Марк Лициний Красс (консул 30 года до н. э.)
| Марк Лициний Красс лат. Marcus Licinius Crassus | ||
| ||
|---|---|---|
| 30 до н. э. | ||
| ||
| 29 — 28 до н. э. | ||
| Род: | Лицинии | |
| Отец: | Марк Лициний Красс Див | |
Марк Лициний Красс (лат. Marcus Licinius Crassus, ум. после 27 до н. э.) — римский военачальник, консул 30 до н. э., внук триумвира Марка Красса.
Сын Марка Лициния Красса Дива. Матерью, возможно, была Цецилия Метелла[1], дочь Квинта Цецилия Метелла Критского, консула 69 до н. э., гробница которой расположена на Аппиевой дороге.
В 43 до н. э. был внесен в проскрипционный список Второго триумвирата. Бежал на Сицилию, где принял участие в восстании Секста Помпея. По-видимому, после заключения Путеольского соглашения вернулся в Италию, где примкнул к сторонникам Марка Антония[2]. Как полагают, около 37 до н. э. был наместником Крита и Кирены[3], а около 35 до н. э. — Вифинии[4].
Затем перешел на сторону Октавиана. В 31 до н. э. вошел в состав коллегии авгуров[5]. В 30 до н. э. был консулом вместе с Октавианом, несмотря на то, что ранее не был претором[6]. В качестве проконсульской провинции получил Македонию, и провел несколько успешных военных кампаний. Красс нанес поражение дакам, разгромил вторгшихся из-за Дуная в Мёзию и Фракию бастарнов, причем собственноручно убил в бою их царя Дельдона. Затем он покорил большую часть Мёзии и разгромил фракийские племена медов и сердов. В результате его походов под контроль Рима была поставлена Мёзия, вскоре ставшая провинцией империи[7]. Крассу удалось отбить у бастарнов значки легионов, захваченные ими при разгроме армии Антония Гибриды в 62 до н. э.[8]
В 29 до н. э. войска провозгласили его императором, по возвращении в Рим Красс 4 июля 27 до н. э. справил триумф[9]. Победив в единоборстве вождя бастарнов, Красс хотел по древнему обычаю посвятить доспехи врага (spolia opima) в храм Юпитера Феретрия. Такой чести за всю римскую историю удостоились всего три полководца, а потому Октавиан, боявшийся получить в лице Красса опасного соперника, с помощью различных уловок запретил ему это делать[10].
Основания для такого запрета не совсем понятны, и являются предметом исторической дискуссии[11]. По сообщению Диона Кассия, Октавиан заявил, что Красс одерживал победы, находясь под его верховным командованием. Однако высший проконсульский империй и, как следствие, главное командование Август получил только в 23 до н. э.[12], а до этого времени проконсулы считались самостоятельными военачальниками. Дион Кассий просто перенес на эпоху Октавиана практику своего времени, когда все полководцы воевали под ауспициями императора.
Предполагается, что формальной основой для запрета была верховная власть Октавиана в качестве триумвира. Полномочия Второго триумвирата истекли 1 января 32 до н. э., и в источниках нет сведений об их продлении, однако, вполне возможно, что Октавиан продлил себе чрезвычайные полномочия ещё на одно пятилетие. Полководцы триумвирата могли провозглашаться императорами и получать право на триумф, но реализовать это право могли только с разрешения триумвиров[13].
После 27 до н. э. имя Лициния Красса исчезает из источников. Конфликт Октавиана с Крассом, как полагают, ускорил процесс оформления режима принципата[14].
Его приемным сыном был Марк Лициний Красс Фруги, консул 14 до н. э., сын Марка Кальпурния Пизона Фруги[15].
Напишите отзыв о статье "Марк Лициний Красс (консул 30 года до н. э.)"
Примечания
- ↑ Syme (2002), p. 22
- ↑ Дион Кассий. LI, 4
- ↑ Broughton, p. 397
- ↑ Broughton, p. 408
- ↑ Broughton, p. 425
- ↑ Дион Кассий. LI, 4
- ↑ Парфёнов, с. 28—30
- ↑ Дион Кассий. LI, 26
- ↑ Парфёнов, с. 30
- ↑ Парфёнов, с. 32—35
- ↑ Парфёнов, 30—36
- ↑ Дион Кассий. LIII, 32
- ↑ Парфёнов, с. 36—37
- ↑ Парфёнов, с. 38
- ↑ Syme (1989), p. 276
Литература
- Broughton T. R. S. The Magistrates of the Roman Republic. Vol. II (99 BC — 31 BC). — N. Y., 1952
- Syme R. The Augustan Aristocracy. — Oxford University Press, 1989 — ISBN 0-19-814731-7
- Syme R. The Roman Revolution. — Oxford University Press, 2002 — ISBN 0-19-881001-6
- Парфёнов В. Н. Император Цезарь Август: Армия. Война. Политика. — СПб.: Алетейя, 2001 — ISBN 5-89329-396-7
Ссылки
- [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=299 Марк Лициний Красс (около 64 — после 27 гг. до н. э.)]
Отрывок, характеризующий Марк Лициний Красс (консул 30 года до н. э.)
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
