Менглет, Георгий Павлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Менглет.
Георгий Менглет
Имя при рождении:

Георгий Павлович Менглет

Профессия:

актёр

Театр:

Московский театр сатиры

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
IMDb:

ID 0579596

Гео́ргий Па́влович Менгле́т (4 (17) сентября 1912, Воронеж — 1 мая 2001, Москва) — советский и российский актёр театра и кино. Народный артист СССР (1974).





Биография

Георгий Менглет родился в Воронеже. Отец, Павел Владимирович Менглет (1884—1967), был служащим; мать, Екатерина Михайловна (1887—1978) — домохозяйкойК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3144 дня]. По некоторым данным, Павел Менглет был выходцем из дворянской семьи Подольской губернии; начало российской ветки дворянского рода Менглетов положил французский капитан Людовик (Людвиг, Луи) Менглет (Mainglet)[1].

В Воронеже, где прошли его детство и ранняя юность, Георгий Менглет учился в средней школе № 11 имени А. С. Пушкина, где был собственный драматический театр имени А. С. Грибоедова. Именно он стал первым театром для МенглетаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3144 дня].

В 1930—1933 годах Менглет учился в ЦЕТЕТИСе (ныне — ГИТИС), в классе Андрея Павловича Петровского. В 1932 году параллельно с учёбой он начал работать в Государственном историко-революционном театре, где за два года сыграл в спектаклях «По указу его величества» К. Л. Мур, «Чернышевский и Александр II» Н. Н. Лернера, а также роль Каюса в выпускном спектакле «Виндзорские проказницы» У. Шекспира (1933).

Решающее влияние на формирование таланта Менглета оказал Алексей Денисович Дикий, в студию которого он был принят в 1934 году. Показал себя актёром острой и точной формы, меткой и часто злой хара́ктерности; обладал ярким импровизационным даром. Уже первая его роль в студии Дикого — любовника в интермедии Сервантеса «Ревнивый старик»[2] (премьера спектакля 19 декабря 1934 года считается «днём рождения» студии), и особенно приказчика Сергея в «Леди Макбет Мценского уезда» по Лескову)1935), выявили характерные черты его артистической индивидуальности.

В начале 1936 года студия Алексея Дикого была закрыта; летом того же года он был назначен художественным руководителем Ленинградского Большого драматического театра. Большинство бывших студийцев режиссёр взял с собой, в их числе оказался и Менглет. После ареста А. Д. Дикого в августе 1937 года Менглет решил создать новый театр — из студийцев-диковцев. Театр, по его замыслу, негласно должен был стать «театром Дикого», а гласно — русским драматическим театром в какой-нибудь отдалённой от Москвы республике, где постоянно действующего русского театра ещё не было. В Комитете по делам искусств им предложили Таджикскую ССР. В 1937 году Менглет покинул БДТ и с группой единомышленников отправился в столицу Таджикистана Сталинабад (с 1961 — Душанбе), где они основали Русский драматический театр, в 1940 году получивший имя В. Маяковского[3]. На сцене этого театра Менглет сыграл более 20 ролей[4]. В 1939 году ему было присвоено звание Заслуженного артиста Таджикской ССР[5]. В 1943 году Менглет создал и стал художественным руководителем Первого фронтового театра Таджикской ССР, который, исколесив множество фронтовых дорог с концертной программой «Салом, друзья!», закончил свой путь в 1944 году в Румынии.

Несколько месяцев Менглет выступал на сцене Театра им. Е. Вахтангова, но уже в ноябре 1945 года перешёл в Театр сатиры, где служил до конца жизни. Член КПСС с 1974 года.

Георгий Павлович Менглет умер 1 мая 2001 года на 89-м году жизни в день 80-летия своей супруги актрисы Нины Архиповой. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Семья

Первой женой Георгия Менглета была актриса Валентина Королёва (1912—2001); в этом браке в 1935 году родилась дочь Майя Менглет, актриса театра и кино, ныне живущая в АвстралииК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3118 дней]

Вторым браком Менглет был женат на актрисе Театра сатиры Нине Архиповой.

