Авинов, Александр Павлович

Александр Павлович Авинов
Дата рождения	18 марта 1786(1786-03-18)
Место рождения	с. Василёво, Касимовский уезд, Рязанская губерния
Дата смерти	30 сентября 1854(1854-09-30) (68 лет)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Россия Россия
Род войск	флот
Звание	адмирал
Командовал	84-пуш. корабль «Гангут» 110-пуш. корабль «Император Пётр I» 3-я бригада 4-й флотской дивизии 2-я практическая эскадра Черноморского флота Севастопольский порт
Сражения/войны	Война третьей коалиции Трафальгарское сражение Война Шестой коалиции Отечественная война 1812 года Русско-турецкая война 1828—1829 Наваринское сражение
Награды и премии	Орден Святого Георгия 4-й ст. (1816), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1837), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1832), Орден Белого Орла (1845), Орден Бани, Военный орден Святого Людовика, Орден Спасителя
Связи	сын Сергей сын Николай свояк А. П. Лазарев свояк А. А. Дурасов

Александр Павлович Авинов (18 марта 1786, с. Василёво, Касимовский уезд, Рязанская губерния — 30 сентября 1854, Санкт-Петербург) — путешественник, адмирал (1852), командир Севастопольского порта, член адмиралтейств-совета.

Биография

Александр Павлович происходил из старинного дворянского рода Авиновых. При Иване III представители этого рода были выселены из Новгорода и были вынуждены поселиться неподалёку от Рязани. В 1619 году Осип Андреевич Авинов получил в качестве имения деревню Василёво, где 18 марта 1786 года и родился его потомок Александр Павлович Авинов — сын кавалерийского подпоручика Павла Ивановича Авинова (ум.1786).

В 1796 году дядей, вице-адмиралом Н. С. Скуратовым, Александр Авинов был определён в Морской кадетский корпус. С 1801 года, в звании гардемарина, Авинов плавал по Балтийскому морю — в Копенгаген и Любек. Затем, в 1803 году, был послан для практического изучения морского дела на судах английского флота (вместе с М. П. Лазаревым и М. Н. Станюковичем).

С 10 июня 1804 г. он плавал мичманом на английских судах в Северном Ледовитом и Атлантическом океанах и 9 октября 1805 г. участвовал в Трафальгарском бою, под начальством Нельсона; после этого боя попал в плен к испанцам и провёл несколько месяцев на острове Пальме. 9 октября 1806 г., служа опять на английской эскадре, находился при бомбардировании Булони.

С 1808 года, возвратившись в Россию, три кампании крейсировал в Балтийском море и затем, с мая 1812 г. по сентябрь 1814 г., в чине лейтенанта находился в плавании у берегов Голландии и Англии. В феврале 1814 г., находясь в сражении при Флиссенгене, Авинов стоял в устье Шельды, для защиты бывших в Голландии русских войск. 1815 и 1816 гг. он провёл в крейсерстве, а в 1817 г. перевозил десантные войска из Кале в Россию. 26 ноября 1816 года за беспорочную выслугу 18 шестимесячных морских кампаний он был награждён орденом св. Георгия 4-й степени (№ 3295 по списку Григоровича — Степанова).

4 июня 1819 г. Авинов отправился в кругосветное плавание старшим офицером на шлюпе «Открытие» под начальством капитан-лейтенанта М. Н. Васильева. Целью экспедиции было описание северных берегов Америки и отыскание от них проходов в Атлантический океан. Суда экспедиции, из Камчатки, через Берингов пролив, прошли Ледовитым морем до 72° северной широты, где встретились сплошные льды, принудившие мореплавателей воротиться назад.

Для второй кампании в Ново-Архангельске построен был бот, вверенный Авинову и Галлу, которым поручено было описать американский берег между мысами Невенгам и Дерби. На боте плавание в бурном море представляло необычайные трудности, так как волнение заливало палубу, останавливая работу на целые дни. Несмотря на все это, Авинов в два месяца прошёл по широте весь Тихий океан, хотя и не доходил до мыса Дерби, окончив кампанию прибытием в Петропавловский порт, откуда последовало возвращение в Кронштадт (19 августа 1822 г.). За эту экспедицию Авинов получил пенсию на службе и чин капитан-лейтенанта; один из открытых им мысов (60° северной широты и 166°30' восточной долготы) назван его именем.

С 1823 по 1827 г. он находился в Кронштадте и, в чине капитана 2-го ранга (произведён в конце 1822 г.) командуя 84-пушечным кораблём «Гангут», поступил в эскадру контр-адмирала графа Л. П. Гейдена, отплывшую в Средиземное море. Гейден, как известно, прибыл к Наварину, когда его уже блокировала английская эскадра Э. Кодрингтона. К 1 октября прибыла и французская эскадра контр-адмирала де Риньи. Соединённый флот решился войти в Наваринскую бухту и заставить турок ничего не предпринимать против греков.

