Иоасаф (Заболотский)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Архиепископ Иоасаф (в миру — Иван Заболотский; 1744, с. Заболотье[1], Владимирская губерния — 13 февраля 1788, Тверь) — епископ Русской православной церкви, духовный писатель, архиепископ Тверской и Кашинский (17831788).





Биография

В 1757 году поступил в Троицкую Лаврскую семинарию. Среди его учителей были Гавриил (Петров) и Платон (Левшин). После окончании семинарии с 1770 года — преподаватель Новгородской семинарии.

В 1774 году принял монашество с именем Иоасаф.

С 1774 года — проповедник в Московской Славяно-греко-латинской академии.

С 1775 — игумен Московского Крестовоздвиженского монастыря.

С 1777 года — законоучитель в Петербургской Академии художеств.

С 1778 — архимандрит Троицкой Сергиевой пустыни.

С 1780 — член Святейшего Правительствующего Синода.

С 16 мая 1782 — епископ Нижегородский и Алатырский

С 22 сентября 1783 — епископ Тверской и Кашинский.

30 мая 1785 года возведён в сан архиепископа.

Скончался 13 февраля 1788 года. Погребен в Жёлтиковом монастыре.

Литературная деятельность

Иоасаф (Заболотский) считался выдающимся проповедником, «витией». В философском смысле принадлежал к школе Платона Левшина. Нередко проповедовал при дворе Екатерины II, а также в Твери, Торжке, Вышнем Волочке, Нижнем Новгороде и других городах. Излюбленная жанровая форма проповедей — панегирик.

Некоторые его труды были изданы в сборниках его сочинений — в 1780, 1785, 1787 гг:

  • «Слово о том, что не надобно бояться смерти, сказанное в Заиконоспасском монастыре» (1775)
  • «Слово на день тезоименитства великого князя Александра Павловича» (1775)
  • «Слово в день тезоименитства его императорского высочества благоверного государя великого князя Александра Павловича и в кавалерский праздник святого благоверного великого князя Александра Невского» (1778)
  • «Слово в день обретения мощей преподобного Сергия» (1778)
  • «Речь на пришествие её императорского величества в Троицкую Сергиеву пустынь» (1778)
  • «Слово во вторую неделю Великого поста на новый 1779 год» (1779)

В 1786 году подготовил к печати и издал труд первого ректора Тверской семинарии архимандрита Макария «Богословие».

Напишите отзыв о статье "Иоасаф (Заболотский)"

Примечания

  1. [www.sergiev.ru/node/7145 Село Заболотье. Церковь Покрова Пресвятой Богородицы | Интернет-журнал Сергиев.ru — r. Сергиев Посад]

Ссылки


Отрывок, характеризующий Иоасаф (Заболотский)

[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.