Шахин Герай (калга)

Шахин Герай Şahin Geray, شاهين كراى
крымский калга
1623 — 1628
Предшественник:	Девлет Герай
Преемник:	Девлет Герай
Вероисповедание:	Ислам, суннитского толка
Рождение:	около 1585
Смерть:	1641(1641)
Место погребения:	остров Родос
Род:	Гераи
Отец:	Саадет II Герай

Шахи́н Гера́й (Гире́й) (крым. Şahin Geray, شاهين كراى‎; ок. 1585—1641) — крымский нурэддин (1608—1609) и калга (1610, 1623—1628), сын крымского хана Саадета II Герая (1584), внук Мехмеда II Герая и правнук Девлета I Герая. Младший брат и сподвижник хана Мехмеда III Герая.

Родился в Малой Ногайской орде, где его отец Саадет Герай проживал в изгнании. Позднее Шахин Герай вместе со старшими братьями Девлетом и Мехмедом вернулся в Крым. В 1601 году Девлет Герай организовал заговор против хана Газы II Герая, собираясь его убить и занять ханский престол. Однако заговор был раскрыт, Девлет Герай и некоторые ширинские беи были схвачены и убиты, а царевичи Мехмед Герай и Шахин Герай бежали из Крыма. Мехмед Герай ушёл в Турцию, а Шахин Герай укрылся в Черкесии.

В 1608 году османский султан Ахмед I отстранил от власти Тохтамыша Герая (1607—1608), старшего сына и преемника Газы II Герая. Новым крымским ханом был назначен Селямет I Герай (1608—1610), единственный из оставшихся в живых сыновей Девлета II Герая. Селямет I назначил калгой Мехмеда Герая, а его младшего брата Шахина Герая сделал нурэддином.

В следующем 1609 году братья Мехмед и Шахин Гераи организовали заговор против хана Селямета I Герая, который был раскрыт. Мехмед и Шахин бежали из Крыма на Северный Кавказ, где стали собирать отряды из ногайцев и черкесов для продолжения борьбы.

В 1610 году Селямет I Герай скончался. На вакантный ханский трон стали претендовать Мехмед Герай (старший брат Шахина Герая) и калга Джанибек Герай (приёмный сын умершего хана). Вначале братья Мехмед Герай и Шахин Герай прибыли в Крым и заняли Бахчисарай, где первый объявил себя ханом, а второй стал калгой. Джанибек Герай бежал в турецкую крепость Кафу. Новый хан Мехмед III Герай с крымскотатарским войском осадил Кафу, потребовав от турецкого паши выдачи братьев Джанибека Герая и Девлета Герая. Мехмед III Герай и Джанибек Герай отправили посольства с дарами в Стамбул. Османский султан Ахмед I (1603—1617) утвердил на ханском престоле Джанибека Герая и предоставил ему военную помощь. В том же 1610 году Джанибек Герай с отрядами янычар выступил из Кафы и вступил в Бахчисарай, где занял ханский престол. Мехмед Герай и Шахин Герай бежали из столицы в северные степи. Вскоре братья со своими сторонниками попытались захватить Бахчисарай, но были разбиты турками и бежали в Буджацкую орду, где Кантемир-мурза предоставил им убежище. Вскоре Мехмед Герай отправился в Турцию, где был заключен по приказу султана в Семибашенный замок, а Шахин Герай остался в Буджаке. В 1614 году хан Джанибек Герай во главе большого войска выступил в поход на Буджацкую орду, чтобы изгнать оттуда своего мятежного родственника. Шахин Герай бежал на Северный Кавказ, откуда перебрался в Персию и поступил на службу к иранскому шаху Аббасу I Великому (1587—1629). Шахин Герай прожил в Иране десять лет. В 1616—1618 годах в составе иранской армии он воевал против Османской империи и Крымского ханства. Во время военных действий Шахин Герай убивал попавшихся к нему в плен знатных крымских вельмож, а простых воинов отпускал в Крым.

