HMS Invincible (1765)
HMS Invincible (1765) — 74-пушечный линейный корабль 3 ранга Королевского флота, второй корабль, названный Invincible.
Заказан 4 ноября 1761 года. Спущен на воду 9 марта 1765 года на королевской верфи в Дептфорде.[1] Принадлежал к «обычным» 74-пушечным, строившимся для восполнения убыли кораблей во время Семилетней войны.
В период мира с 1765 по 1775 год хранился в отстое. Вошёл в строй в Портсмуте в 1776 году.[1]
Содержание
Служба
Американская война за независимость
Участвовал в Американской революционной войне.
1776 — ноябрь, вошёл в строй, капитан Хайд Паркер.
1778 — капитан Энтони Парри (англ. Anthony Parrey), под брейд-вымпелом коммодора Джона Эванса (англ. John Evans); 9 июня с эскадрой Байрона ушёл в Северную Америку, оттуда на Ньюфаундленд, затем в Англию.
1779 — апрель-май, оснащение и обшивка медью в Портсмуте; капитан Джон Лафоре́ (англ. John Laforey), в составе флота Харди; июль,(?) капитан Самуэль Корниш (англ. Samuel Cornish).
1780 — 8 января с эскадрой Родни участвовал в нападении на корабли Компании Каракаса; 16 января с ним же был в Битве при лунном свете, затем сопровождал конвой на Минорку; апрель, капитан Джордж Фальконер (англ. George Falconer), вошёл в эскадру Грейвза; назначен в Вест-Индию, но команда взбунтовалась[2].
Бунт
Invincible был одним из кораблей эскадры коммодора Уолсигема (англ. Charles Walsingham) в Спитхеде, предназначенных идти в Вест-Индию, в ответ на появление французской эскадры де Гишена. Но команда отказалась выбрать якорь прежде, чем ей выплатят жалование, которое, по словам людей, им задолжали[3].
Актом Парламента об улучшении оплаты моряков Королевского флота статьей 5 в частности предусматривалось, что если какой-либо корабль Его величества находится в море и команде следуют «морские» за 12 месяцев или более, то по возвращении он «должен произвести немедленную выплату задолжного жалования». Согласно статье 6, процедура должна была быть следующей:
…как только корабль, которому шло морское жалование двенадцать месяцев или более, приходит в любой порт Великобритании, или к её берегам, капитан или коммандер немедленно прикажет составить пять экземпляров расчётных книг, за все время, пока кораблю следовала оплата, кроме последних шести месяцев, и немедленно отправит, с первой безопасной оказией, эти книги, вкупе с тремя алфавитными списками[4] и вещевой книгой, комиссарам флота в их Военно-морской комитет, и как только такой корабль будет или придёт в любой порт Великобритании, где имеется комиссар, оный комиссар флота испросит необходимые суммы денег и произведёт немедленную выплату всех положенных жалований, за вычетом аванса и удержаний, оставляя всегда последние шесть месяцев неоплаченными, но не более… В месяце считать двадцать восемь дней.
Оригинальный текст (англ.)as often as any ship shall have been in sea pay for twelve months, or more, shall be or arrive in any port of Great Britain, ot the cost thereof, the Captain, or Commander, shall immediately cause five complete pay books to be made out for all the time such ships have been in pay, except the last six months, and forwith transmit, by the first safe opportunity, such books, together with three alphabets, and a slop book, to the Commissioners of the Navy at their Board, and so soon as such ship shall be or arrive in any port of Great Britain, where there is a Commissioner of the Navy, the said Commissioner of the Navy shall solicit the necessary sums of money and shall cause the immediate payment to be made, of all wages due, deducting the advance money and all defalcations, leaving always six months unpaid, and no more… The month shall consist of twenty-eight days. [5]
На этих двух статьях моряки Invincible и основывали свои претензии получить оплату прежде, чем корабль выйдет в море. По части жалования, считая 28 дней в месяце, им полагалась выплата за 6 месяцев, но по календарным месяцам, до срока был ещё почти месяц. Это был особый случай, из-за разницы в календарном и фискальном месяцах, но вообще подобные отказы случались нередко, и команды всегда ссылались на акт Парламента. Однако в прямом противоречии с отказом выйти в море находится статья 14 Военно-морского устава (англ. Articles of War[6]):
Если получен приказ к бою, или любой службе в море, всякий человек, или люди, на флоте, намеренные отклонить бой, или службу, под предлогом задержки жалованья, или любым другим предлогом, всякий повинный в этом будет осужден судом Военного трибунала к смерти, или другому наказанию, какое Военный трибунал сочтет заслуженным по тяжести вины.
