Asterix and the Power of the Gods
Поделись знанием:
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
| Asterix and the Power of The Gods | |||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
|
| |||||||||||
| Разработчик | |||||||||||
| Издатель | |||||||||||
| Язык интерфейса | |||||||||||
| |||||||||||
| Дата выпуска | |||||||||||
| Жанр | |||||||||||
| Платформа | |||||||||||
| Носитель | |||||||||||
| Управление | |||||||||||
Asterix and the Power of The Gods (фр. Astérix et le pouvoir des dieux, рус. Астерикс и Сила Богов) — видеоигра в жанре платформер, разработанная компанией Core Design для игровой приставки Sega Mega Drive в 1995 году.
Содержание
Сюжет
Много лет назад вся Франция была покорена Римом. Вернее, почти вся — одна маленькая деревня по-прежнему сопротивлялась натиску римской армии. В ней жили непобедимые галлы, славившиеся своей отвагой и силой, и даже великий Цезарь не мог их победить.
Однажды, во время битвы с римлянами, старейшина галлов потерял свой щит — символ его власти. И теперь двум галлам, Астериксу и Обеликсу, предстоит пройти непростой путь до замка Цезаря и забрать этот щит.
Геймплей
Главные персонажи игры — галлы Астерикс и Обеликс. Им нужно пройти несколько больших уровней, сразиться там с римскими солдатами и другими врагами, встретить старых друзей, которые помогут им, и добраться до замка Цезаря. По мере прохождения игры герои побывают в Риме, Египте, Месопотамии и других странах.
В плане геймплея персонажи почти не различаются между собой, хотя атаки Обеликса сильнее, но он более неповоротлив, чем Астерикс. Также персонажи могут использовать более сильные удары (и спецприёмы): Астерикс наносит серию ударов, Обеликс — только один, но огромной силы (к примеру, чтобы сбросить с коня всадников, преследующих героя по дороге в Рим, Обеликсу нужен только один такой удар, в то время как Астериксу нужно ударить противника несколько (7—8) раз).
Уровни в игре выполнены в виде замкнутых локаций с горизонтальным и вертикальным сайд-скроллингом, по которым можно перемещаться в любом направлении. При построении уровней использована двухмерная графика, а также графика с применением изометрической проекции (псевдотрёхмерность, полученная путём параллельного проецирования).
Уровни довольно разнообразны: римский военный лагерь, галльская деревня, Большой Сфинкс в Египте, месопотамская пустыня, замок в арабской стране и другие. Для каждого из уровней характерны свои особенности. Но в общем их схема одинакова — надо пройти по уровню, зачистить его от врагов и разгдать несколько головоломок (например, найти рубильник, чтобы выдвинуть платформу в стене, или дёрнуть за верёвку, чтобы открыть дверь). Сложность уровней довольно велика. Некоторые уровни представляют собой настоящие лабиринты со множеством ловушек и опасностей (таков, например, египетский Сфинкс). Также иногда предоставляется возможность прокатиться на колеснице и полетать на ковре-самолёте.
Персонажи перемещаются между уровнями по своеобразной «карте». Локации помечены на ней соответствующими миниатюрами. Таким образом, уровни можно проходить не по порядку. Однако некоторые из уровней оказываются доступны только по прохождении предыдущих.
Враги
Враги в игре довольно разнообразны.
- Римские солдаты. Основные враги в игре. Довольно многочисленны. Большинство из них вооружены мечами и копьями; некоторые из солдат прячутся в больших пнях, стреляют из лука и мечут копья. Простые солдаты очень слабы и особой угрозы не представляют. Гораздо опаснее группы солдат, построившихся в плотный ряд, укрытый щитами с выставленными наружу копьями (боевой порядок, известный под названием «черепаха»). Также солдаты могут группироваться в огромный смертоносный «шар», катящийся на игрока. Особенно много солдат в военных лагерях римлян.
- Всадники. Встречаются только на уровне Большой Цирк. Римские воины верхом на лошадях, вооружённые мечами. Догнав колесницу игрока и поравнявшись с ней, атакуют героя ударами меча. Очень устойчивы к атакам.
- Заклинатели змей. Встречаются только в Арабском замке. Появляются перед игроком и выпускают плазменный сгусток, который при падении трансформируется в змею или (реже) в 1—2 стражников, преследующих героя.
- Меченосцы. Также встречаются только в Арабском замке. При приближении героя извлекают большой меч и, совершая прыжки, наносят этим мечом удары.
- Стражники-лучники. Встречаются в Месопотамской пустыне. Стреляют из лука сериями снарядов. Устойчивы к атакам.
- Монстры. Встречаются на всех уровнях. Это птицы, бабочки, крысы, летучие мыши, крабы, драконы и др. Иногда бывают многочисленны, что затрудняет прохождение. Некоторые из монстров неуязвимы к атакам.
- Слуги Клеопатры. Встречаются в Египте. Носят на головах корзины с фруктами, которые бросают в персонажа.
- Пылевые вихри. Встречаются в Египте. Перемещаются по песку на большой скорости.
