HMS Panther (1758)
HMS Panther (1758) — 60-пушечный корабль четвёртого ранга. Третий корабль Королевского флота, названный Panther. Заказан 25 мая 1756 года. Получил название приказом Адмиралтейства от 3 августа 1756 года. Спущен на воду 22 июня 1758 года на частной верфи Martin & Henniker в Чатеме. Достроен в 3 сентября 1758 года на королевской верфи там же.
Содержание
Служба
Семилетняя война
1758 — июль, вступил в строй, капитан Молине Шулдам (англ. Molineux Shuldham); 13 ноября ушел на Подветренные острова.
1759 — в конце года вернулся в Портсмут; киль обшит медью.
1760 — капитан Филип Аффлек (англ. Philip Affeck).[2] 6 января вместе с HMS Norfolk (74), покинул Спитхед, пошел в Ост-Индию, где французский Пондишерри осаждал с суши подполковник Кут (англ. Coote) и блокировал с моря контр-адмирал Стивенс (англ. Stevens).[3]
1761 — 1 января в Пондишерри потерял все мачты во время урагана;[2] так же пострадали HMS America, HMS Medusa и HMS Falmouth, другие были выброшены на берег или затонули. Было потеряно 6 кораблей, около 1100 человек погибли. Через три дня блокада возобновилась, её усилил контр-адмирал Корниш, и 16 января французы сдались.[3] Май, коммандер Уильям Ньюсон (англ. William Newson).[2]
1762 — военно-полевым судом 24 августа Ньюсон снят с командования; временно назначен коммандер Джордж Урри (англ. George Ourry); с 1 августа участвовал в экспедиции против Манилы; с октября временно лейтенант Хайд-Паркер;[2] он был капитаном Norfolk , но вскоре после прибытия в Ост-Индию тот был выбран адмиралом Корнишем в качестве флагмана. Паркер перешел сперва на HMS Grafton, а затем на Panther. 4 октября Panther с фрегатом HMS Argo (капитан Кинг) был отделен контр-адмиралом Корнишем для поиска испанского галеона, приход которого ожидали в Маниле.[3] 31 октября совместно с Argo взял галеон из Акапулько Santisima Trinidad; ноябрь, и. о. капитана коммандер Джон Лири (англ. John Leary).
Письмо вице-адмирала Корниша к м-ру Кливленду:
Манильская бухта, 10 ноября 1762.
В своем письме от 31-го октября я осведомил вас, что послал капитана Паркер с Panther и Argo в поисках галеона St. Philippina из Акапулько, направлявшегося в Манилу.
7-го сего месяца капитан Кинг на Argo вернулся с письмом от капитана Паркера, уведомляющим меня, что согласно моему приказу, в погоне за St. Philippina 30 октября, достигнув долготы острова Капул, при входе в Эмброкадеро, где Арго встал на якорь (что и он намеревался сделать в ту ночь), под конец дня он обнаружил парус и, идя на север, в восемь вечера увидел преследуемого, около двух лиг с подветра, но к несчастью, по быстроте противного течения, в которое вошел песледуемый, оказался среди Нарраго, под угрозой гибели, и был вынужден встать на якорь; фрегат с опасностью для себя продолжил погоню и около двух часов вступил в бой, но был так побит, что капитан Кинг был вынужден привести к ветру для исправления повреждений. К этому времени течение ослабло, что позволило капитану Паркеру снова встать под паруса, не упуская преследуемого из виду; около девяти утра они поравнялись, и после двухчасового обстрела с дистанции половины мушкетного выстрела тот спустил флаг. Противник оказал небольшое сопротивление, в надежде на толщину бортов своего корабля, которые ядра с Panther были не в состоянии пробить, кроме надстроек. Капитан Паркер был не менее разочарован, чем удивлен узнать, когда генерал прибыл на борт, что вместо St. Philippina он взял с боем Santissima Trinidad, который 1 августа вышел из Манилы в Акапулько, и отошел на 300 лиг к востоку от Эмброкадеро но, встретив жестокий шторм, потерял мачты и повернул обратно для ремонта; на борту было 800 человек, порты прорезаны для 60 пушек, но когда капитан Кинг начал с ним бой, были установлены всего 6, а в момент захвата всего 13; его осадка 33 фута, по размерам он гораздо больше, чем Panther. Я не могу утверждать какова полная стоимость грузов, но зарегистрировано их на сумму полутора миллионов долларов, а весь он, как говорят, стоит три миллиона.
