Северо-Кавказский имамат

Северо-Кавказский имамат إِمامة قفقاز
1829 — 1859 →
Флаг
Столица	Ахульго Дарго Ведено
Язык(и)	арабский
Население	менее 400 тыс. человек

К:Появились в 1829 годуК:Исчезли в 1859 году

Се́веро-Кавка́зский имама́т — теократическое исламское государство, существовавшее на части территории Дагестана и Чечни в 1829—1859 гг. Завоевано Российской империей в ходе Кавказской войны. Наибольшее развитие получило в годы правления имама Шамиля (1834—1859). Северо-Кавказский имамат также называют Имаматом Шамиля.

История

Предпосылкой создания имамата было движение шейха Мансура 1785—1791 гг., которого иногда называют первым имамом Кавказа. Основными своими целями Мансур ставил борьбу с рабством, феодалами, кровной местью, и в целом, замену горских адатов на мусульманские законы шариата.

Шейх Мансур и его последователи оказывали сопротивление попыткам царской России завоевать Северный Кавказ, что в конце концов вылилось в открытые войны 1785—1791 гг. и 1817—1864 гг. (так называемая Большая Кавказская война). В ходе первой войны царскими войсками был пленён Мансур, однако в целом война окончилась победой горцев, ибо ими была отвоёвана Чечня, часть Дагестана и Черкесии.

После некоторого затишья, в 1817 году военные действия возобновились с новой силой. Царским наместником на Кавказе был назначен генерал Ермолов, отличавшийся жесткостью в методах войны. Объединившись в защите от России, различные нации горцев заключили сначала несколько военных союзов, а затем и вовсе создали единое государство — Имамат (встречаются также обозначения — Северо-Кавказский Имамат, Имамат Шамиля и т. д.). Первым имамом нового государства стал Гази-Мухаммад (1829—1832), затем Гамзат-бек (1832—1834), потом Шамиль (1834—1859). Все три имама были родом из Аварии, оттуда же происходило и большинство предводителей этого государственного образования — Хаджи-Мурат, Ахбердил Мухаммед, Кибит-Магома и др. По этому поводу делает замечание герой Кавказской войны и генерал русской армии Д. В. Пассек:

все известные предводители горцев были аварцы, все важнейшие предприятия, даже в самой Чечне, начинались и совершались аварцами.

— [books.google.ru/books?id=vYNDAQAAMAAJ&pg=PA171&dq=Всѣ+извѣстные+предводители+горцевъ+были+аварцы&hl=ru&sa=X&ved=0CBwQ6AEwAGoVChMIvovbuNXRyAIVSZ9yCh0PgwW5#v=onepage&q=%D0%92%D1%81%D1%A3%20%D0%B8%D0%B7%D0%B2%D1%A3%D1%81%D1%82%D0%BD%D1%8B%D0%B5%20%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B2%D0%BE%D0%B4%D0%B8%D1%82%D0%B5%D0%BB%D0%B8%20%D0%B3%D0%BE%D1%80%D1%86%D0%B5%D0%B2%D1%8A%20%D0%B1%D1%8B%D0%BB%D0%B8%20%D0%B0%D0%B2%D0%B0%D1%80%D1%86%D1%8B&f=false Военная история Грузинского Гренадерского полка, в связи с историей Кавказской войны]

В состав Кавказского Имамата входила большая часть территорий Дагестана, вся территория Чечни, а после 1841—1842 гг. и Черкесии. Численность населения Имамата не превышала 400 тыс. человек.

В общей сложности Кавказский Имамат просуществовал 30 лет, с 1829 по 1859 год.

В 1877—1878 гг., во время русско-турецкой войны, в Чечне и Дагестане возникло восстание с целью восстановить Имамат. В Чечне новым имамом был объявлен Алибек-Хаджи, в Дагестане имамом был избран Мухаммед-Хаджи — сын известного шейха Абдурахман-хаджи из аварского селения Согратль. Восстание было подавлено, и все руководители восстания были казнены.

В 1917 пятым имамом Северного Кавказа был провозглашён Нажмудин Гоцинский из аварского селения Гоцо. Он поднял контрреволюционное восстание в горах Дагестана. После его подавления (в марте 1921) Нажмудин Гоцинский бежал в Чечню. В 1925 арестован и расстрелян.

Территория и национальный состав

Имамат включал в себя территорию всей Аварии и Чечни. Авария была ядром государства Шамиля. Вся территория Имамата была поделена на 33 наибства (округа). Наибства условно можно разделить на аварские и чеченские по национальному или языковому принципу.

• 24 аварских наибств: Салатав, Ункратль, Чамалал, Технуцал, Анди, Гунбет, Цунта, Антратль, Анцух, Тинди, Карата, Турутмух, Хунзах, Арадерих, Гоцатль, Унцукуль, Аракани, Карах, Гидатль, Телетль, Корода, Тленсер, Согратль, Чох. Наибства охватывали почти всю территорию проживания аварцев.

• 9 чеченских наибств: Гехи, Шали, Мичик, Аух, Нашах, Шубут, Шарой, Чарби, Ичкери.
• Также в Имамат входили Карабулаки и Осетины

Государственный язык

Государственным языком имамата был арабский язык. На нем велась переписка, работала канцелярия, Госсовет, военный аппарат..

