Акулинин, Иван Григорьевич

Иван Григорьевич Акулинин
Генерал-майор Акулинин Иван Григорьевич
Дата рождения	12 января 1880(1880-01-12)
Место рождения	Верхнеуральский уезд, Оренбургская губерния, Российская империя
Дата смерти	26 ноября 1944(1944-11-26) (64 года)
Место смерти	город Париж, Франция
Принадлежность	Российская империя Российская империя, Белое движение
Род войск	Оренбургское казачье войско
Годы службы	1900—1920
Звание	генерал-майор
Командовал	начальник штаба походного атамана Оренбургского казачьего войска при Ставке Верховного правителя России, 1-й и 2-й Оренбургский казачий корпус Оренбургской отдельной армии, войсковой атаман Оренбургского казачьего войска в эмиграции
Сражения/войны	Русско-японская война, Первая мировая война: Брусиловский прорыв Гражданская война в России: Наступление армии Колчака Голодный поход
Награды и премии

Ива́н Григо́рьевич Акули́нин (12 (24) января 1880, Российская империя, п. Урлядинский Оренбургского Казачьего Войска — 26 ноября 1944, Франция, Париж) — русский военачальник, генерал-майор.

Участник Русско-Японской, Первой мировой и Гражданской войн. Участник Белого движения.

Биография

Потомственный оренбургский казак. Родился в 1880 году в п. Урлядинский, станицы Карагайской, 2-го (Верхнеуральского) отдела Оренбургского казачьего войска.

Окончил Верхнеуральское городское училище. В 1900 году поступил на военную службу вольноопределяющимся, затем поступил в Оренбургское казачье юнкерское училище, по окончании которого в 1903 году в чине хорунжего получил назначение во 2-й Оренбургский казачий полк.

Участие в Русско-Японской войне

Участвовал в войне в составе 4-го Сибирского казачьего полка. В 1905 году был назначен адъютантом 14-го Оренбургского казачьего полка. В 1906 году был переведён во 2-ю Оренбургскую сотню Лейб-Гвардии Сводно-казачьего полка. Произведён в подъесаулы.

Учёба в Академии Генерального шатаба

В 1913 году закончил Академию Генерального штаба по 1-му разряду, с причислением к Генеральному штабу. После выпуска из академии приказом по ГШ № 36 за 1913 год был прикомандирован к Офицерской кавалерийской школе на 2 года, для изучения технической стороны кавалерийской службы. Уже в тот период Акулинин начал заниматься научно-исследовательской работой по истории Оренбургского казачьего войска.

Участие в Первой мировой войне

Начал Первую мировую войну старшим адъютантом Штаба 3-й Донской казачьей дивизии. Был награждён Георгиевским оружием, а за бои близ Сандецы был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени. После боев у Сандецу был эвакуировал на Кавказ для лечения, откуда был вызван на службу в Главное управление Генерального штаба, где служил до 1916 года.

С конца 1915 года преподавал тактику во Владимирском военном училище и Пажеском корпусе. Был членом георгиевской думы. Принимал участие в межсоюзной конференции Антанты, получил французский Орден Почётного легиона. Был произведён в полковники.

Участие в гражданской войне

После захвата власти в стране большевиками перебрался из Петрограда в область Оренбургского Казачьего Войска и был там избран депутатом войскового круга, а вскоре стал заместителем войскового атамана А. И. Дутова в войсковом правительстве. В августе 1918 года возглавлял войсковую организацию Оренбургского казачьего войска на предварительном Государственном совещании в Челябинске представителей государственных образования Востока России.

1 октября 1918 года «за заслуги перед Родиной и войском» был Войсковым кругом произведён в генерал-майоры, что впоследствии было подтверждено приказом Верховного главнокомандующего войск Директории генерала В. Г. Болдырева от 4 октября 1918 года. С 19 октября 1918 года по 19 февраля 1919 года занимал пост главного начальника Оренбургского военного округа. С 21 февраля по 17 июня 1919 года командовал 2-м Оренбургским казачьим корпусом Отдельной Оренбургской армии.

