Дитрихштейны

Дитрихштейн
Период	XI-XIX века
Девиз(ы):	«Любовь и справедливость»
Титул:	князь Дитрихштейн цу Никольсбург, граф Проскау-Лесли
Родина	Каринтия
Подданство	Священная Римская империя
Имения	Никольсбург, Тарасп

Дитрихштейны (нем. Dietrichsteiner) — угасший в XIX веке австрийский дворянский род, глава которого с 1654 г. носил титул имперского князя (фюрста).

Первое упоминание о Дитрихштейнах относится к 1002 году, когда некий Дитрих начал строительство замка недалеко от Фельдкирхена в Каринтии и назвал его Дитрихштейн. Существует версия, что род имеет словенское происхождение и восходит к одной из знатных семей славянской Карантании. Первоначально Дитрихштейны были вассалами различных феодалов региона: епископов Бамберга, герцогов Каринтии, графов Ортенбурга. Известно, что в XII веке представители рода занимали должности кастелянов Бамбергского епископа в Каринтии.

В 1506 году по прекращению рода Остервиц, Панкрац Дитрихштейн (1446—1508) получил наследственную должность виночерпия герцогов Каринтии. Он перестроил замок Вольфсберг в восточной Каринтии и приобрел ряд земель на территории Венгерского королевства.

Его сын Сигизмунд (1484—1563) стал советником императора Максимилиана I, активно участвовал в войнах последнего с турками, а в 1514 году получил титул барона империи и замок Холленбург в Каринтии. Он пользовался особым расположением императора и его свадьба в 1515 году стала крупным общественным событием Австрии, на котором присутствовали даже короли Польши и Венгрии. При императоре Фердинанде I Сигизмунд Дитрихштейн был назначен наместником Штирии и Нижней Австрии.

Адам Дитрихштейн (1527—1590), сын Сигизмунда, был мажордомом императорского двора в Вене и рыцарем Мальтийского ордена. В 1572 г. он приобрёл у графов Лихтенштейн замок Никольсбург в южной Моравии.

Сигизмунд II (1560—1602), сын Адама, переехал в свой новый замок Никольсбург в Моравии и основал линию Дитрихштейн-Никольсбург. Его брат Франц Ксавьер (1570—1636) стал в 1599 году епископом Оломоуца, а в 1599 году кардиналом. Он был главным идеологом контрреформации в чешских землях и советником четырёх императоров (Рудольфа II, Маттиаса, Фердинанда II и Фердинанда III).

Максимилиан Дитрихштейн (1596—1655), сын Сигизмунда II, получил в 1612 году титул графа, а в 1631 г. князя Священной Римской империи. Незадолго до своей смерти, в 1654 году Максимилиану было пожаловано наследственное право участия в коллегии князей империи — высшим органе власти государства, в который входили только главы крупнейших немецких княжеств. Это пожалование уравнивало Дитрихштейнов в правах с старинными правящими династиями германских государств, однако было не совсем юридически безупречно: Максимилиан не был монархом, все его владения были под сюзеренитетом австрийских Габсбургов.

Эту проблему решил император Леопольд I: в 1687 году он передал сыну Максимилиана Фердинанду Йозефу Дитрихштейну миниатюрную сеньорию Тарасп в восточной Швейцарии. Хотя население этого владения составляло всего несколько сот человек, оно считалось суверенным княжеством. Таким образом было юридически закреплено право Дитрихштейнов на место в коллегии имперских князей.

Потомки Фердинанда Йозефа практически не бывали в своём «суверенном» княжестве. Их основные владения находились в Чехии, Моравии и Каринтии. Сеньория Тарасп в 1803 году в ходе германской медиатизации была отобрана у Дитрихштейнов и присоединена к Швейцарии. Последние Дитрихштейны происходили от брака князя Франца с графиней Шуваловой. Они продолжали занимать различные посты в администрации Габсбургов до 1861 года, когда скончался последний мужской представитель рода.

Александра фон Дитрихштейн, наследница семейных имуществ как последняя в роде, вышла замуж за графа Александра фон Менсдорф-Пули. Их сыновья, включая Альберта, приняли тройную фамилию «[genealogy.euweb.cz/bohemia/mensdorff.html#AK Менсдорф-Пули-Дитрихштейн]».

Ссылки

• [genealogy.euweb.cz/dietrich/dietrich1.html Генеалогическая роспись Дитрихштейнов]

Отрывок, характеризующий Дитрихштейны

В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.