Краснов, Андрей Николаевич

Андрей Николаевич Краснов
Место смерти:	Батуми, Аджария (по другим сведениям — Тбилиси). Похоронен в Батумском ботаническом саду
Научная сфера:	ботаника, география
Место работы:	Харьковский университет, Батумский ботанический сад
Альма-матер:	Санкт-Петербургский университет
Научный руководитель:	В. В. Докучаев
Известные ученики:	Я. С. Эдельштейн
Известен как:	основоположник современной конструктивной географии, основатель Батумского ботанического сада

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Krasn.». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=Krasn.&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=5030-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Андре́й Никола́евич Красно́в (1862—1914/1915) — русский ботаник, почвовед, географ, палеоботаник; основатель Батумского ботанического сада. Краснов стал первым доктором географии в России, получивший эту учёную степень на основании публичной защиты (в 1894 году в Московском университете). Участник многочисленных экспедиций, в том числе в Тянь-Шань, Северную Америку, а также, неоднократно, в страны Восточной и Южной Азии (Япония, Китай, Ява, Индия, Цейлон).

По словам Владимира Ивановича Вернадского, «это был очень талантливый человек, всю свою жизнь отдавший научному исканию и общественной научной работе. …Среди учёных-художников, давших нам картины природы их времени и их понимания, А. Н. Краснов занимает своеобразное и большое место».

Андрей Николаевич Краснов — сын генерала Николая Ивановича Краснова, брат писателя Платона Николаевича Краснова и генерала Петра Николаевича Краснова.

Образование

Андрей Николаевич Краснов родился в культурной донской казачьей семье, в которой были живы интересы литературы уже в течение нескольких поколений. В Петербурге он провёл свои гимназические годы (учился в 1-й Санкт-Петербургской гимназии); здесь он окончил естественное отделение университета (1885 год), здесь сложились его научные запросы, возникли им овладевшие замыслы. «Краснов был в числе немногих, которые пошли на естественное отделение по призванию. Натуралист с детства, он впервые в университете нашёл, наконец, то, чего так давно искал его проникавший в природу ум». В то же время он принимал участие в студенческом научно-литературном обществе при Петербургском университете (1882—1887) и в кружке «молодых ботаников», собиравшихся под кровом Петербургского общества естествоиспытателей. В этот кружок входили Е. И. Ремезов, В. И. Вернадский, В. Н. Агеенко, Л. А. Обольянинов, А. К. Медведев, Н. Г. Ушинский.

Яркая и интенсивная научная жизнь Петербурга того времени (1880-е годы) наложила на него свою печать. Дружба с В. И. Вернадским, с которым он вместе учился в гимназии и университете, влияние В. В. Докучаева, А. Н. Бекетова и И. В. Мушкетова, шедшая в это время при Петербургском университете творческая работа в области изучения почв и создания нового направления в почвоведении, исследования живой природы в тесной связи с историей Земли, с характером её почвенного покрова, определили уклад его научных исканий. Этим стремлениям молодости, явившимся отражением петербургской научной атмосферы, А. Н. Краснов остался верен всю свою жизнь.

На становление Краснова как учёного воздействие А. Н. Бекетова и В. В. Докучаева несомненно. «Бекетов, несомненно, оставил крупный след в том течении ботанической мысли, которое ярко складывалось в то время в России и которое не только было связано с изучением флоры, но и привело к геоботаническим работам. В область этих явлений под влиянием А. Н. Бекетова сразу целиком ушла мысль Краснова. На этой почве он подошёл к вопросам физической географии, геологии, почвоведения. На них он столкнулся ближе с В. В. Докучаевым». «Он [Краснов] быстро двинулся как ботаник, близко сошёлся с А. Н. Бекетовым и его семьёй, встал на ноги как молодой, подающий надежды специалист-ботаник. Может быть, даже он слишком рано вошёл в специальную работу, не докончив систематического научного образования». Ещё будучи студентом второго курса, весной 1882 года был прикомандирован к экспедиции для собирания растений в южной части Томской губернии.

