Бой 22 сентября 1914 года

Бой 22 сентября 1914 года
Основной конфликт: Первая мировая война
Тонущий броненосный крейсер «Кресси»
Дата	22 сентября 1914 года
Место	Северное море
Итог	Победа немцев, полное уничтожение британского соединения
Противники
Великобритания Гранд-Флит <center> Германия Флот открытого моря
Командующие
Дж. Драммонд † О. Веддиген
Силы сторон
3 броненосных крейсера 1 подводная лодка
Потери
Все 3 британских крейсера потоплены, 1459 погибших Нет

Бой 22 сентября 1914 года (потопление крейсеров «Абукир», «Хог» и «Кресси») — одна из первых в истории и одновременно одна из самых успешных атак подводной лодки, пришедшаяся на начальный период Первой мировой войны. Бой заключался в последовательном потоплении в течение часа трёх британских броненосных крейсеров «Абукир», «Хог» и «Кресси» одной немецкой подводной лодкой U-9 в Северном море. Совокупные потери экипажей потопленных крейсеров составили 1459 чел.

Столь быстрая гибель трёх крупных кораблей показала, что подводная лодка является чрезвычайно грозным морским оружием, хотя до этого случая многие военно-морские специалисты скептически относились к боевым возможностям подлодок. Бой выявил также серьёзные организационные просчёты в руководстве британским флотом и крупные недостатки в подходах британского Адмиралтейства к войне на море. Данный инцидент оказал серьёзное воздействие на развитие военно-морской тактики.

Предыстория

В первые месяцы войны командование Королевского флота активно использовало для несения дозорной службы в Северном море старые броненосные крейсера. Это было во многом вынужденной мерой, вызванной нехваткой у англичан лёгких крейсеров новых типов, хотя Адмиралтейство осознавало уязвимость морально устаревших броненосных крейсеров в случае встречи с германским флотом. Кроме того, броненосные крейсера обладали хорошей мореходностью и могли находиться в дозоре в любую погоду в отличие, например, от эсминцев.

Из броненосных крейсеров типа «Кресси» было составлено специальное соединение, предназначенное для дозорной службы, получившее название «крейсерский отряд С» (англ. Cruiser Force C). Британские офицеры, не испытывавшие иллюзий относительно возможной судьбы этих кораблей при встрече с более современными кораблями, дали отряду прозвище «эскадра-живец» (англ. live bait squadron). Показательно, что сам У. Черчилль, в то время депутат Палаты общин, протестовал против посылки броненосных крейсеров в дозор без серьёзного охранения.

Расстановка сил перед боем

Начиная с 17 сентября старые броненосные крейсера «Абукир», «Хог» и «Кресси» несли дозор между британскими минными полями, выставленными перед устьем Темзы, и голландским берегом и шли 10-узловым ходом, держа между собой дистанцию в 2 мили. Корабли следовали строем фронта, не применяя противолодочный зигзаг, не имея охранения из эсминцев, которые ещё за день до этого были вынуждены возвратиться в базу из-за плохой погоды. Старшим по соединению был командир «Абукира» капитан первого ранга (кэптен) Дж. Драммонд. Четвёртый однотипный крейсер, «Юриалус», ушёл в базу из-за перерасхода топочного угля и неполадок с антенной радиосвязи.

Немецкая подводная лодка U-9 под командованием капитан-лейтенанта О. Веддигена вышла в боевой поход 20 сентября. Несмотря на сравнительно небольшой срок нахождения в строю, это была уже морально устаревшая лодка — сравнительно слабо вооружённый корабль, водоизмещением около 500 т, с экипажем 28 чел. и 4 торпедными аппаратами калибра 450 мм.

Веддиген вспоминал, что в начале похода видел несколько английских транспортов, но не атаковал их, чтобы не демаскироваться, зная, что в районе его патрулирования были замечены крупные боевые корабли. Несколько раз мимо лодки проходили британские миноносцы, но лодка осталась не обнаруженной. Наконец, в 06.10 на U-9 заметили крейсера «отряда С». В это время лодка находилась в 18 милях (33,3 км) к северо-северо-востоку от Хук-ван-Холланд (побережье Нидерландов). Английское соединение шло 10-узловым ходом, двигаясь курсом на северо-северо-восток, не используя противолодочный зигзаг. Вероятно, командиры крейсеров пренебрежительно отнеслись к противолодочной обороне, поскольку уже давно в районе их нахождения не было замечено немецких ПЛ. Более того, крейсера шли медленнее, чем им было рекомендовано (при патрулировании, согласно инструкциям, ход должен был быть 12—13 узлов).

Германский командир заметил британские корабли на дистанции, когда, как он сам утверждал в отчёте по итогам боя, уже можно было атаковать их торпедами. Однако он решил действовать наверняка, поэтому отдал приказ на погружение и направил лодку так, чтобы подойти возможно ближе к середине британского строя. По его словам, позиция лодки чрезвычайно благоприятствовала такому манёвру.