Также следует остерегаться других противников, которых нельзя уничтожить. При контакте с ними герой теряет одну жизнь.
- Воины-атлеты. Встречаются в римских лагерях. Вооружённы мечами и часто находятся возле катапульт, заряженных камнями. При приближении игрока выстреливают камнем из катапульты, пробивая платформу сверху, а затем начинают перемещаться по игровому экрану, стараясь догнать персонажа и ударить его мечом.
- Кабаны. Встречаются в Галльской деревне, Галльском лесу, Германском лесу и в лагере римлян в Британии. Перемещаются взад-вперёд, стараясь протаранить героя.
- Огнедышащие факиры. Встречаются только в Арабском замке. При приближении персонажа выпускают огненный шар, летящий по горизонтальной траектории, от которого необходимо уклоняться.
Полезные предметы
Большинство из полезных предметов спрятаны в сундуках. Чтобы добраться до предмета, нужно разбить сундук. Вид находящегося внутри предмета зависит от цвета материала, из которого выполнен сундук.
- Монеты. Влияют на количество игровых очков. Собирая большие монеты, можно накопить «продолжение».
- Фрукты и драгоценные камни. Также влияют на количество игровых очков.
- Дополнительная жизнь. Ящик с буквами 1 UP. Встречается относительно часто, но обычно в труднодоступных местах.
- Здоровье. Попадается реже остальных предметов. Увеличивает уровень доступного здоровья на 2 единицы.
- Бутылки с волшебным напитком и зажаренные кабаны. Придают героям «силы» для спецприёмов. Количество «энергии» для спецприема отображается специальным индикатором.
- Бонусный предмет. Это какой-либо предмет, заключённый в магический круг. Находится в труднодоступном месте каждого уровня.
- Большие серпы. С их помощью можно уничтожать практически любых врагов.
Также следует упомянуть, что некоторые из полезных предметов (например, доспехи римлянина) нужны, чтобы пройти дальше по игре.
Список уровней
Игра состоит из 20 локаций с возрастающим уровнем сложности.
- Галльская деревня. Укреплённое поселение галлов. Здесь можно найти вождя племени и Панорамикса, дающего персонажам различные подсказки. Противники на уровне практически отсутствуют.
- Лес в Галлии. Лес под охраной римских солдат. В конце уровня располагается катапульта, с помощью которой необходимо поджечь один из римских лагерей. Позднее в середине уровня нужно отыскать волшебника на ковре-самолёте, который доставит героев в арабский замок.
- Римский военный лагерь. Представлено пять подобных локаций: четыре начальных (Aquarium, Totorum, Laudanum и Compendium) и пятая, доступная только к концу игры.
- Aquarium и Totorum. Каждый уровень представляет собой укреплённый лагерь с крепостью, охраняемой солдатами. В сторожевых башнях спрятаны элементы доспехов римского воина, необходимые для доступа к уровню Compendium.
- Laudanum. Римский лагерь, подожжённый снарядом из катапульты. Противников (солдат) на уровне нет, однако присутствует большое количество препятствий (горящие перекрытия, летящие вниз, пропасти и др.). В башне также спрятана деталь доспехов.
- Compendium. Римский лагерь, куда можно попасть только переодевшись в доспехи римлянина. Задача уровня — спасти заложника из Британии, захваченного римлянами и спрятанного в лагере.
- Замок в арабской стране. Отличается более высокой, чем на предыдущих уровнях, сложностью. Представляет собой многоэтажное сооружение со множеством ходов и комнат. Иногда, чтобы попасть в следующую часть уровня, персонаж перемещается по балконам снаружи здания. Противники на уровне достаточно разнообразны, но не многочисленны. Часто обладают большим запасом здоровья либо неуязвимы. Среди препятствий — ядовитые испарения, колючие растения (снаружи здания), пропасти, катящиеся вазы и др.
- Германский лес. Лес в землях древних германцев. Достаточно сложный уровень с большим количеством врагов (солдат) и смертельных препятствий (костров, пропастей, кабанов и т. д.). Особенность уровня в том, что его, как и Галльский лес, необходимо проходить дважды.
- Морской берег. Здесь располагается корабль купца, который поможет героям добраться вплавь до Египта и Месопотамии. Береговая линия охраняется римскими солдатами и различными монстрами (крабами, птицами и др.). На облаках, куда можно попасть с помощью гигантских раковин, находятся призы. Проходится дважды за игру.
- Корабль викингов. Задачей игрока является добраться по кораблям и лодкам до главного корабля (под предводительством капитана Рыжеборода), победить всех противников-викингов (последовательно появляющихся из каюты и на палубе) и потопить его.
- Египет. Разделяется на два уровня, не связанных между собой.
- Развалины замка. Развалины большого сооружения со множеством ловушек (полей с шипами). Противников здесь сравнительно немного.