Со студенческой скамьи научная ботаническая работа А. Н. Краснова была в широкой степени охвачена влиянием Докучаева. Вскоре он принял участие в его земских экспедициях в Нижегородской (1883, по поручению Почвенного комитета) и позже в Полтавской губерниях, с И. В. Мушкетовым исследовал Прикаспийскую полупустыню, в 1883 году — уже самостоятельно — изучал растительность Алтая (часть гербария алтайских растений, собранного Красновым (375 листов), хранится в Гербарии имени И. П. Бородина Санкт-Петербургской лесотехнической академии).

Первые успехи научной работы во многом изменили студенческую жизнь Краснова, заставив его уже с третьего курса уйти в очень трудную самостоятельную работу, требовавшую от него много времени и большого труда. В 1884 году он представил работу «О происхождении чернозёма», которая была удостоена золотой медали. В 1885 году окончил курс университета со степенью кандидата и был оставлен при университете для приготовления к профессорскому званию. Летом того же года исследовал в геоботаническом отношении калмыцкие степи Астраханской губернии.

Весной 1886 года Краснов был командирован на средства Императорского русского географического общества для исследования Центрального Тянь-Шаня, причём проникал в пограничные области Китая, Кульджу, Кашгарию (Аксу). По результатам этой экспедиции он написал магистерскую диссертацию «Опыт истории развития флоры южной части Восточного Тянь-Шаня», которую успешно защитил в 1888 году. В диссертации этой выдаются главы о влиянии климата на образование видов растений, подтверждённые анатомическими исследованиями над родом Курчавка (Atraphaxis).

Научная деятельность

В 1889 году А. Н. Краснов — экстраординарный профессор созданной им кафедры физической географии и антропогеографии Харьковского университета, профессор ботаники Харьковского ветеринарного института, производил ботанические исследования в Полтавской губернии. В Харькове же он наряду с преподавательской и научной работой вёл и большую культурную работу: он пытался создать публичный ботанический сад, был в центре научно-популярных курсов для рабочих, читал популярные публичные лекции, одно время принимал деятельное участие в местной прессе, интересуясь и здесь не столько вопросами политики, сколько просветительно-культурными. Так, в 1890 году Краснов организовал в Харьковском университете Географический кабинет и студенческий географический кружок. Впоследствии при городском музее в Харькове он создал географический отдел, а в 1906 году организовал при Харьковском ветеринарном институте ботанико-географический сад, ставший прототипом Батумского ботанического сада.

Краснов начал свою научно-педагогическую деятельность с внедрения в учебный план курса общего землеведения. Программу курса он изложил во вступительной лекции и в письме к В. И. Вернадскому:

Задача <…> — связать выводы астрономии, астрофизики, геологии, которые касаются земного шара, вывести из них как следствие современные климаты, распределение явлений динамической геологии, грунтов, растений, животных и человеческих племён.

В 1890 году совершил со студентами экскурсию по Сванетии, чем положил в России начало географических экскурсий, которые и сам повторял со студентами; осенью того же года проехал Северную Америку от Нью-Йорка до штата Юта и вернулся через Нью-Мексико. В 1891 году совершал экскурсии по Харьковской и Полтавской губерниям, а также по юго-восточному Кавказу (Ленкорань).

Весной 1892 года на собственные — весьма скудные — средства Краснов отправился в экспедицию с учёной целью вокруг берегов Азии: Сахалин — Япония — Китай — Ява — Индия — Цейлон. Из многочисленных путешествий своих по разным частям России Краснов вывез гербарии, заключавшие немало новых форм и хранившиеся отчасти в Санкт-Петербургском университете, отчасти в Императорском ботаническом саду. С 1893 года возобновил чтение лекций в Харьковском университете.

В 1894 году представил и защитил в Московском университете докторскую диссертацию «Травянистые степи Северного полушария», которая представляет свод данных о географическом распространении, облике, растительности и почвенном покрове травянистых степей и разбор ранее существовавших теорий их происхождения. За эту работу Краснов был удостоен учёной степени доктора географии и назначен ординарным профессором Харьковского университета по кафедре географии.

В. В. Докучаев и А. Н. Краснов вывели отечественную географию из состояния учебной дисциплины, в котором она находилась очень долго, присоединив её к актуальнейшим и самым продуктивным областям научной деятельности. Благодаря этому им удалось улучшить благосостояние большой части страны, а отечественной географии дало право занять видное место в мировой науке.