8 октября 1827 г. корабли двинулись по диспозиции в бухту, но были встречены огнём с турецких судов и батарей. Это и вызвало общую канонаду турецкого флота, числом орудий превосходившего союзников. Перевес численности орудий, однако, не помог и после четырёхчасового ожесточённого боя, турецко-египетский флот был окончательно истреблен. В разгаре боя на корабль «Гангут» пущен был турками громадный зажженный брандер. Авинов успел огнём всей своей артиллерии потопить его, не допустив до корабля. Затем, пущенный неприятелем на союзную эскадру египетский адмиральский фрегат «Лагерьер» врезался в «Гангут». В этом последнем случае, дабы предупредить гибель от взрыва остальных близстоящих союзных судов, рискуя каждый момент сам взлететь на воздух, Авинов снялся с якоря и, выйдя на свободную воду, принялся за тушение пожара и освобождение своего корабля от горевшего неприятельского фрегата. Прорубив ему дно, он потопил фрегат.

Не нахожу достаточно выражений, дабы изъяснить в. в-ву храбрость, присутствие духа и усердие капитанов, офицеров и нижних чинов, оказанные ими во время кровопролитного сего сражения; они дрались, как львы, против сильного и упорного неприятеля, а в особенности отличились капитаны Лазарев, Авинов, Свинкин, Богданович и Хрущев…

— Из рапорта командующего русской эскадрой контр-адмирала графа Л. П. фон Гейдена на Высочайшее имя

За заслуги в Наваринском бою Авинов был произведён в капитаны 1-го ранга и награждён орденом св. Владимира 3-й степени и получил соответствующие награды от французского (орден св. Людовика), английского (орден Бани) и греческого (Командорский крест) королей; корабль его потребовал очень сложных работ для исправления, так что, прозимовав на Мальте, вернулся в Кронштадт только 22 июля 1828 г.

В 1829 году Авинов был назначен командиром нового 110-пушечного корабля «Император Пётр I», но вместо плавания на нём Авинов был послан в Америку, для покупки корвета с новейшими приспособлениями и для ознакомления с усовершенствованной системой судостроения. Из этой командировки Авинов вернулся контр-адмиралом (произведён 7 октября 1830 года) и, получив за исполнение поручения Высочайшее благоволение (5 февраля 1831 г.), назначен командиром 3-й бригады 4-й флотской дивизии, а 16 января 1834 г. тотчас по назначении М. П. Лазарева главным командиром Черноморского флота — начальником штаба Черноморского флота. В 1832 году награждён орденом Святого Станислава 1-й степени.

В 1836—1837 годах Авинов крейсировал по Чёрному морю, командуя 2-й практической эскадрой, 6 декабря 1837 года произведён в чин вице-адмирала, с назначением командиром Севастопольского порта. По вооружению его и обращению в первоклассный порт, состоя председателем комитетов о построении Адмиралтейства и сухих доков, он оказывался деятельным сотрудником М. П. Лазарева. В 1837 году награждён орденом Святого Владимира 2-й степени.

С 1841 г. Авинов был военным губернатором Севастополя. Кипучая деятельность следующих восьми лет прекратилась болезнью Авинова, начавшейся с известия о смерти сына, утонувшего в Пирее. В 1845 году он был награждён орденом Белого орла.

В 1849 г. за болезнью он должен был просить о назначении на должность, более соответствующую его здоровью. Авинов высочайшим приказом от 3 апреля 1849 г. был назначен членом Адмиралтейств-совета, а 2 октября 1852 г. произведён в адмиралы. Здоровье его в Санкт-Петербурге, казалось, улучшилось и ко дню юбилея — 50-летнего служения в офицерских чинах (10 июня 1854 г.) — он был вполне здоров, но с первых чисел следующего сентября почувствовал расстройство здоровья вследствие простуды, и 30 сентября его не стало. Похоронен в Воскресенском Новодевичьем монастыре.

Семья

Был женат на Елизавете Максимовне Коробка. Их дети:

• Александра — замужем за Николаем Александровичем Ридингером
• Иван
• Василий (1826—1849)
• Сергей (1831—1906)
• Митрофан (1833—1871)
• Фёдор (1835—1903)
• Анна
• Александр (1838—1867)
• Михаил (13.9.1840—17.3.1843)
• Николай (1844—1911)

Литература

• Авинов, Александр Павлович // A (метка английского Ллойда) — Алжирия. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911. — С. 49—50. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.] ; 1911—1915, т. 1).</span>
• Некролог // «Морской сборник», 1855 г., № 1,
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Скрицкий Н. В. Русские адмиралы, ИД «Рипол Классик»^{[уточнить]}
• Авинов // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Энциклопедия военных и морских наук под редакцией Г. А. Леера. Т. I. СПб., 1883

Ссылки

• [funeral-spb.narod.ru/necropols/novodev/tombs/avinov/avinov.html funeral-spb.narod.ru]
• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/528/%D0%90%D0%B2%D0%B8%D0%BD%D0%BE%D0%B2, Большая биографическая энциклопедия]
• [funeral-spb.narod.ru/necropols/novodev/tombs/avinov/img/1.jpeg Портрет]

Отрывок, характеризующий Авинов, Александр Павлович

– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.