Весной 1623 года османский султан Мустафа I (1622—1623) отстранил от престола Джанибека Герая и назначил крымским ханом Мехмеда Герая. В мае 1623 года Мехмед III Герай прибыл в Крым и занял в Бахчисарае ханский престол. Прежний хан Джанибек Герай был вызван из Крыма и сослан в поместье под Эдирне. По просьбе нового хана Мехмеда III Герая персидский шах Аббас Великий отпустил Шахина Герая в Крым. 9 мая 1624 года Шахин Герай прибыл из Персии в Крым, где был вторично назначен калгой. Его сопровождал крупный отряд кызылбашей (около 2 тыс. чел.), который был его личной гвардией. После своего возвращения Шахин Герай стал расправляться с крымскими мурзами и агами, своими противниками, одни были казнены, а другие брошены в тюрьмы. Мехмед III Герай стал проводить самостоятельную политику и отказался предоставить военную помощь Порте в новой войне против Персии.

Весной 1624 года новый османский султан Мурад IV (1623—1640) объявил о низложении Мехмеда III Герая и возвращении на ханский престол Джанибека Герая. 21 мая Джанибек Герай, сопровождаемый турецкими янычарами, высадился в Кафе. Османское правительство предложило Мехмеду и Шахину назначение наместниками в Морею и Герцеговину. Однако братья отказались покидать Крым, который считали своим наследственным владением. Мехмед Герай и Шахин Герай собрали большое войско для борьбы против турецкого ставленника Джанибека Герая. Мехмед с частью войска расположился под Карасубазаром, а Шахин с другой частью войска осадил турецкую крепость Кафу. В июне османский султан прислал хану Джанибеку в Кафу крупное подкрепление. В августе 1624 года Джанибек Герай и турецкий паша с войском (6 тысяч человек) выступил из Кафы в поход на Бахчисарай. В битве под Карасубазаром превосходящие силы Мехмеда и Шахина разгромили турецкое войско. Сам Джанибек Герай и турецкий паша с остатками янычар бежали на галерах в Варну. После победы хан Мехмед III Герай вернулся в столицу, а калга Шахин Герай с войском двинулся на Кафу и захватил её.

Осенью 1624 года калга-султан Шахин Герай предпринял карательный поход на Буджацкую орду. Летом во время борьбы между Мехмедом III Гераем и Джанибеком Гераем Кантемир-мурза, глава Буджацкой орды, самовольно перекочевал из Крыма в Буджак. Кроме того, Кантемир-мурза продолжал совершать разорительные набеги на южные польские владения, а Мехмед III Герай и Шахин Герай планировали заключить военный союз с Речью Посполитой. Во главе большого крымскотатарско-ногайского войска Шахин Герай вторгся в Буджак и даже занял Аккерман, но затем покинул его, узнав о присылке турецких войск. Кантемир-мурза вынужден был подчиниться и вместе с буджацкими улусами зимой 1624—1625 годов вернулся в Крым.

В сентябре 1624 года в Крым прибыл турецкий чауш, который от имени султана заявил о признании Портой Мехмеда III Герая и Шахина Герая правителями Крымского ханства.

В декабре 1624 года был заключён первый крымско-казацкий военный договор. Калга Шахин Герай лично прибыл в Запорожскую Сечь, где вёл переговоры с казацкими гетманом и старшинами. По условиям договора Шахин Герай обязывался удерживать крымских татар от нападений на запорожских казаков, а также обещал им свою помощь. Запорожцы обещали военную помощь Крыму в войне против Османской империи.

В 1625—1626 годах по приказу султана Мехмед III Герай организовал несколько разорительных набегов на южные польские владения. Шахин Герай, который еще с 1624 года вел переговоры с польским правительством, выступал против татарских набегов на Речь Посполитую и даже предупредил польское командование о походе крымского войска зимой 1625—1626 годов.

Весной 1627 года Мехмед III, отправившийся в поход против черкесов, приказал Шахину Гераю, оставленному в Крыму, схватить и казнить Кантемир-мурзу. Однако Кантемир-мурза с семьёй, родственниками и всеми улусами бежал из Крыма в Буджак. В мае Шахин Герай отправил в погоню за Кантемиром тысячный крымскотатарский отряд. Но Кантемир-мурза перебил часть крымцев (200 человек), а другая часть (500 человек) перешла на его сторону. В ответ Шахин Герай приказал перебить семьи бежавших ногайских мурз. Кантемир-мурза отправился из Буджака в Стамбул, где убедил османского султана Мурада IV изгнать из Крыма братьев Мехмеда и Шахина Гераев и снова посадить на ханский престол Джанибека Герая.