Служил с 17 июня по 11 июля 1919 года начальником штаба походного атамана всех казачьих войск А. И. Дутова. Позднее командовал 1-м Оренбургским казачьим корпусом в составе Южной армии. После начала наступления Красной армии, в отличие от Дутова, уходившего на юго-восток, принял решение отходить с боеспособными и стойкими остатками частей корпуса (примерно 2000 человек), в область Уральского казачьего войска и присоединился к отдельной Уральской армии, где и служил с 11 июля по 11 ноября 1919 года.

В конце ноября оренбургские казаки во главе с Акулининым эвакуировались в армию генерала Деникина на Кавказ, где Акулинин представлял оренбуржцев на Верховном казачьем круге в начале 1920 года.

После отступления ВСЮР и Новороссийской эвакуации, в марте 1920 года оренбургские казаки во главе с Акулининым ушли в Грузию и были впоследствии перевезены в Русскую Армию в Крым к генералу Врангелю, где и продолжали борьбу вплоть до эвакуации армии Врангеля из Крыма в ноябре 1920 года.

Эмиграция

И. Г. Акулинин эвакуировался из Крыма вместе с частями Русской армии в конце ноября 1920 года на французском транспорте для перевозки угля «Сцегед» совершенно, не приспособленном для перевозки людей. На него было погружено 2 475 беженцев. Эвакуация прошла в очень тяжелых условиях, прежде всего из-за тесноты, большой скученности, паразитов и отсутствия света. 29 ноября 1920 года «Сцегед» прибыл в порт Дубровник Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев, после небольшого карантина, высадка русских беженцев была окончена к утру 6 декабря.

После непродолжительного пребывания в Дубровнике, Акулинин перебрался в Белград, где вступил в белградское Общество русских офицеров Генерального штаба. 25 декабря 1921 года он выступил перед членами общества с докладом на тему «Советская Россия в конце 1921 года», в котором отметил, что «задача всех антибольшевистских сил — и в частности задача офицеров Генерального штаба — всеми силами и средствами содействовать ускорению падения коммунистической власти». В конце концов он устроился на работу в Державную комиссию.

В Белграде Акулинин вплотную соприкоснулся с проблемами казачьей эмиграции. Он оказывал помощь бывшим сослуживцам-участникам антибольшевистской борьбы в рядах Оренбургской армии, выдавая им удостоверения о политической благонадёжности. Эти бумаги, в обстановке подозрительности, характерной для белой эмиграции (и во многом оправданной), имели очень важное значение для их трудоустройства и вовлечения в общественную жизнь.

Когда 6 февраля 1921 года в г. Суйдин, (Китай) был убит атаман Оренбургского казачьего войска генерал-лейтенант А. И. Дутов, возникла проблема сохранения преемственности атаманской власти. Заместителем атамана, с 1 марта стал генерал Н. С. Анисимов, избранный на этот пост организационным собранием оренбургских казаков в Харбине. Он располагал значительными денежными суммами (свыше 100 000 золотых рублей), полученными от атамана Г. М. Семёнова на поддержку оренбуржцев в Китае, что и послужило одной из основных причин избрания Анисимова на атаманский пост. Позднее, уже после падения Белого Приморья, стало известно, что Анисимов расстратил все имевшиеся в его распоряжении капиталы. Ему немедленно было выражено недоверие, а войсковым атаманом оренбургских казаков за рубежом, был избран И. Г. Акулинин.

В приказе по Оренбургскому казачьему войску от 6 мая 1923 года, изданном в Харбине, было указано: «Органи­зационное собрание Оренбургских казаков, протоколом от 16 февраля 1923 года постановило: генерала Анисимова лишить полномочий заместителя Войскового атамана и избрать Войско­вым атаманом зарубежных оренбургских казаков Генерального штаба генерала Ивана Григорь­евича Акулинина, находящегося в Западной Европе…».

О своем избрании атаманом Акулинин узнал только в июне 1923 года. В 1923 году он переехал в Берлин, где поселился в пансионе Гюнтера (Pension Günther). Являясь с 1923 года представителем Восточного казачьего со­юза (Харбин) в Западной Европе, он вел переписку с великим князем Николаем Николаевичем, Донским атаманом А. П. Богаевским, председателем Объединенного совета Дона, Кубани и Терека, и другими видными деятелями Русского зарубежья.