В 1895 году Краснов был командирован Министерством двора в экспедицию в центральную Индию, на Цейлон, в Японию и Китай для изучения на месте культуры чая с целью разведения этого растения на плантациях удельного ведомства в Батумской области.

То ценное, что заключается в работе А. Н. Краснова, было прежде всего его самостоятельное научное искание, был бросающийся в глаза элемент творчества. Краснов пролагал новые пути в географии растений и собирал всю жизнь факты для создания своего в научной области. Он не шёл по чужим путям, он их сам искал. Вместе с тем он пытался дать новый вид географическим обобщениям, давая свою, очень оригинальную попытку рассмотреть облик Земли как проявление единого космического процесса, причём для него человеческая культура неразрывно сливалась с другими проявлениями жизни природы. В. И. Вернадский

В 1910 году Краснов опубликовал курс «Лекций по физической географии», где дал описание основных ландшафтов земного шара и сделал попытку объяснить их происхождение. Как отмечал В. И. Вернадский,

А. Н. Краснов был не только учёным-натуралистом, он был художником, глубоко чувствовавшим красоты природы; в его научном творчестве этот субъективный элемент выдвигался на первое место, нередко в ущерб тем требованиям, которые ставятся наукой всякой передаче достигнутого учёным и которые необходимы для коллективного накопления научных фактов.

А. Н. Краснову принадлежат важные научные достижения. Именно он внедрил фитогеографию и связал её с классификацией климатов Кёппена, осуществил районирование земного шара по типам растительности, придерживаясь зонально-географического принципа. Он выделил десять зон и пять ландшафтных областей; в каждом из выделенных районов представил комплексную характеристику влияния природы на растительность. Характеристика ландшафтов была определена начиная с процесса выветривания и почвообразования через рельеф и климат и вплоть до растительного и животного мира и культурных ландшафтов (то есть по схеме, которая стала рабочей уже во второй половине XX века). Растительные зоны были описаны А. Н. Красновым довольно основательно за несколько лет до формулирования В. В. Докучаевым закона мировой зональности. Сопоставление мыслей и высказываний А. Н. Краснова с соображениями его предшественников А. Гумбольдта и К. Риттера свидетельствует, что они были в целом единомышленниками. Но вместе с тем А. Н. Краснов, как и его учитель В. В. Докучаев были первыми землеведами, которые реально воплотили определённую часть своих знаний в практическую деятельность.

«Натуралист-художник» А. Н. Краснов нередко делал совершенно недопустимые в строгих требованиях современной науки промахи, работал быстро, интенсивно и крайне небрежно.

Основные работы Краснова-ботаника посвящены истории и современной растительности Средней Азии, степей Северного полушария, субтропических районов чаеразведения Азии. Краснов изучал флору тропических и субтропических стран, был одним из пионеров отечественного субтропического земледелия, в частности, культуры чая, цитрусовых, бамбука, хурмы на Кавказе. А. Н. Краснов пришёл в восхищение от мысли обеспечить Россию собственным чаем. Он организовал три чайных экспедиции в Юго-Восточную Азию, изучил культуру чая и завёз его в сеянцах (а вместе с ним — несколько других субтропических культур) в Аджарию, где, по его оценкам, почвенно-климатические условия были благоприятны для этого. На протяжении полутора десятилетий он тщательно работал над интродукцией субтропических культур.

В 1912 году вследствие развившейся тяжёлой болезни Краснов вышел в отставку и в сознании близкой смерти с неукротимой энергией употребил остаток жизни на новое культурное создание — на осуществление своей старой идеи: создание в России большого ботанического сада среди подтропической природы. Он основал (в 1912 году) и возглавлял в должности директора до свой кончины Батумский ботанический сад на Зелёном Мысе, придав его экспозициям ландшафтно-географическую структуру (что, в свою очередь, требовало специальных наблюдений и оценок). Этот сад должен был явиться опытным учреждением для введения новых культур в область влажных субтропиков.

