Димитрий (Сеченов)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Митрополит Димитрий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Митрополит Новгородский и Великолуцкий
22 октября 1757 — 14 декабря 1767
Епископ Рязанский и Муромский
21 июня 1752 — 22 октября 1757
Предшественник: Алексий (Титов)
Преемник: Палладий (Юрьев)
 
Имя при рождении: Даниил Андреевич Сеченов
Рождение: 6 (17) декабря 1709(1709-12-17)
Смерть: 14 (25) декабря 1767(1767-12-25) (58 лет)
Москва
Епископская хиротония: 21 июня 1752

Митрополит Дими́трий (в миру Дании́л Андре́евич Се́ченов; 6 декабря 1709, Московский уезд — 14 декабря 1767, Москва) — епископ Русской православной церкви, с 1762 года митрополит Новгородский и Великолуцкий, проповедник и миссионер. Один из немногих церковных иерархов великорусского происхождения в царствование Елизаветы Петровны





Биография и церковная карьера

Родился 6 декабря 1709 года близ Москвы в дворянской семье. В 1730 году окончил в Славяно-греко-латинской академии. 17 марта 1731 года пострижен в мантию с именем Димитрий и 24 ноября того же года рукоположен во иеромонаха.

После окончания курса 24 ноября 1735 года был назначен учителем в академию, с 29 сентября 1738 принял на себя обязанности академического проповедника.

Уже 4 декабря 1738 года Димитрий был назначен настоятелем Свияжского Успенского монастыря (Казанская епархия), а также управляющим делами новокрещенных Казанской епархии.

11 сентября 1740 года возведен в сан архимандрита и назначен управляющим делами новокрещенных Казанской, Нижегородской, Астраханской и Воронежской губерний.

27 декабря 1741 года по повелению императрицы Елизаветы Петровны был вызван в Москву.

10 сентября 1742 года был наречён во епископа Нижегородского и Алатырского. 14 сентября того же года состоялась его епископская хиротония.

9 августа 1748 года по болезни уволен на покой в Раифский Богородицкий монастырь.

24 февраля 1752 года вызван в Санкт-Петербург для присутствия в Священном Синоде.

21 июня 1752 года назначен епископом Рязанским и Муромским.

22 октября 1757 года возведён в сан архиепископа и назначен на Новгородскую и Великолуцкую кафедру.

22 сентября 1762 года совершил обряд коронации Екатерины II.

8 октября того же года возведён в сан митрополита.

В ноябре 1762 года назначен членом духовной комиссии о церковных имениях и о составлении духовных штатов.

30 июня 1767 года назначен депутатом от Священного Синода и всего русского духовенства в Уложенную комиссию.

Скончался 14 декабря 1767 года от апоплексического удара (инсульта). Погребён в новгородском Софийском соборе.

Миссионерская, просветительская и государственная деятельность

На долю Димитрия выпал жребий служения великому и трудному делу обращения в Православие инородцев: татар, чуваш, черемис, мордвы и вотяков. Дело это он исполнял в продолжении 10 лет честно, с мужественным самоотвержением и с большим успехом. При назначении его епископом Нижегородским и Алатырским ему снова было поручено трудиться над просвещением инородцев. Продолжая миссионерскую деятельность в сане епископа, преосвященный Димитрий строил церкви, открывал школы, крестил более 5000 инородцев и добился для них различных льгот. Однажды при обозрении епархии еп. Димитрий подвергся нападению мордвы и едва живым спасся в церкви ближайшего села.

— [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7399 Информация с сайта «Русское православие»]

Указанный эпизод произошел 18 мая 1743 года в селе Сарлей (ныне Дальнеконстантиновского района Нижегородской области) и вылился в Терюшевское восстание населения против насильственного крещения, для подавления которого правительству пришлось посылать регулярные войска.

Более однозначно оценивается его просветительская работа: в частности, он способствовал созданию семинарий и духовных училищ, заботился о расширении их учебных программ (например, ввел в Рязанской семинарии преподавание греческого языка и философии, в Новгородской — немецкого языка и географии). При его управлении в епархиях шло активное строительство церквей.

В качестве члена Священного Синода Димитрий всецело поддержал секуляризацию церковных земель, начатую Екатериной II, а также выступил как судья по делу Арсения Мацеевича.