Приблизительно в конце 1924 — начале 1925 годов Акулинин переехал в Париж, (Франция). В 1930—1931 годах Акулинин являлся председателем Совета старшин Казачьего клуба в Париже, некоторое время был председателем Казачьего союза, стал одним из учредителей газеты «Возрождение», работал редактором казачьего отдела в журнале «Часовой», а также сотрудничал в других эмигрантских периодических изданиях. Собрал солидный архив по истории оренбургского казачества. Вступил в масонскую ложу в Париже. Написал воспоминания о Гражданской войне.

Умер в Париже 26 ноября 1944 года и был похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа.

Награды

• Орден Святой Анны 4 степени «За храбрость» (1904).
• Орден Святого Станислава 3 степени с мечами и бантом (1904).
• Орден Святой Анны 3 степени с мечами и бантом (1904).
• Орден Святой Анны 2 степени с мечами (1905).
• Орден Святого Владимира 4 степени с мечами и бантом (1905).
• Орден Святого Георгия 4-й степени (1916).
• золотое Георгиевское оружие «За храбрость» (1915).

Произведения

• Уральское казачье войско в борьбе с большевиками (1927).
• Оренбургское казачье войско в борьбе с большевиками (1933).
• Справка по истории Оренбургского казачьего войска (1937).

Источники

• Ганин А. В. [orenbkazak.narod.ru/akul.htm Жизнь и судьба И. Г. Акулинина //Станица. 2000. № 1(31). С. 23-24]
• Волков Е. В., Егоров Н. Д., Купцов И. В. Белые генералы Восточного фронта Гражданской войны: Биографический справочник. — М.: Русский путь, 2003. — 240 с. ISBN 5-85887-169-0
• Ганин А. В. [orenbkazak.narod.ru/ocherk.htm АНТИБОЛЬШЕВИЦКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ОРЕНБУРГСКОМ КАЗАЧЬЕМ ВОЙСКЕ. КРАТКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ОЧЕРК]
• Ганин А. В. [www.nivestnik.ru/2004_2/14.shtml Казак в эмиграции: судьба генерала И. Г. Акулинина (1920—1944)]

Ссылки

• [www.grwar.ru/persons/persons.html?id=698 Акулинин, Иван Григорьевич] на сайте «[www.grwar.ru/ Русская армия в Великой войне]»
• [www.regiment.ru/bio/A/20.htm Русская Императорская Армия — Акулинин Иван Григорьевич]
• [zemlyaki.skal.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=114:--q------q&catid=48:2010-09-28-06-03-54&Itemid=158 ОРЕНБУРГСКОЕ КАЗАЧЬЕ ВОЙСКО В БОРЬБЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ — Акулинин Иван Григорьевич]

Отрывок, характеризующий Акулинин, Иван Григорьевич

Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.
Голоса и шаги огромной дворни и приехавших с подводами мужиков звучали, перекликиваясь, на дворе и в доме. Граф с утра выехал куда то. Графиня, у которой разболелась голова от суеты и шума, лежала в новой диванной с уксусными повязками на голове. Пети не было дома (он пошел к товарищу, с которым намеревался из ополченцев перейти в действующую армию). Соня присутствовала в зале при укладке хрусталя и фарфора. Наташа сидела в своей разоренной комнате на полу, между разбросанными платьями, лентами, шарфами, и, неподвижно глядя на пол, держала в руках старое бальное платье, то самое (уже старое по моде) платье, в котором она в первый раз была на петербургском бале.
Наташе совестно было ничего не делать в доме, тогда как все были так заняты, и она несколько раз с утра еще пробовала приняться за дело; но душа ее не лежала к этому делу; а она не могла и не умела делать что нибудь не от всей души, не изо всех своих сил. Она постояла над Соней при укладке фарфора, хотела помочь, но тотчас же бросила и пошла к себе укладывать свои вещи. Сначала ее веселило то, что она раздавала свои платья и ленты горничным, но потом, когда остальные все таки надо было укладывать, ей это показалось скучным.
– Дуняша, ты уложишь, голубушка? Да? Да?
И когда Дуняша охотно обещалась ей все сделать, Наташа села на пол, взяла в руки старое бальное платье и задумалась совсем не о том, что бы должно было занимать ее теперь. Из задумчивости, в которой находилась Наташа, вывел ее говор девушек в соседней девичьей и звуки их поспешных шагов из девичьей на заднее крыльцо. Наташа встала и посмотрела в окно. На улице остановился огромный поезд раненых.
Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.