В немногие годы (1912—1914) Краснову удалось провести свою задачу в жизнь, найти поддержку и сочувствие в правительственных кругах (у главноуправляющего земледелием и землеустройством А. В. Кривошеина), получить нужное, выбранное им место около Батуми (41°38′ с. ш. 41°39′ в. д.41.633° с. ш. 41.650° в. д. / 41.633; 41.650   , 65 десятин), необходимые для начала денежные средства и заложить ботанический сад, который остался лучшим ему памятником. Он ввёл фитомелиорацию болот Колхиды, используя богатырскую способность австралийских эвкалиптов высушивать почву, вытягивая из неё воду, и на протяжении краткого срока добился улучшения её экологических условий.

Ученик В. В. Докучаева, соратник и друг В. И. Вернадского, профессор Харьковского университета, известный географам как основоположник современной конструктивной географии, а более широким кругам — как учёный, который почти собственными силами превратил Черноморские субтропики Грузии из царства болот и малярии в цветущую и зажиточную страну, израсходовав на это полтора десятилетия своей короткой жизни.

— И. Г. Черванёв

Краснов умер «давно больной, среди работы, в самый разгар организации им уже большого дела, в связи с садом и похоронен там же на выбранном им месте, про которое он писал: „Сделайте от моей могилы просеку, чтобы мне видна была Чаква с окружающими её снеговыми горами, кусочками моря; я там впервые начал работу; там тоже осталась частичка моего я…“». Смерть его прошла почти незамеченной в широких кругах русского общества. Память учёного отметили лишь там, где он работал последние годы жизни,— в Харькове и Батуме. Харьковское общество любителей природы открыло подписку на фонд имени А. Н. Краснова «для выдачи пособий на исследование местного края».

Можно <…> сказать, что он [Краснов] во всей своей жизни, как редко кто, остался верен своему молодому плану и провёл его до конца без больших изменений.

Слева направо: Рабочий сада в бамбуковой роще; Чайная плантация в Чакве; Сбор чая в Чакве; Уголок сада с эвкалиптами и османтусом душистым (Osmanthus fragrans Lour.). Фотографии Сергея Михайловича Прокудина-Горского, март 1912 года

Увековечивание памяти А. Н. Краснова

Именем А. Н. Краснова назван потухший вулкан в западной части острова Сахалин.

В 1940 году М. Г. Попов назвал в честь Краснова монотипный род растений Красновия (Krasnovia) из семейства зонтичных, встречающийся на хребте Тарбагатай, Джунгарском Алатау, Тянь-Шане и в соседних горах Синьцзяна. В 1950 году Б. К. Шишкин во Флоре СССР подтвердил это название: Genus in memoriam Viri beati celeberrimi, investigatoris famosi florae Tian-schanicae et Caucasicae, Javanicae et Japonicae, multarumque aliarum; fundatoris Horti magnifici subtropicalis Batumensis; Magistri nostri in naturae investigandis, Professoris A. N. Krasnov cum maxima pietate dedicavimus. Ныне род именуется Красновия (Krasnovia Popov ex Schischk.)

Основные работы

• Опыт истории развития флоры южной части Восточного Тянь-Шаня // Зап. Рус. геогр. об-ва. — 1888. — Т. 19. — С. 1—413. — магистерская диссертация.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/krasnov1893_reljef_pochvy_harkov.pdf Рельеф, растительность и почвы Харьковской губернии]. — Харьков, 1893.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov Из поездки на Дальний Восток Азии: Заметки о растительности Явы, Японии и Сахалина] // Землеведение. — 1894. — Т. 1, кн. 2. — С. 59—88.

Т. 1, кн. 3. — С. 7—30.

• Травяные степи Северного полушария // Изв. Об-ва любителей естествознания, антропологии и этнографии. — 1894. — Т. 81 : Труды географического отделения, вып. 7. — С. 1—294.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov Под тропиками] // Книжки недели. — СПб., 1894, январь—март—апрель—май.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov.djvu Черты тропической растительности Зондского архипелага по наблюдениям на острове Ява] // Зап. Харьк. ун-та. — 1894. — Т. 1.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov Из путевых впечатлений под тропиками] // Ист. вестник. — 1895. — Вып. 1.
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov Русские тропики] // Ист. вестник. — 1895. — Вып. 2.
• Основы землеведения. — Харьков: Тип. Зильберберга, 1895. — 164 с.