- Большой Сфинкс. Делится на два подуровня. Первый проходит на строительных конструкциях (лесах), ведущих ко входу в Большой Сфинкс, второй — внутри сооружения. Уровень отличает наличие римских солдат. Подуровень внутри Сфинкса является одним из наиболее сложных в игре: несмотря на отсутствие врагов, в сооружении множество ходов и комнат с препятствиями (шипами). Часто комнаты и коридоры соединены закрытыми перегородками, которые можно открыть, отыскав специальную кнопку. В конце уровня, в основании монумента, расположен тронный зал царицы Клеопатры. Представлена возможность немного сократить прохождение уровня — приблизительно в его середине находится потайной ход, ведущий непосредственно в тронный зал.
- Месопотамия. Герои проходят через пустыню в Древней Месопотамии. Этому препятствуют стражники (немногочисленные, но отличающиеся большим запасом здоровья), монстры (драконы, жуки) и многочисленные препятствия (водоёмы, костры). Уровень представляет собой многочисленные платформы, разделённые водными пространствами. Некоторые из платформ могут разрушаться и исчезать.
- Лютеция. Поселение в Галлии, на месте которого впоследствии был воздвигнут Париж. Уровень напоминает луна-парк с разнообразными аттракционами-препятствиями («американские горки» и колёса обозрения). Нужно соблюдать осторожность, чтобы не упасть на многочисленные поля с шипами. Враги здесь отсутствуют.
- Поездка на ковре-самолёте. Герой вместе с волшебником летят на ковре-самолёте через город в арабском государстве. Дорогу им преграждают грозовые тучи, разряды молний и камни. Последние можно разбивать посредством магии.
- Английская деревня. Заснеженная деревня в Британии. Небольшой уровень, имеющий среднюю сложность. Основные противники — римские солдаты. Следует также опасаться снежных шаров, скатывающихся с возвышенностей, и ледяных шипов. Уровень можно пройти как обычным путём, так и альтернативным — под землёй. Второй путь имеет более высокую сложность. Попасть под землю можно, предварительно разбив каменную перегородку.
- Римский лагерь в Британии. Особо охраняемый военный лагерь римлян. Отличается большим количеством противников и препятствий. Следует остерегаться ледяных шипов и кабанов. Покинуть лагерь можно только через подземный ход, расположенный в специальной камере. Двери в камеру открываются рубильником, который находится в конце уровня.
- Circus Maximus. Дорога к замку Цезаря. Персонаж, управляя колесницей, перемещается по уровню, отражая атаки врагов-всадников. Последние вооружены мечами и обладают большим запасом здоровья. Всего герою нужно отбить три таких атаки. Иногда персонажа с воздуха атакуют римские солдаты. Также, когда очередной всадник будет побеждён, нужно внимательно следить за дорогой — часто на пути попадаются столбы и камни, через которые необходимо перепрыгивать.
- Замок Цезаря. Резиденция Цезаря, финальный уровень. Несмотря на относительно небольшое количество врагов, уровень отличается высокой сложностью. Среди противников — римские солдаты, крысы и летучие мыши. В одной из комнат замка в большом сундуке хранится щит вождя галлов.
Саундтрек
Для фонового сопровождения уровней использованы следующие музыкальные композиции:
1. «Вильгельм Телль» — Джоаккино Россини
2. «1812 год» — П. И. Чайковский
3. «Марш Радецкого» — Иоганн Штраус
4. «Турецкое рондо» — Вольфганг Амадей Моцарт
5. «Полька-пиццикато» — Иоганн Штраус
6. «Персидский марш» — Иоганн Штраус
7. «Венгерский танец №5» — Иоганнес Брамс
8. «Концерт для валторны с оркестром №4» — Вольфганг Амадей Моцарт
9. «Воздух» — Иоганн Себастьян Бах
10. «Аида» — Джузеппе Верди
11. «Танец с саблями» (из балета «Гаянэ») — А. И. Хачатурян
12. «Шествие князей» (из оперы-балета «Млада») — Н. А. Римский-Корсаков
13. «Танец Анитры» — Эдвард Григ
14. «Египетский марш», op.335 — Иоганн Штраус
15. «Тройка» — С. С. Прокофьев
16. «Менуэт» — Луиджи Боккерини
17. «Монтекки и Капулетти» — С. С. Прокофьев
18. «Марш Тореадора» (из оперы «Кармен») — Жорж Бизе
19. «Полька „Трик-трак“» — Иоганн Штраус
Также на двух уровнях в качестве фонового музыкального сопровождения представлена композиция Натана МакКри Mariner's Dance.
Оценки
Игра получила в основном средние оценки критиков. Например, бельгийский журнал Power Unlimited оценил игру в 6 баллов из 10 возможных, а журнал Gamers — в 8 баллов из 15[2].
Напишите отзыв о статье "Asterix and the Power of the Gods"
Примечания
Ссылки
- [www.mobygames.com/game/asterix-and-the-power-of-the-gods Asterix and the Power of The Gods] (англ.) на сайте MobyGames
- [www.gamespot.com/asterix-and-the-power-of-the-gods/ Asterix and the Power of The Gods] (англ.) на сайте GameSpot
Отрывок, характеризующий Asterix and the Power of the Gods
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.
– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.
Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
