit:year increment:5 start:1009 there is no automatic collision detection, so shift texts up or down manually to avoid overlap Define $dx = 20 Define $dxs = 30 Define $dxss = 40 PlotData= bar:Leaders width:20 mark:(line,white) align:left fontsize:S color:orange from:1009 till:1028 shift:($dx,0) text:Тхай-то color:yellow from:1028 till:1054 shift:($dx,0) text:Тхай-тонг color:orange from:1054 till:1072 shift:($dx,0) text:Тхань-тонг color:yellow from:1072 till:1127 shift:($dx,0) text:Нян-тонг color:orange from:1128 till:1138 shift:($dx,0) text:Тхан-тонг color:yellow from:1138 till:1175 shift:($dx,0) text:Ань-тонг color:orange from:1175 till:1210 shift:($dx,0) text:Као-тонг color:yellow from:1211 till:1224 shift:($dx,0) text:Хюэ-тонг color:purple from:1224 till:end shift:($dx,-5) text:Ли Тьеу-хоанг </timeline>

Тхай-то

Тхай-тонг

Тхань-тонг

Нян-тонг

Сунг Хьен Хау

Тхан-тонг

Ань-тонг

Као-тонг

Хюэ-тонг

Ли Тьеу-хоанг

См. также

• Список императоров династии Ли

Отрывок, характеризующий Династия Ли

– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.