Яншин, Михаил Михайлович
Поделись знанием:
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
| Михаил Яншин | |||||||||||||
 | |||||||||||||
| Имя при рождении: |
Михаил Михайлович Яншин | ||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: | |||||||||||||
| Профессия: | |||||||||||||
| Годы активности: | |||||||||||||
| Театр: | |||||||||||||
| Награды: |
| ||||||||||||
Михаи́л Миха́йлович Я́ншин (20 октября (2 ноября) 1902, Юхнов, Смоленская губерния — 17 июля 1976, Москва) — советский российский актёр театра и кино, театральный режиссёр. Народный артист СССР (1955). Лауреат Государственной премии СССР (1975).
Содержание
Биография
Михаил Яншин родился в 20 октября (2 ноября) 1902 в городе Юхнов, Юхновский уезд (ныне Калужская область), — по другим источникам — в Смоленске[1], — в семье банковского служащего. М. М. Яншин приходился дядей академика А. Л. Яншина (1911—1999).
После окончания Ольховского городского реального училища (1909—1916) три года учился в московском среднем Комиссаровском техническом училище, а в 1919 году стал студентом Высшего технического училища (ныне МВТУ имени Н. Э. Баумана). В 1919 году пошёл добровольцем в РККА.
В 1922 году поступил в школу Второй Студии МХАТ; в 1924 году вместе с другими молодыми студийцами (в частности, с Н. П. Хмелёвым, М. Н. Кедровым и Б. Н. Ливановым) был принят в труппу МХАТа, актёром которой он оставался до конца жизни.
Первыми заметными ролями Яншина в Художественном театре стали Добчинский в «Ревизоре» Н. В. Гоголя и лакей Петрушка в «Горе от ума» А. С. Грибоедова. Но знаменитой (а не «звёздной») для него оказалась роль Лариосика в пьесе «Дни Турбиных» М. А. Булгакова.
Впоследствии Яншин, оставаясь актёром МХАТа, работал в других театрах — с 1934 по 1939 год был художественным руководителем Московского театра Центрального Комитета Профсоюза рабочих Мебельной и Музыкальной промышленности СССР, с 1937 по 1941 год руководил театром «Ромэн», с 1950 по 1963 год был главным режиссёром Московского драматического театра имени К. С. Станиславского. По инициативе Яншина во МХАТ был приглашён О. Н. Ефремов.
Наряду с работой в театре Яншин, начиная с 1920-х много снимался в кино.
Один из любимейших артистов «Союзмультфильма», озвучивший героев множества мультфильмов. Часто работал с сёстрами Брумберг[2], написал для них сценарий фильма «Ночь перед Рождеством».
М. М. Яншин скончался 17 июля 1976 года (согласно другим источникам — 16 июля[3]) в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок № 7).
Своим любимым актёром Яншина назвал Владимир Высоцкий[4].
Личная жизнь
Михаил Михайлович был трижды женат.
- В ноябре 1926 года он вступил в брак с ученицей школы МХАТ В. В. Полонской, с которой разошёлся в 1933 году.
- В 1934 году Яншин женился на Н. С. Киселёвой (Ляле Чёрной) — актрисе театра «Ромэн».
- В 1942 году они развелись и Ляля Чёрная стала женой Николая Хмелёва.
- Третьей супругой Михаила Яншина в 1955 году стала актриса Драматического театра имени К. С. Станиславского Н. В. Мейер[5].
Награды и звания
- заслуженный артист РСФСР (1933)
- народный артист РСФСР (1947)[6]
- Государственная премия СССР (1975) — за исполнение ролей Мамаева и Абеля в спектаклях «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского и «Соло для часов с боем» О. Заградника
- Государственная премия РСФСР имени К. С. Станиславского (1970) — за исполнение роли Кузовкина в спектакле «Нахлебник» И. С. Тургенева
- народный артист СССР (1955)
- два ордена Ленина (1948, 1972)
- орден Трудового Красного Знамени (1971)
- орден «Знак Почёта» (1937)
- медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1946).