Атака ПЛ и гибель крейсеров

Первым был атакован «Абукир». U-9 выпустила торпеду около 06.25. Она попала в левый борт крейсера, положение которого сразу же стало крайне тяжёлым. Корабль лишился энергии, принял много воды и его крен, несмотря на контрзатопление, достиг 20°. Вскоре стало ясно, что «Абукир» спасти не удастся и командир отдал приказ покинуть корабль. Однако из-за потери энергии не работали паровые лебёдки, предназначенные для спуска шлюпок, поэтому спустить удалось только одну шлюпку, большинству членов экипажа при покидании корабля пришлось прыгать за борт. Вначале командир посчитал, что крейсер подорвался на мине, поэтому ни на «Абукире», ни на двух других крейсерах не было принято никаких мер противолодочной обороны.

Тем не менее, командир «Абукира» быстро осознал свою ошибку, поняв, что его корабль стал жертвой атаки ПЛ, и поднял сигнал, которым запрещал другим кораблям подходить к тонувшему крейсеру. Но это было проигнорировано. В то время Адмиралтейством ещё не была издана инструкция, запрещавшая британским командирам приближаться к тонущим кораблям, если подозревалось присутствие подводной лодки, поэтому «Хог» сразу направился на помощь «Абукиру». Командир «Хога» предположил, что если его корабль будет находиться с другого борта «Абукира», то ПЛ не сможет его атаковать. Он приказал застопорить ход и спускать шлюпки для снятия команды гибнувшего крейсера. «Кресси» также застопорил ход.

Тем временем Веддиген обогнул тонувший «Абукир» и оказался в состоянии атаковать стоявший без хода «Хог» с самой близкой дистанции — менее 300 м. U-9 выпустила по нему торпеду, которая попала кораблю в район кормовых погребов боезапаса 234-мм орудий как раз в то время, когда шлюпки корабля возвращались обратно, полные людьми с «Абукира». На «Хоге» произошёл сильный взрыв, хотя экипаж корабля оказался в состоянии открыть огонь по U-9, которая, освободившись от груза торпед, временно показалась на поверхности, но затем снова погрузилась. «Хог» затонул очень быстро — он перевернулся уже через 10 минут после попадания Примерно в то же время (около 35 минут после взрыва первой торпеды) перевернулся и тонувший «Абукир». Он ещё около 5 минут держался на поверхности вверх дном, после чего затонул.

Командир «Кресси» немедленно приказал дать ход. С его корабля на дистанции около 300 ярдов был замечен перископ ПЛ, по которому был открыт огонь, после чего лодка исчезла. Согласно написанному после боя отчёту командира «Хога» капитана первого ранга В. Николсона, артиллеристы «Кресси» посчитали, что добились попаданий и уничтожили лодку — личный состав корабля даже начал аплодировать. По свидетельствам, «Кресси» пытался таранить лодку, но безуспешно. Как следует из отчёта Николсона, англичане были убеждены, что подверглись атаке сразу нескольких ПЛ с разных направлений.

После потопления второго крейсера U-9, двигаясь на перископной глубине, начала занимать позицию для атаки оставшегося корабля. При этом Веддиген не выпускал цель из поля зрения, наблюдая в перископ. На «Кресси» снова заметили лодку на расстоянии 500—600 ярдов (англичане полагали, что это другая лодка, а не та, которая была ими обстреляна), после чего крейсер начал манёвр уклонения, но это не спасло британский корабль. В 07.20 немцы выпустили по нему две торпеды, из которых одна попала в правый борт корабля. Повреждение не было слишком сильным. Веддиген принял решение атаковать противника последней остававшейся на ПЛ торпедой. U-9, описав полукруг, обошла крейсер с другого борта и поразила его удачным попаданием. Через 15 минут «Кресси» пошёл ко дну. Весь бой, с момента выпуска первой торпеды с U-9 до гибели «Кресси», продолжался около часа.

Веддиген до конца наблюдал в перископ результаты своей атаки. Как он позже написал в отчёте, он знал, что все три британских корабля отправляли по радио сигнал о помощи. Ввиду неизбежного прибытия в район боя британских кораблей немецкий командир предпочёл покинуть это место и ушёл в базу.

Спасение моряков с британских кораблей

Огромную роль в спасении выживших моряков с затонувших крейсеров сыграли прибывшие к месту боя голландские пароходы «Флора» и «Титан». Подобранные «Флорой» 286 моряков (из них 28 офицеров) были доставлены в Нидерланды и затем возвратились в Великобританию. Многих людей спасли подошедшие чуть позже два английских рыболовных судна. Значительное число моряков спасли шлюпки с «Хога», которые остались на воде после гибели своего корабля. Ко времени прибытия британских эсминцев (около 11.00 подошло соединение под командованием коммодора Р. Тэрвитта) спасение уцелевших моряков уже завершилось. Эсминцы приняли с «Титана» всех спасённых, за исключением раненых, которые не могли быть переправлены с борта на борт. Всего были подобраны 837 человек.