Признание и награды

Творчество

Роли в театре

Государственный историко-революционный театр (Москва)

  • 1932 «По указу Его Величества» Л. Мура (пост. А. Кричко) — Н. А. Добролюбов
  • 1933 «Чернышевский и Александр-2» Н. Лернера (пост. И. Рапопорта и А. Козловского) — Андронадзе
  • 1933 «Виндзорские проказницы» Шекспира (пост. А. Кричко) — Каюс

Театр-студия под руководством А. Дикого

  • 1934 «Ревнивый старик» Сервантеса (реж. А. Д. Дикий) — Любовник
  • 1935 «Леди Макбет Мценского уезда» по Лескову (постановка А. Д. Дикого) — приказчик Сергей

Большой драматический театр имени Горького

  • 1936 «Аристократы» А. Погодина (реж. Б. Тамарин) — Боткин
  • 1936 «Матросы из Каттаро» Ф. Вольфа (реж. А. Д. Дикий) — прапорщик Сезан
  • 1936 «Русалка» по А. С. Пушкину (реж. А. Дикий, Б. Бабочкин, В. Ланге, С. Марголин, Я. Штейн) — Князь

Русский драматический театр (Сталинабад)

Фронтовой театр под руководством Г. Менглета

  • 1943 «Салом, друзья!» Б. Ласкина и Н. Рожкова (пост. С. Юткевича) — Фронтовик, лейтенант-лётчик и др.

Московский театр Сатиры

Театр «Вернисаж»

«Скупой рыцарь» А. С. Пушкина — Барон

Роли в кино

  1. 1942 — Швейк готовится к бою
  2. 1943 — Лермонтов — князь А. И. Васильчиков
  3. 1959 — Обнажённая со скрипкой — Себастьян
  4. 1963 — Короткие истории
  5. 1966 — Лабиринт — Директор газеты
  6. 1973 — Безумный день, или Женитьба Фигаро
  7. 1974 — Проснись и пой — Пишта Орбок
  8. 1975 — Следствие ведут ЗнаТоКи. Ответный удар — начальник свалки Евгений Евгеньевич Воронцов
  9. 1982 — Ревизор — Артемий Филиппович Земляника
  10. 1985 — Победа — Черчилль

Увлечения

Помимо театра у Георгия Павловича Менглета было ещё одно страстное увлечение, которое он пронёс через всю жизнь. Он был спортивным болельщиком и болел за команду ЦСКА. Об этой его страсти вспоминали многие близкие ему люди.
… Папа всю жизнь был футбольным фанатом. Его ночью разбуди, спроси, кто в 1945 году забил гол в правый угол левой ногой команде ЦСКА, — он сразу же ответит. Он и меня приобщал к футболу — брал с собой на матчи. Я вместе с ним болела, орала, переживала. Он всю жизнь болел за ЦСКА. Я тоже стала болельщицей этой команды. Папа был для меня неотъемлем от театра и от футбола.
Майя Менглет[6]

Напишите отзыв о статье "Менглет, Георгий Павлович"

Примечания

  1. ↑ [www.franciza.ru/manglet.html Дворянский род Менглетов]. Дворянские дома Франции. Проверено 17 сентября 2015.
  2. ↑ Февральский А. Интермедии Сервантеса // «Вечерняя Москва». — 1935, 13 мая.
  3. ↑ [www.kinosozvezdie.ru/actors/menglet/menglet.html Менглет Георгий Павлович — Киносозвездие — авторский проект Сергея Николаева]
  4. ↑ Георгий Менглет. Амплуа – первый любовник. — М.: ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2001. — 360 с. — 6 000 экз. — ISBN 5-227-00227-4.
  5. ↑ Менглет Г. П. Актёр – лицо действующее. — М: Всерос. театр. общ-во, 1984. — 113 с.
  6. ↑ Маргарита Волина, Георгий Менглет «Амплуа — первый любовник»; ЗАО "Издательство «Центрполиграф», 2001.

Ссылки

  • [archive.is/XB7Y1 Он не мог не стать легендой]
  • [moscow-tombs.ru/2001/menglet_gp.htm Могила на Кунцевском кладбище, уч.10]

Отрывок, характеризующий Менглет, Георгий Павлович

– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Менглет,_Георгий_Павлович&oldid=81123266»