Взрыв DC-10 над Тенере

<tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Нджамена</span>^ru_en, Чад </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Международный аэропорт имени Шарля-де-Голля, Париж, Франция </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> UT-772 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> N54629 </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 13 марта1973 года(первый полёт) </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 156 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 14 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 170 (все) </td></tr> </table> Взрыв DC-10 над Тенере — авиационная катастрофа в результате террористического акта, произошедшая во вторник 19 сентября1989 года, когда в небе над пустыней Тенере и в окрестностях Бильмы был взорван McDonnell Douglas DC-10-30французской авиакомпании Union de transports aériens (UTA). В результате погибли 170 человек, что делает данную авиационную катастрофу крупнейшей на территории Нигера. В 1999 году французский суд признал виновными в этом преступлении заместителя начальника ливийской разведки и его подчиненных.

Самолёт

McDonnell Douglas DC-10-30 с бортовым номером N54629 (серийный — 46852, заводской — 93) был выпущен в 1973 году и свой первый полёт совершил 13 марта. 1 мая того же года он был продан французской авиакомпании UTA. С 29 января по 21 марта 1988 года самолёт носил бортовой номер F-BTDF, после чего был вновь перерегистрирован на прежний N54629. По данным на 17 сентября 1989 года авиалайнер имел в общей сложности 60 267 лётных часов и 14 777 циклов (посадок), причём с момента последнего крупного ремонта — 8378 часов и 1779 циклов.

Катастрофа

Самолёт выполнял плановый рейс UT-772 по маршруту Браззавиль — Нджамена — Париж, пилотировал его экипаж, состоящий из командира Жоржа Равено (фр. Georges Raveneau, 40 лет), второго пилота Жана-Пьера Эннекена (фр. Jean-Pierre Hennequin, 38 лет, находился в левом кресле), проверяющего Мишеля Крезе (фр. Michel Crézé, 41 год) и бортинженера Алена Брику (фр. Alain Bricout, 28 лет).

Полёт до Нджамены прошёл без замечаний. В аэропорту с самолёта сошли 9 пассажиров и поднялись на борт 79, направляющихся в Париж. В баки было залито 49,4 тонн топлива. Всего на борту авиалайнера находились 14 членов экипажа и 156 пассажиров. Общий вес составлял 187,7 тонн, что находилось в пределах нормы. После стоянки в 1 час, в 12:13 DC-10 вылетел из аэропорта Нджамены. Согласно плану полёт должен был проходить на эшелоне 350 (35 тысяч футов или 10,7 километра) через опорные точки Bosso</span>^ru_en, Inisa</span>^ru_en, Djanet</span>^ru_en и далее уже по стандартной трассе на Париж. В 12:32, на 5 минут ранее ожидаемого, экипаж доложил диспетчеру в Нджамене о пролёте Bosso и занятии эшелона 350. Затем в 12:34 экипаж доложил о расчётном времени пролёта Inisa в 13:10. Это была последняя радиопередача с рейса 772.

Когда в диспетчерском центре Нджамены не получили доклада с рейса 772 о прохождении пункта Inisa, то в 14:30 они объявили процедуру INCERFA (стадия неопределённости), в 15:55 — ALERFA (стадия тревоги), а в 16:14 — DETRESFA (стадия бедствия). Начатые аварийными службами поиски самолёта были приостановлены в 17:30 в связи с наступлением темноты. Утром 20 сентября в 6:35 в пустыне Тенере на северо-востоке массива Термит и на трассе полёта были обнаружены обломки авиалайнера.

Все 170 человек на борту погибли. На 2013 год катастрофа рейса 772 по числу жертв является крупнейшей авиакатастрофой на территории Нигера и 4-й с участием DC-10.

Расследование

Как показало изучение обломков и данных бортовых самописцев, в 12:59, на 46 минуте полёта, когда самолёт летел на эшелоне 350, в грузовом отсеке взорвалась бомба, находящаяся в чемодане на месте 13R. Взрывной волной авиалайнер разорвало на несколько частей, которые упали неподалёку от Бильмы. По предварительной версии бомба была заложена в аэропорту Браззавиля, где отсутствовали необходимые меры безопасности.

В ходе дальнейшего расследования удалось установить, что взрыв был организован по указанию властей Ливии в связи с военной помощью Франции Чаду в период чадско-ливийского конфликта.

Следователи получили признание одного из подозреваемых, члена оппозиции в Конго, который помог завербовать другого члена оппозиции, пронесшего бомбу на борт самолета. Французские власти официально обвинили в преступлении шестерых ливийцев:

• Абдаллу Сенусси, мужа сестры жены Муамара Каддафи, заместителя главы ливийской разведки;
• Абдаллу Элазрагха, советника ливийского посольства в Браззавиле;
• Ибрагима Наэли и Арбаса Мусбаха, специалистов по взрывчатым веществам ливийской спецслужбы;
• Иссу Шибани, агента, который приобрел таймер для бомбы;
• Абдельсалама Хаммуду, подчиненного Сенусси, непосредственно организовавшего взрыв.

В 1999 году все шестеро были заочно осуждены парижским судом.

Мемориал

В 2007 году к 18-летию катастрофы на месте падения авиалайнера (16°51′53″ с. ш. 11°57′13″ в. д.16.86472° с. ш. 11.95361° в. д. / 16.86472; 11.95361   ) был создан мемориал в виде круга диаметром около 60 метров (200 футов), внутри которого находится силуэт DC-10, а также добавлены указатели сторон света; по периметру круга — 170 (по числу погибших) разбитых зеркал. В северной части установлено крыло от разбившегося самолёта, на котором закреплена памятная табличка со списком погибших.

См. также

• Взрыв Boeing 747 над Локерби

Ссылки

• [www.bea.aero/docspa/1989/n-29890919/pdf/n-29890919.pdf COMMISSION D’ENQUÊTE sur l’accident survenu le 19 septembre 1989 dans le désert du Ténéré (Niger) à l’avion DC-10-30 immatriculé N 54629] (фр.). Bureau d'Enquêtes et d'Analyses (BEA). Проверено 4 ноября 2013.

Рейс 772 UTA
Схема полёта рейса 772
Общие сведения
Дата	19 сентября 1989 года
Время	13:59
Характер	Террористический акт
Причина	Взрыв бомбы
Место	пустыня Тенере, близ Бильмы, Нигер
Координаты	16°51′57″ с. ш. 11°57′10″ в. д.16.86583° с. ш. 11.95278° в. д. / 16.86583; 11.95278
Воздушное судно
Взорванный DC-10-30 борт N54629
Модель	McDonnell Douglas DC-10-30
Авиакомпания	UTA
Пункт вылета	Майя-Майя</span>ruen, Браззавиль, Республика Конго

Отрывок, характеризующий Взрыв DC-10 над Тенере

– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».