Итоги и последствия

Скоротечная гибель трёх крупных боевых кораблей, которые оказались неспособны дать противнику хотя бы малейший отпор, буквально потрясла британское Адмиралтейство и вызвала крайне серьёзный негативный резонанс в общественном мнении Великобритании. Данный инцидент стал сильным ударом по престижу Королевского флота. Не только простым людям, но и многим офицерам флота казалось почти невероятным, что одна подводная лодка водоизмещением всего 500 тонн и с экипажем 28 чел. всего за час безнаказанно уничтожила три крейсера общим водоизмещением 36 тыс. т., причём погибли 1459 человек из их экипажей — почти столько же, сколько погибло английских моряков в Трафальгарском сражении.

Судебное разбирательство по итогам этого несчастного для англичан боя привело к весьма неопределённым итогам. Виновными были признаны офицеры «соединения С»: погибший командир «Абукира» Дж. Драммонд был обвинён в том, что не использовал противолодочное зигзагирование и не вызвал вовремя на помощь эсминцы; командир «соединения С» был обвинён в халатности (в частности, в том, что отсутствовал на месте боя, уйдя в базу на борту «Юриалуса», и не позаботился о прикрытии эсминцами) — но дело ограничилось лишь объявлением порицания. Общее мнение было таково, что основная вина лежала на самом Адмиралтействе, которое продолжало направлять в дозор устаревшие корабли при несомненном и явном риске, но не издало инструкции на случай встречи с подводной лодкой. После этого боя военно-морским специалистам стала очевидна значительная роль подводных лодок в войне на море. Итоги боя 22 сентября существенно повлияли на дальнейшее развитие военно-морской тактики и, в частности, на противолодочную оборону.

Было также очевидно, что столь тяжёлых потерь удалось бы, скорее всего, избежать, если бы крейсера после первой атаки ПЛ немедленно покинули опасный район. Однако английские командиры предпочли оказывать помощь торпедированным кораблям, невзирая на риск новой атаки. Российские военно-морские специалисты также утверждают, что гибель крейсеров стала во многом следствием устаревшего менталитета британских командиров, который не соответствовал изменившимся условиям войны:

...эта крупная победа германских подводников объясняется исключительно неверной тактикой англичан, грубыми просчетами штабов и психологией человека XIX века... Офицеры королевского флота всегда встречают врага лицом к лицу. Они просто не могут допустить возможность подлого удара в спину, поэтому командиры потопленных английских крейсеров не приняли элементарных мер защиты от немецких торпед. Когда тонул торпедированный первым «Абукир», командиры «Хога» и «Кресси» должны были немедленно покинуть опасный район, но лорды Адмиралтейства не дали им соответствующих инструкций, а честь и законопослушность не позволили бросить попавших в беду товарищей. «Хог» и «Кресси» застопорили машины и принялись спасать тонущих матросов «Абукира». Тем самым они подставили себя под торпеды U-9.

Рапорт Веддигена также говорит о том, что поведение британских командиров было явно продиктовано стремлением спасти погибавших товарищей. Он подтверждает, что крейсеры не пытались уклониться от атаки несмотря на очевидную опасность.

Веддиген вернулся в базу в Киле днём 23 сентября, когда германская общественность уже знала о потоплении им трёх английских броненосных крейсеров. Командир U-9 стал национальным героем, удостоившись личной благодарности кайзера и получив железный крест первой и второй степеней. Все члены экипажа U-9 были награждены железным крестом второй степени. Веддиген погиб полгода спустя, будучи командиром ПЛ U-29, которая во время неудачной атаки попала под таранный удар британского линкора «Дредноут».

См. также

• Сражение в Гельголандской бухте
• Сражение при Коронеле

Отрывок, характеризующий Бой 22 сентября 1914 года

– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале, как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале. Она не слушала и не смотрела на Веру, что то говорившую ей про свое зеленое платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их еще куда то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались отчетливые, осторожные и увлекательно мерные звуки вальса. Государь с улыбкой взглянул на залу. Прошла минута – никто еще не начинал. Адъютант распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта. Адъютант распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно, крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из за всё убыстряющихся звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга, недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем, предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам, замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
– Вы всегда танцуете. Тут есть моя protegee [любимица], Ростова молодая, пригласите ее, – сказал он.
– Где? – спросил Болконский. – Виноват, – сказал он, обращаясь к барону, – этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо танцовать. – Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер. Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
– Позвольте вас познакомить с моей дочерью, – сказала графиня, краснея.
– Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, – сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской улыбкой.
«Давно я ждала тебя», как будто сказала эта испуганная и счастливая девочка, своей проявившейся из за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно. Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.