Низам Шамиля

Низам (от араб. — дисциплина) — свод законов в Северо-Кавказском Имамате, регулировавших практически все сферы общественной жизни: военную, административную, судебную, финансовую. Низам основывался на мусульманском праве — шариате, отдельные неясные положения которого Шамиль развил и уточнил применительно к потребностям государства и его граждан. Все остальные законы и адаты, противоречившие низаму, были упразднены.

Низам был кодифицирован и утверждён в качестве основного закона Северо-Кавказского Имамата при имаме Шамиле в 1839—1841 гг. До того времени все судебные и административные решения принимались местными судьями непосредственно на основании Корана и Сунны.

Управление имаматом

Во главе государства стоял имам — духовный глава общины, амир аль-муминин («правитель правоверных»), главнокомандующий войском, верховный судья. Важнейшие дела государства обсуждал учреждённый Шамилем в 1841 году Диван-хана (Государственный совет). «Почтенными членами» совета были муллы, алимы (знатоки ислама), авторитетные наибы. Число постоянных членов составляло 6 (по другим данным 2) человека. Максимальное — 32.

Имам управлял государством при помощи наибов (наместников). Их функции состояли в мобилизации войск, организации военных походов, в строительстве и содержании оборонительных сооружений и дорог, в судебном разбирательстве важных дел (однако смертные приговоры наибов подлежали утверждению самим имамом). Разбор дел, связанных с шариатом, осуществлялся муфтиями и подчинёнными им кадиями. Муфтии, в свою очередь, подчинялись главному кадию, который был первым после имама религиозным авторитетом.

Наибства пользовались широкой автономией, а сами наибы обладали огромной властью. Однако она не была безграничной: если люди были не довольны поставленным над ними наибом или, если наиб терпел серьёзное поражение в битве, то имам обычно смещал его с поста. Под началом наибов находились пятисотенные, сотенные и десятские — командиры в военное время и низовые администраторы в мирное. Наиболее авторитетные наибы имели звание мудир и управляли другими наибами. Мудирами были такие известные наибы, как Хаджи-Мурат, Мухаммад Амин , Уди-мулла, Ахбердил Мухаммед, Даниял-бек, Бук-Мухаммад Газикумухский, Осман Мичикский, Байсангур, Ташев-Хаджи, Кибит-Мухаммед и др.

Со временем власть наибов усилилась. Порядки, заведенные в имамате практически не давали населению возможности оспорить действия наибов, и в этой связи среди наибов нередко встречались различные злоупотребления.

"Наибы потворствовали такому беспорядку, потому что имели случаи пользоваться чужим имением, наказывая виновных и невиновных по разным несправедливым доносам. Часто из корыстных видов они приказывали умерщвлять людей. Поэтому очень много челобитников стало приходить к Шамилю, жалуясь на несправедливость наибов. Но наибы со своей стороны употребили хитрость: они упросили Шамиля, чтобы для поддержания уважения к наибам, он не принимал жалоб от тех, у которых не будет бумаги от наиба. И Шамиль поддался их гнусному обману. Наибы стали после того походить на голодных волков, которые с жадностью растерзывают детей своих. Народ прибегал с жалобами к Шамилю, но он выслушивал только тех, которые имели бумаги от наибов. Понятно, что наиб никогда не давал бумаги тому, кого он сам притеснял. Горцы с каждым днем слабели и беднели, им уже надоело сражаться; и они говорили: “Для нас все равно, чтобы ни происходило на свете"

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/Arabojaz_ist/Gadzi-Ali/text2.htm Сказание очевидца о Шамиле (см. раздел причины падения Шамиля)]

Войско Имамата

Доклад генерала Нейгардта. Чернышеву об управлении, введенном Шамилем в Чечне. 20 ноября 1843 г

мичиковцы могут поставить до 2 000 вооруженных людей, ауховцы до 1 500, Большая Чечня около 2 500 и Малая до 4 000, а следовательно чеченцы без помощи горцев, могут поставить около 10 тысяч человек, третья часть из этого числа может быть конными. Кроме того муртазикатов или отборной кавалерии может выехать более 1 000 человек.

По этим расчётам более 70% войск Имамата составляли чеченцы.

Внутренняя политика

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Имам Шамиль ввёл эффективную налоговую систему, систему оплаты чиновников и контроля над их деятельностью. Были в Имамате и секретная служба (тайная полиция), и личная охрана имама. Были система наград и система наказаний — от штрафа и знаков позора до смертной казни. Существовала и собственная «Сибирь» — холодное высокогорное урочище Четль («аул без солнца») в горном Дагестане.

См. также

• Черноморская береговая линия
• Кавказская война

Ссылки

• [www.tatworld.ru/article.shtml?article=582&section=0&heading=0 Вершина: Имамат Шамиля]
• [www.caucasuslive.org/ru.htm/index.php?option=com_content&task=view&id=79&Itemid=41 Правда об имаме Шамиле]
• [www.antiq.info/coins_and_medals/6961.html Наградные знаки армии Шамиля]
• Шапи Казиев [www.kaziev.ru/index/imam_shamil/0-36 Имам Шамиль.] ЖЗЛ. М., Молодая гвардия, 2010. ISBN 5-235-02677-2

Отрывок, характеризующий Северо-Кавказский имамат

– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.