Проповедническая и литературная деятельность

Димитрий рано проявил себя как талантливый и активный проповедник, однако сохранилось крайне мало его произведений. Филарет (Гумилевский) сообщал о 2 рукописных сборниках его «слов», которые собиралась издать Екатерина II. При жизни издано было всего 2 его проповеди 1742 г., а также поздравление с новым годом Екатерине II — «Речь благодарственная» 1763 г.[1] В начале XIX в. в журнале «Отечественные записки» были опубликованы 3 его небольшие приветственные речи Петру III.[2]

Наряду с Сильвестром Кулябкой Димитрий Сеченов считается одним из возможных адресатов «Гимна бороде» М. В. Ломоносова (1757), а также одним из возможных авторов ответного стихотворения «Передетая борода или имн пьяной голове», подписанного «Христофор Зубницкий» ([feb-web.ru/febupd/lomonos/texts/lo0/lo8/lo8-8642.htm см. комментарии к ПСС М. В. Ломоносова]).

Высоко о проповеднической деятельности митрополита Димитрия отозвался Н. И. Новиков: «Разум его был твёрдый и проницательный, поучение веры Христовой чистое и никаким суеверием не затемненное. Проповедь не суесловная, но стязавшаяся о истинном словеси Божии и о прямых заповедях евангельских»[3].

Пример приветственной речи Петру III:

Что речемъ, сынове россiйстiи? Благодаряще благодаримъ Вышняго, владѣющаго царствомъ о благополучiи нашего; ему же восхоте дарова, вознесе избраннаго отъ людей своихъ. Но что тебе, дражайшiй государь, въ сiй день благополучiя и прославленiя Божескiя принесемъ? Отроковица иногда, услышавши гласъ тезоименитаго твоего Петра, не отверзетъ отъ радости дверей. Мы, видѣвше и свѣтлое лицо твое и слышавши твой гласъ, не можемъ от радости отверсти устенъ, но отверзаемъ пламенемъ любве и въ вѣрности горящая сердца; твоя отъ твоихъ приносимъ; воспрiими прародительскiй престолъ твой, еще въ 1742 году тебѣ въ наслѣдiе врученный и присягою утверждённый, во странахъ Европы и Азiи проповѣданный. Успѣвай и царствуй, прiими государство твое въ крѣпкое защищенiе. Защити матерь свою христову церковь, въ ней же духомъ святымъ рожденъ еси; заступи обидимыя, устраши злыхъ, возлюби добрыхъ, управляй своима очима и рукама великое сiе служенiе.

Речь преосвященного Димитрия архиепископа новгородского, к Его Императорскому Величеству, поздравительная о восшествии на всероссийский престол //Отечественные записки. 1839. № 6. Раздел «Смесь». С.2-3.

Список изданных трудов

  • «Слово на день Благовещения» 1742 г., издано в Московской синодальной типографии, второе издание — 1743 г.
  • Слово в день явления чудотворной иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани. СПб., 1742; второе издание — 1743 г., третье — 1746.
  • «Речь благодарственная» М., 1763.
  • «Три речи Димитрия Сеченова» // Отечественные записки. 1839. № 6.
  • Поучения в дни праздников // Рязанские Епархиальные ведомости. 1911. № 21. С. 815; № 22. С. 857;
  • Проект «об едином новокрещенских дел правлении» (26 августа 1748 г.) // Известия Общества археологии, истории и этнографии при императорском Казанском университете. 1912. Т. 28. Вып. 1-3. С. 266—270.

Напишите отзыв о статье "Димитрий (Сеченов)"

Примечания

  1. У Евгения (Болховитинова) ошибочно указан 1765 г.
  2. «Три речи Димитрия Сеченова» // Отечественные записки. 1839. № 6. Раздел «Смесь». С.1-4.
  3. Новиков Н. Опыт исторического словаря о российских писателях. Из разных печатных и рукописных преданий. — СПб.: [тип. Имп. Акад. наук], 1772.

Литература

Ссылки

  • [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_7399 Димитрий (Сеченов)] на сайте «Русское православие»
Предшественник:
Стефан (Калиновский)
Архиепископ Новгородский и Великолуцкий, с 8 октября 1762 г. - митрополит
(22 октября 1757 - 14 декабря 1767)
Преемник:
Гавриил (Петров-Шапошников)

Отрывок, характеризующий Димитрий (Сеченов)

– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.