Вып. 1 : История картографии, форма Земли, распределение суши и её строение

Вып. 2 : Атмосфера, её действие на сушу и море, климаты суши и явления на море, ею создаваемые. — Тип. А. Дарре, 1895. — 138 с.

Вып. 3 : Формы поверхности суши и деятели, их создаваемые. — Тип. А. Дарре, 1897. — 232 с.

Вып. 4, ч. 1 : География растений. Законы распределения растений и описание растительности земного шара. — Тип. А. Дарре, 1899. — 499 с.

• По островам Дальнего Востока: Путевые очерки. — СПб., 1895.
• Чайные округи субтропических областей Азии. Культурно-географические очерки Дальнего Востока. — СПб., 1897—1898.
• Из колыбели цивилизации. Письма из кругосветного путешествия. — СПб., 1898.
• Курс землеведения. — СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1909. — XVI, 989 с.
• История русской флоры // Естествознание и география. — 1909. — Т. 14. — С. 20—32.
• [www.archive.org/stream/trudyobshchestva00khar/trudyobshchestva00khar_djvu.txt Начатки третичной флоры юга России] // Тр. Об-ва испытателей природы при Императорском Харьковском университете. — Харьков: Тип. «Печатник», 1910 (1911). — Т. XLIV. — С. 148—253.
• Южная Колхида. — Петроград: Изд. П. П. Сойкина, 1915. — 40 с. — (Знание для всех). — с 36 репродукциями и картой Южного Кавказа
• [herba.msu.ru/shipunov/school/books/vavilov_krasnov1987_5_kontinentov Под тропиками Азии]. — М.: Гос. изд-во геогр. лит., 1956. — 262 с.
• У подножия Гималаев: Индо-Гангская равнина; Деканское плоскогорье // Хрестоматия по физической географии зарубежных стран. — М., 1960.

См. также

• Родословная Красновых

Литература

• Вернадский, В. И. [krasnov1862-1914.narod.ru/txt/vernadskij_krasnov.txt Памяти А. Н. Краснова (1862—1914)] // Природа : журнал. — 1916. — № 10.
• [ashipunov.info/shipunov/school/books/andrei_nikolaevich_krasnov_1916.djvu Профессор Андрей Николаевич Краснов (1862—1914)] / Сб. под ред. прив.-доц. Харьковского ун-та В. И. Талиева. — Харьков: Тип. Сергеева, 1916. — 224 с. — В сборнике портреты и виды, статьи о Краснове как учёном и общественном деятеле, воспоминания о нём, указатель его статей, несколько писем Краснова и пять его статей
• Мильков, Ф. И. А. Н. Краснов — географ и путешественник. — М., 1955.
• Бейлин, И. Г., Парнес, В. А. Андрей Николаевич Краснов. — М., 1968.
• Парнес, В. А. На аллее Батумского ботанического сада. — Батуми: Сабчота Аджара, 1982.
• Стебаев, И. В. Ученики В. В. Докучаева — А. Н. Краснов и В. И. Вернадский: генезис нового научного мировоззрения // Классическое естествознание и современная наука / Под ред. С. С. Митрофановой. — Новосибирск: НГУ, 1991. — С. 13—28.
• Федотова, А. А. [www.academia.edu/957880/Botanists_in_the_Nizhniy_Novgorod_Expedition_of_V.V._Dokuchaev_Old_Territories_New_Tasks Ботаники в Нижегородской экспедиции В. В. Докучаева: «старые» территории, новые задачи] // Истор.-биол. иссл. : журнал. — 2010. — № 4. — С. 66—83.

Ссылки

• Краснов, Андрей Николаевич — статья из Большой советской энциклопедии.
• Краснов, Андрей Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907. (Проверено 22 ноября 2009)
• [krasnov1862-1914.narod.ru/ Сайт, посвященный А. Н. Краснову]
• [geography.in.ua/readarticle.php?article_id=1 Статья И. Г. Черванёва о А. Н. Краснове]
• [spbkazak.narod.ru/42.html Казачий род Красновых и его вклад в политическую, научную, культурную и литературную жизнь России]

Отрывок, характеризующий Краснов, Андрей Николаевич

В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим. Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: «как можно было спрашивать об этом?»
– Так весело, как никогда в жизни! – сказала она, и князь Андрей заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не верит в возможность зла, несчастия и горя.

Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.