Капитан Кинг оставил Panther с призом на якоре около трех лиг к югу от Коррегидор, в устье сей бухты, и я послал на усиление людей с катерами и верпами, и надеюсь очень скоро поставить его в безопасном месте.
Остаюсь, и проч. и проч., С. Корниш
Оригинальный текст (англ.)Bay of Manilla, November 10th. 1762.
In my letter of 31st. October, I acquainted you of my having sent Captain Parker with the Panther and Argo in quest of the galleon, St. Philippina, from Acapulco, bound for Manilla.
On the 7th. inst. Capt. King in the Argo returned with a letter from Capt. Parker, acquainting me that in consequence of my orders, having the 30th. October got the length of the island of Capul, near the entrance into the Embocadero, in pursuit of the the St. Philippina, where the Argo had come to an anchor (and which he intended to do for that night) just as the day closed saw a sail, and standing to the northward, at eight in the evening he got a sight of the chace, about two leagues to leeward, but unluckily, by the rapidity of a counter current, to what the chase was in, drove among the Narrago's in the utmost danger of being lost, and obliged to anchor; the frigate having the danger, got up with the chace, and engaged her near two hours, but was so roughly handled that Capt. King was obliged to bring too to repair his damages. By this time the current slackened, which enabled Capt. Parker to get under sail with the chace in sight; about nine the next morning he came up with her, and after battering her two hours within half musket shot, she struck. The enemy made little resistance, trusting to the immense thickness of the side of their ship, which the Panther's shot was not able to penetrate, except her upper works. Capt. Parker was no less disappointed than surprised, when the General came on board, to find, that instead of the St. Philippina, he had engaged and taken the Santissima Trinidad, who departed from Manilla the 1st. August for Acapulco, and had got 300 leagues to the eastward of the Embocadero ; but meeting with a hard gale of wind, was dismasted and and put back to refit; she had 800 men on board, and pierced for 60 guns, but when Capt. King engaged her, had only six mounted, and but 13 when taken; she draws 33 feet of water, and a much larger ship than the Panther. I cannot ascertain the value of the cargo, but there is to the amount of one million and a half of dollars registered, and she is reputed to be worth three million
Capt. King left the Panther with her prize at anchor about three leagues south of the Corrigedow, at the mouth of this bay; and I have sent a reinforcement of men with launches and warps, I hope very soon to have her in safety.
I am & c. S. CORNISH[3]
1763 — февраль, и. о. капитана лейтенант Уильям Херон (англ. William Heron); май, лейтенант Джон Матисон (англ. John Mathison).
Межвоенная служба
1764 — 4 января умер лейтенант Джон Матисон; назначен лейтенант Энсли Браун (англ. Annesley Brown); 3 апреля помещен под арест, вместо него и. о. снова Джон Лири; вернулся в Англию; июль, выведен в резерв и рассчитан.
1765 — лейтенант Браун снят с командования военно-полевым судом 7 июня; корабль прибыл в Спитхед 12 июня; обследован в доке 2 сентября; с декабря капитальный ремонт в Чатеме по июнь 1768;[2] капитан Джон Тинкер (англ. John Blaydon Tinker); 1 июля офицеры Panther предстали перед военно-полевым судом по обвинению капитана. Вина первого и второго лейтенантов была полностью доказана, и они были уволены от службы. В случае третьего лейтенанта вина была частью доказана, и ему был объявлен выговор. Мастер был оправдан.
1766 — 25 марта уже капитан Тинкер предстал перед военным судом на борту HMS Superb в Спитхеде по обвинениям, относящимся ко времени его командования HMS Medway в Ост-Индии. Он был c честью оправдан.[3]
1771 — январь, введен в строй, капитан Джордж Гейтон (англ. George Gayton), под брейд-вымпелом капитана Джона Байрона; 14 июня ушел на Ньюфаундленд.
1772 — февраль, капитан Омманни (англ. Cornthwaite Ommanney), под брейд-вымпелом капитана Шулдама; 27 мая ушел на Ньюфаундленд.
1773 — 29 мая снова на Ньюфаундленд.[2] Шлюп HMS Dispatch, направленный в Англию с новостями об урагане, налетевшем на Вест-Индию 31 августа, затонул в Атлантическом океане. Его команда была спасена Panther который, к счастью, встретил его на переходе от Ньюфаундленда.[3]
1774 — выведен в резерв в декабре.[2]
Американская революционная война
Малый ремонт и оснащение Портсмуте с июня по декабрь 1777 года.