Моряки Invincible прибегли к методам, и ранее практиковавшимся в таких случаях. Они были единодушны в отказе выбрать якорь, но во всех прочих отношениях подчинялись своим офицерам. Командующий в Портсмуте, адмирал сэр Томас Пай, посылал на борт нескольких капитанов, чтобы убедить команду вернуться к исполнению долга. Но убеждения редко достигают цели в подобных случаях; они оказались бездейственны. Использовались и угрозы. 74-пушечный HMS Alexander получил приказ подтянуться и встать борт о борт с Invincible, и начались приготовления к бою. Но судя по всему, и это не возымело решающего действия. Корабль не вышел в море с коммодором Уолсингемом, и следовательно, команда достигла того, ради чего пошла на неподчинение: не идти в Вест-Индию без выплаты жалования.
Правда, четверо были арестованы, позже предстали перед трибуналом, и двое из них были осуждены к 500 плетям каждый. Но поскольку вся команда была в почти таких же обстоятельствах, что эти двое, то видимо, исполнить наказание не сочли подобающим[7].
Вест-Индия и Северная Америка
Позже в 1780 году корабль принял капитан Чарльз Секстон (англ. Charles Sexton); был с флотом адмирала Гири, затем адмирала Дарби; 29 ноября с эскадрой Худа ушёл в Вест-Индию.
1781 — 3 февраля был при острове Св. Евстафия; 29−30 апреля был при Мартинике; май, временный капитан Ричард Бикертон, был с эскадрой Дрейка при Тобаго; ушёл с Худом в Северную Америку; 5 сентября был при Чесапике; с Худом вернулся в Вест-Индию.
1782 — 25−26 января был при Сент-Киттсе; ушёл для ремонта на Ямайку; 21 июля с адмиралом Пиготом ушёл в Америку; с 5 сентября по 10 октября в Нью-Йорке; ноябрь, в блокаде Кап-Франсуа.
1783 — февраль, с эскадрой коммодора Аффлека при Пуэрто-Кабельо; 19 февраля отбил 44-пушечный HMS Argo; капитан Секстон сдал командование.
1784 — февраль, подготовлен в отстой в Плимуте.
1788 — ноябрь, большой ремонт в Чатеме по июль 1791 года.[2]
Французские революционные войны
Участвовал во Французских революционных войнах.
1794 — капитан Томас Пакенхем (англ. Thomas Packenham).
Invincible принял участие в боях 29 мая и 1 июня 1794 года.
В первый день он сражался с тремя линейными кораблями, и дважды был подожжён калёными ядрами Brutus, 50-пушечного razée. Грот-стеньга была сбита выстрелом, фок- и грот-мачты и нижние реи покалечены. 10 человек команды были убиты и 21 ранен.
В день Славного Первого июня он потерял ещё 4 человека убитыми и 10 ранеными, сражаясь с Juste, и опять был выведен из строя. Juste был взят в плен и уцелел только потому, что лейтенант Генри Блэквуд (англ. Henry Blackwood) заметил как французский капитан, уже смертельно раненый, ползет с зажжённым фитилем к крюйт-камере. Лорд Хау, видя беспомощное состояние Invincible, послал HMS Venus и HMS Aquilon отбуксировать его из линии, но капитан Пакенхем сказал им, что не не нуждается в иной помощи, кроме как все пыжи и банники, какими они могут поделиться, и указал им корабль, который можно буксировать в линию.
1799 — капитан Кэйли (англ. W. Cayley), Вест-Индия.
20 августа 1800 года вошёл в Английский канал с конвоем из 40 судов с Мартиники. Конвой разделился у островов Силли, HMS Scourge повел 11 судов в Бристольский канал.
1801 — капитан Джон Ренни (англ. John Rennie). Флагман контр-адмирала Томаса Тотти (англ. Thomas Totty).
