Марк Юний Брут (консул 178 года до н. э.)

Марк Юний Брут лат. Marcus Iunius Brutus
народный трибун Римской республики
195 год до н. э.
курульный эдил Римской республики
193 год до н. э. (предположительно)
претор Римской республики
191 год до н. э.
консул
178 год до н. э.
Рождение:	III век до н. э.
Смерть:	II век до н. э. Рим
Род:	Юнии
Отец:	Марк Юний Брут
Дети:	Марк Юний Брут, Децим Юний Брут Каллаик

Марк Юний Брут (лат. Marcus Iunius Brutus; III—II века до н. э.) — древнеримский политический деятель, военачальник и дипломат, консул 178 года до н. э. Во время своего консульства вёл войну в Истрии, позже выполнял ряд дипломатических миссий на Востоке.

Происхождение

Марк Юний принадлежал к плебейскому роду Юниев, первые достоверные известия о котором относятся к концу IV века до н. э. Позже, в I веке до н. э., плебеи Бруты уже претендовали на происхождение от патриция Луция Юния Брута, легендарного основателя Римской Республики, имевшего якобы троянское происхождение. Согласно фастам, у отца и деда Марка Юния был тот же преномен — Марк.

Биография

Марк Юний впервые упоминается в источниках под 195 годом до н. э. в качестве народного трибуна. Вместе с коллегой Публием Юнием Брутом (возможно, младшим братом) он выступил против отмены Оппиева закона, ограничивавшего роскошь для женщин. Брутов поддержал и один из консулов — Марк Порций Катон. Но в конце концов им пришлось уступить под давлением знатных матрон и их мужей.

Позже Марк Юний занимал должность плебейского эдила (вероятно, в 193 году до н. э.) и построил со своим коллегой Луцием Оппием Салинатором так называемую Tabernae plebeiae на Форуме, вскоре, правда, разрушенную Катоном из-за строительства Порциевой базилики. В 191 году Брут стал претором (снова вместе с Луцием Оппием); сферой его полномочий в соответствии с результатами жеребьёвки оказались судебные разбирательства. В том же году он освятил храм Великой Идейской Матери на Палатине.

В 189 году до н. э., на заключительном этапе Сирийской войны, Марк Юний стал одним из десяти легатов, отправленных сенатом на Восток для оформления послевоенных границ в Азии.

Только в 178 году до н. э. Марк Юний достиг вершины своей карьеры — консульства. Его коллегой стал патриций Авл Манлий Вульсон. По жребию Бруту досталась война с лигурами, но, когда появилась информация о поражении Вульсона в Истрии, Марка Юния отправили на помощь коллеге. Консулы зазимовали в Аквилее, а весной, поскольку их власть в провинции была продлена, снова вторглись в Истрию и осадили город Несаттий. В этот момент прибыл новый консул, Гай Клавдий Пульхр, который взял командование в войне на себя и добился окончательной победы.

В 169 году до н. э. Брут был одним из шести кандидатов в цензоры, но проиграл выборы. После этого он вместе с ещё двумя консулярами отправился в Малую Азию, чтобы укрепить антимакедонский союз. В 164 году до н. э. он в третий раз стал послом в Азии, пытаясь положить конец распре между каппадокийским царём Ариаратом и галатами.

Потомки

Сыновьями Марка Юния были Марк, претор 140 года до н. э. и Децим, консул 138 года до н. э.

Источники и литература

Источники

1. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 10 апреля 2016.
2. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб., 1772. — Т. 2. — 520 с.
3. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008959-1.
4. Полибий. Всеобщая история. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 765 с. — ISBN 5-17-024957-8.

Литература

1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — P. 600.
2. Münzer F. Iunius 1 // RE. — 1918. — Bd. Х, 1. — Kol. 960-962.</span>
3. Münzer F. Iunius 48 // RE. — 1918. — Bd. Х, 1. — Kol. 970.</span>
4. Wiseman T. Legendary Genealogies in Late-Republican Rome // G&R. — 1974. — № 2. — С. 153—164.

Отрывок, характеризующий Марк Юний Брут (консул 178 года до н. э.)

– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.