1777 — введен в строй в сентябре, капитан Джон Харви (англ. John Harvey, командовал до 1781 года); 29 декабря ушел в Средиземное море.
1779 — флагман вице-адмирала Роберта Даффа с начала осады Гибралтара.
1780 — август-октябрь, ремонт и обшивка медью в Портсмуте; 30 ноября ушел на Подветренные острова.[2] Покинул Англию с контр-адмиралом Худом 29 ноября. Эскадра включала семь кораблей, в том числе HMS Gibraltar (80), HMS Invincible (74), HMS Princessa (70), HMS Panther (60), и фрегат HMS Sybil (28), и сопровождала большой конвой из более чем 100 торговых судов и транспортов с 2000 войска и припасами, предназначенный для ремонта флота вице-адмирала Родни, который сильно пострадал во время урагана в октябре. Корабли Худа также отчасти заменили 13 кораблей Родни, потерянных в ураган.
1781 — 7 января прибыл на Барбадос;[3] 3 февраля был при острове Св. Евстафия; 4 февраля перехватил голландский конвой, на следующий день совместно с HMS Monarch взял 60-пушечный голландский Mars;[2] 28 января Родни стало известно, что Великобритания находится в состоянии войны с голландцами, и он получил указание атаковать острова Св. Евстафия (Синт-Эстатиус) и Сен-Мартен. 3 февраля флот появился у островов и потребовал немедленной капитуляции от ничего не подозревающих жителей. Более 150 торговых судов были взяты в гавани, а Monarch (капитан Фрэнсис Рейнольдс), Panther и Sybil (капитан лорд Чарльз Фицджеральд), были отправлены в погоню за голландским конвоем, вышедшим два дня назад. Корабль голландского адмирала Mars был обнаружен рано утром 4 февраля и после короткого боя с Monarch и Panther, когда Sybil зашел ему справа по носу, он сдался, как и «купец» вместе с ним. Голландский адмирал, Виллем Крулль, был смертельно ранен. Остальные суда конвоя, не зная о войне, легли в дрейф вместо того чтобы рассыпаться, и также были взяты в качестве призов.[3]
1782 — капитан Томас Пирси (англ. Thomas Piercy); с мая капитан Роберт Саймонтон (англ. Robert Simonton), флагман вице-адмирала Френсиса У. Дрейка в Даунс; июль, с эскадрой Рива (англ. Reeve) Бискайский залив; 23 июля отбил у французов куттер Pigmy; 11 сентября с флотом адмирала Хау вышел на снятие осады с Гибралтара; 20 октября был при мысе Спартель.
1783 — флагман вице-адмирала Марка Милбанка в Плимуте, затем выведен в резерв.
1787 — приказом Адмиралтейства от 13 декабря назначен к переделке в госпитальное судно «для службы при заморской эскадре».
1788 — вместо этого 29 августа превращен в блокшив в Портсмуте.
Наполеоновские войны
1807 — март, плавучая тюрьма в Плимуте; апрель-август, лейтенант Томас Шервин (англ. Thomas Sherwin).
1809 — лейтенант Ричард Фолкленд (англ. Richard Falkland).
1810 — лейтенант Джилл (англ. Gill), ноябрь, лейтенант Джозеф Харрисон (англ. Joseph Harrison).
1813 — отправлен на слом и разобран.
Напишите отзыв о статье "HMS Panther (1758)"
Ссылки
- [www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=5684 Ships of the Old navy]
Литература
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Winfield, Rif. British Warships in the Age of Sail 1714−1792: Design, Construction, Careers and Fates. London-St.Paul: Seaforth, 2007. ISBN 978-1-84415-700-6
Примечания
Отрывок, характеризующий HMS Panther (1758)
Бонапарте, подъехав галопом, остановил лошадь.– Кто старший? – сказал он, увидав пленных.
Назвали полковника, князя Репнина.
– Вы командир кавалергардского полка императора Александра? – спросил Наполеон.
– Я командовал эскадроном, – отвечал Репнин.
– Ваш полк честно исполнил долг свой, – сказал Наполеон.
– Похвала великого полководца есть лучшая награда cолдату, – сказал Репнин.
– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.
В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