Мехмед Герай и Шахин Герай стали готовиться к отражению турецкого нападения. Мехмед III Герай оставался в Крыму, ожидая высадки своего соперника Джанибека Герая с турецким войском, а Шахин Герай предпринял поход против Буджацкой орды. 26 февраля 1628 года Шахин Герай во главе крымскотатарского войска выступил в поход из Крыма на Буджак. В марте крымские татары разорили окрестности Аккермана и опустошили буджацкие улусы. Из Буджака Шахин Герай двинулся на пограничные турецкие владения, где взял и разорил крепости Килию и Измаил. Кантемир-мурза с ногайцами бежал в Добруджу, где соединился с турецкими отрядами. В битве под Бабадагом 30-тысячная турецко-ногайская армия под командованием Кантемира наголову разгромила крымское войско Шахина Герая. Калга едва спасся и с остатками своего войска бежал в Крым, куда прибыл 23 апреля. Вслед за ним 29 апреля 1628 года в Крым вступил Кантемир-мурза с большим войском. В течение трех недель Кантемир-мурза осаждал хана и калгу в Бахчисарае. В конце мая в Крым прибыло войско запорожских казаков (от 4 до 6 тысяч человек) под командованием гетмана Михаила Дорошенко и полковника Олифера Голуба. Кантемир-мурза во главе своего войска выступил навстречу запорожцам. 31 мая в битве на реке Альма, под Бахчисараем, запорожские казаки разгромили Кантемира, вынудив его снять осаду с Бахчисарая и отступить. В этом сражении погибли гетман Михаил Дорошенко и полковник Голуб, казаки потеряли убитыми до 100 человек, а крымские татары двести человек. Запорожцы выбили Кантемира из его укрепленного лагеря и заняли его. Кантемир-мурза с остатками своего войска бежал под Кафу. Затем хан Мехмед III Герай и калга Шахин Герай с крымскотатарско-казацким войском выступили в поход на Кафу, разбили в бою под крепостью Кантемира и загнали и загнали его в город. Победители осадили турецкую крепость и стали обстреливать её из пушек.

21 июня 1628 года в Кафу прибыл назначенный султаном хан Джанибек Герай с турецким войском. Вскоре крымские сановники и простые люди перешли на сторону Джанибека. Мехмед и Шахин, лишившись поддержки знати и простого населения, вынуждены были бежать из Крыма. 9 июля Джанибек Герай вступил в Бахчисарай, где вторично занял ханский престол. Шахин Герай с казацким войском благополучно отступил из Крыма в Запорожье, куда вскоре также прибыл и его старший брат Мехмед Герай. Братья стали готовиться к продолжению борьбы с Джанибеком Гераем. Шахин Герай вступил в переписку с польским королём Сигизмундом Вазой и отправил в Варшаву посольство с просьбой помощи против Джанибека. В случае захвата Крыма Шахин Герай обещал признать себя вассалом польской короны. Однако польское правительство, боявшееся ссориться с Османской империей, не стало оказывать прямой военной помощи Мехмеду и Шахину, но приказало запорожским казакам всемерно им помогать.

В ноябре 1628 года Мехмед и Шахин предприняли первый поход на Крым. В походе участвовали запорожские казаки под командованием гетмана Григория Чорного и малые ногаи. Казацко-ногайское войско подошло к Перекопу, где было встречено большим крымскотатарским войском под предводительством хана Джанибека Герая, калги Девлета Герая и Кантемир-мурзы. Запорожцы вынуждены были отступить. Кантемир-мурза во главе крымскотатарской конницы бросился в погоню за казаками и преследовал их до самого Днепра. Однако запорожцы, шедшие под защитой походного табора, успешно отбили все атаки противника.