Гибель
Утром в понедельник, 16 марта 1801 года корабль вышел из Ярмута в Саунд, чтобы присоединиться к флоту сэра Хайд-Паркера, уже адмирала. Около 2 часов пополудни наскочил на мель Хасборо-сэндз. В течение почти трёх часов корабль било о грунт, после чего рухнула бизань-мачта. Немедленно была срублена грот-мачта, и корабль сошёл с мели в три с половиной фатома на глубину семнадцать фатом. К несчастью, он при этом потерял руль, стал неуправляем и снова сел на банку.
Были спущены две шлюпки, в одну сошли адмирал, баталер, четыре мичмана, трое адмиральских слуг и некоторое число моряков; другая была также полна людьми. Их принял на борт оказавшийся рядом рыбацкий смок. Шлюпки вернулись к Invincible, но одну при подходе к смоку отослали, люди с неё были спасены угольщиком. Тем временем корабль погружался на глубоком месте. Был спущен катер, все кто мог спрыгнули в него, и только успели отойти из-под кормы, как Invincible исчез под водой.
Капитан Ренни и остальные офицеры, за исключением лейтенантов Такера (англ. Tucker) и Квоша (англ. Quash), а также все офицеры морской пехоты и большинство команды погибли. Около 70 или 80 человек были спасены катером. Погибло свыше 400 человек, среди которых было несколько пассажиров, направлявшихся на другие корабли эскадры Северного моря.
Спасены следующие офицеры и унтер-офицеры: Адмирал Тотти; лейтенант Квош; лейтенант Такер; лейтенант Ивли (англ. Eveley, HMS London); Уайтуэй (англ. Whiteway), штурманский помощник; Стаут (англ. Stout), штурманский помощник; Такер (англ. Tucker) штурманский помощник; Вилсон (англ. Wilson), мичман; Поуп (англ. Pope) старшина; Клайд (англ. Clyde), баталер; Финни (англ. Finney), старшина; Ноулс (англ. Knowles), боцман; Престон (англ. Preston), старшина.
- Офицеров и матросов 177
- Морских пехотинцев 19
- Всего 196
Два матроса выжили, цепляясь за кусок кормовой галереи, отломившейся когда корабль пошёл ко дну. Их спас бриг Briton из Сандерленд, после двух дней и ночей проведенных в воде. У них не было никакой провизии, только немного табака. Один из них, Даниэл Брайан (англ. Daniel Brian), потерял слух и получил множество ушибов.
Последствия и память
Срочно созванное в Ширнесс на борту HMS Ruby разбирательство освободило адмирала и капитана (посмертно) от ответственности за потерю корабля, и возложило вину на портового лоцмана и мастера (посмертно).
Останки многих из команды были случайно обнаружены в 1988 году в общей могиле при церкви в Хэпписбург (Норфолк). На ней в 1998 году была установлена памятная плита[8].
Напишите отзыв о статье "HMS Invincible (1765)"
Ссылки
[www.ageofnelson.org/MichaelPhillips/info.php?ref=1222 Ships of the Old navy]
Примечания
- ↑ 1 2 3 Lavery,... p.177.
- ↑ 1 2 Winfield... p. 69.
- ↑ Beatson, R … vol. 5, p. 5.
- ↑ имеется в виду судовая роль
- ↑ Цит. по: Beatson, R … vol. 5, p. 5−6.
- ↑ [www.hmsrichmond.org/rnarticles.htm Royal Navy Articles of War − 1757]
- ↑ Beatson, R … vol. 5, p. 7.
- ↑ [www.happisburgh.org/history/sea/losses-at-sea Losses at Sea]
Литература
- Beatson, Robert. Naval and Military Memoirs of Great Britain, from 1727 to 1783: vol. 5. Longman, Hurst, Rees, and Orne, et al., London, 1804.
- Fleet Battle and Blockade. The French Revolutionary War 1793-1797 / Robert Gardiner, ed. — London: Chatham Publishing, 1997. — 192 p. — ISBN 1-86176-018-3.
- Lavery, B. The Ship of the Line. The development of the battlefleet 1650-1850. — Conway Maritime Press, 2003. — Vol. I. — ISBN 0-85177-252-8.
- Winfield, Rif. British Warships in the Age of Sail 1714−1792: Design, Construction, Careers and Fates. London-St.Paul: Seaforth, 2007. ISBN 978-1-84415-700-6
| ||||||
Отрывок, характеризующий HMS Invincible (1765)
Лоррен задумался.– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!
В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