В апреле следующего 1629 года братья Мехмед Герай и Шахин Герай совершили второй поход на Крым. Большое войско запорожских казаков (от 25 до 40 тысяч человек) выступило под предводительством гетмана Григория Чорного, а Мехмед и Шахин вели 2-тысячный отряд малых ногаев. Джанибек Герай успел принять меры для обороны своих владений. Еще в марте 1629 года он отправил за Перекоп войска под командованием калги Девлета Герая и Кантемир-мурзы, а 20 апреля туда же прибыл из Крыма сам Джанибек с главными силами. Запорожцы подошли к Перекопу и попытались захватить крепость, но были отбиты. Казаки «отаборились» и начали отступать, в течение трёх суток подвергаясь атакам крымской конницы. Во время отступления Мехмед Герай попытался сдаться на милость своему противнику Джанибеку Гераю, но был убит казаками. После этого казаки стали истреблять союзных ногайцев. Кантемир-мурза и калга Девлет Герай, воспользовавшись этим обстоятельством, ворвались в казацкий табор и разгромили противника. В боях запорожцы потеряли убитыми до 8 тысяч человек, а малые ногаи (казыевцы) по большей части погибли. Крымцы лишились до 50 мурз и до 6 тысяч воинов убитыми и до 1 тысячи человек ранеными. Раненый Шахин Герай с небольшой группой крымцев бежал к Дону, а оттуда в Малую Ногайскую орду (Казыев улус). Джанибек Герай организовал карательный поход против казыевцев за их помощь Шахину Гераю. Крымскотатарское войско под командованием царевича Мубарека Герая вступило в кубанские степи. Ногайские мурзы изъявили покорность Мубареку и обязались не оказывать никакой помощи Шахину. Шахин Герай бежал из Малой Ногайской орды в Черкесию, рассчитывая на помощь со стороны черкесских князей. Однако Мубарек Герай с войском, усмирив ногайцев, выступил в поход против черкесских князей и также вынудил их к покорности. Шахин Герай бежал из Черкессии в Кумыкию, где безуспешно пытался наладить отношения с терскими казаками. Не сумев закрепиться на Северном Кавказе, Шахин Герай уехал в Персию, где был принят новым иранским шахом Сефи I (1628—1642), внуком и преемником Аббаса Великого. Сефи I хорошо принял Шахина Герая и пожаловал ему должность в одной из персидских провинций. Весной 1632 года Шахин Герай, убив и ограбив наместника одной провинции, бежал из Ирана на Северный Кавказ. Вначале Шахин Герай прибыл в Кумыкия, откуда вынужден был перебраться в Черкесию. В Бесленеях он поселился у князя Алегука Черкасского и его брата Адкджука. Оттуда Шахин Герай вступил в связь с некоторыми крымскими царевичами, интригуя против хана Джанибека Герая. Но его посланцы были схвачены. Джанибек Герай приказал убить калгу Азамата Герая, а его братья Мубарек Герай и Сафа Герай бежали. Затем Шахин Герай отправился в Малую Ногайскую орду, но ногайские мурзы не приняли его в свои улусы и потребовали, чтобы он покинул их владения. Азовцы отказались впустить его в город. Затем и черкасские князья, родственники и друзья Шахин Герая, отказались предоставить ему убежище. Между тем османский султан всячески старался заманить Шахина Герая в Стамбул. Московское правительство запретило терским воеводам поддерживать отношениях с крымским царевичем. Шахин Герай вынужден был положиться на милость султана Мурада IV, отправил в Стамбул посольство с большой казной для самого султана и его визирей, а затем в августе 1633 года отправился в столицу Османской империи. Султан Мурад IV принял Шахина Герая с почестями в Стамбуле и отправил его на остров Родос. В 1641 году по распоряжению нового султана Ибрагима I Шахин Герай был удавлен. Похоронен возле мечети Мурад Рейса на Родосе в мавзолее вместе с калгой Фетих Чобан Гераем.

В культуре

В турецком историческом сериале «Великолепный век: Кёсем Султан» роль Шахина Герая исполнил Эркан Колчак Кёстендиль.

Литература

• Новосельский А. А. «Борьба Московского государства с татарами в 17 веке», Издательство Академии наук СССР, Москва-Ленинград, 1948 г.
• Гайворонский Олекса. Повелители двух материков, Киев-Бахчисарай, том 2, 2009 г. ISBN 9789662260038

Отрывок, характеризующий Шахин Герай (калга)

Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.