Театральные работы
- 1928 — «Квадратура круга» В. Катаева — Вася
- 1930 — «Три толстяка» Ю. К. Олеши — Доктор Гаспар
- 1940 — «Школа злословия» Р. Б. Шеридана — сэр Питер Тизл
- 1945 — «Горячее сердце» А. Н. Островского — Градобоев, Жигунов, Сидоренко
- 1946 — «Три сестры» А. П. Чехова — Иван Романович Чебутыкин, Ферапонт
- 1947 — «Дядя Ваня» А. П. Чехова — Илья Ильич Телегин
- 1949 — «Поздняя любовь» А. Н. Островского — Маргаритов
- 1958 — «Вишнёвый сад» А. П. Чехова — Симеонов-Пищик
- 1960 — «Чайка» А. П. Чехова — Пётр Николаевич Сорин
- 1973 — «Соло для часов с боем» О. Заградника — Абель
- 1973 — «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского — Нил Федосеевич Мамаев
- «Нахлебник» И. С. Тургенева — Василий Семёнович Кузовкин
- «Дни Турбиных» М. А. Булгакова — Лариосик
- «Царь Фёдор Иоаннович» А. К. Толстого — выборный
- «Ревизор» Н. В. Гоголя — Добчинский
- «Битва жизни» по Ч. Диккенсу — слуга Бритна
- «Горе от ума» А. С. Грибоедова — Петрушка
- «Безумный день, или Женитьба Фигаро» Бомарше— Антонио, Бартоло
- «Дядюшкин сон» по Ф. М. Достоевскому — Мозгляков
- «Мёртвые души» по Н. В. Гоголю — Почтмейстер, Губернатор
- «Елизавета Петровна» Д. П. Смолина — Пономарь
- «Мольер» по М. А. Булгакову — Бутон
- «Дачники» М. Горького — Двоеточие
- «Хозяйка гостиницы» К. Гольдони — Маркиз ди-Форлипополи
- «Чудесный сплав» В. М. Киршона — Олег
- «Половчанские сады» Л.Леонова — Стрекопытов
- «Платон Кречет» А. Е. Корнейчука — Терентий Бублик
- «Фронт» А. Е. Корнейчука — Сергей Горлов
- «Русские люди» К. М. Симонова — Харитонов.
Постановки
Московский мюзик-холл
- 1931 — «Шестая мира» А. Жарова и Н. Равича (совместно с Н. М. Горчаковым).
Центральный театр Красной Армии
- 1932 — «Мстислав Удалой» по И. Л. Пруту (совместно с Ю. А. Завадским).
Театр сатиры
- 1937 — «Мелкие козыри» В. Е. Ардова.
«Ромэн»
- «Кровавая свадьба» Федерико Гарсиа Лорки
- «Чудесная башмачница» Федерико Гарсиа Лорки
- «Действующие лица» Михаила Светлова
- «За ваше счастье» Ивана Ром-Лебедева
- «Песня об Урсаре» Ивана Ром-Лебедева
- «Цыганы» по Александру Пушкину
- «Макар Чудра» по Максиму Горькому
- «Каролина» Карло Гольдони
- «Героическая поэма» Ивана Ром-Лебедева
Московский театр имени К. С. Станиславского
- 1951 — «Грибоедов» Сергея Ермолинского
- 1952 — «Девицы-красавицы» А. Д. Симукова
- 1952 — «Наследники Рабурдена» Эмиля Золя
- 1954 — «Дни Турбиных» Михаила Булгакова
- 1954 — «Чайка» Антона Чехова
- 1959 — «Такая любовь» Павла Когоута
- 196? — «Первый день свободы» Леона Кручковского
- 1963 — «На улице Счастливой» Юзефа Принцева
- «В Лебяжьем» Д. П. Девятова
- «Бесприданница» Александра Островского
- «На рассвете».
Полный список работ в Московском драматическом театре им. К.С. Станиславского ТЕАТРАЛЬНЫЕ РАБОТЫ Московский драматический театр им. Станиславского: "В Лебяжьем", Д.Девятов (1950); "Грибоедов", С.Ермолинский (1951); "Юность вождя", Г.Нахуцришвили (1951, совместно с Ю.Н.Мальковским); "Девицы-красавицы", А.Д.Симуков (1952, совместно с С.Тумановым); "Наследники Рабурдена", Э.Золя (1952, совместно с Т.Кондрашовым); "На улице Счастливой", Ю.Принцев (1953, совместно с Т.Кондрашовым); "Бесприданница", А.Н.Островский (1953); "Дни Турбиных", М.А.Булгаков (1954, совместно с П.Лесли); "Чайка", А.П.Чехов (1954, совместно с П.Лесли); "Лес дремучий", И.Щеглов (1955); "О личном", В.Пистоленко (1957, совместно с А.Б.Ароновым); "На рассвете", В.Пистоленко (1957, совместно с П.Резниковым); "Де Преторе Винченцо", Э.Филиппо (1958, совместно с Ю.Н.Мальковским); "Такая любовь", П.Когоут (1959, совместно с П.Резниковым); "Здравствуй, Катя", М.Львовский (1959, совместно с А.Б.Ароновым); "Первый день свободы", Л.Кручковский (1960, совместно с А.Ароновым); "Современная трагедия", В.Эбралидзе (1961); "Первый встречный", Ю.Принцев (1962). Источник: кино-театр.ру
МХАТ
- 1957 — «Дворянское гнездо» по И. С. Тургеневу (совместно с П. М. Лесли) — Лемм.
Фильмография
Актёрские работы
- 1928 — Каторга — телеграфист
- 1929 — Комета — Савва Севрюжкин
- 1929 — Простые сердца — Пётр, паромщик
- 1930 — Праздник святого Йоргена — эпизод (нет в титрах)
- 1931 — Шторм
- 1933 — Окраина — солдат
- 1933 — Чёрный барак — рабочий
- 1934 — Поручик Киже — Павел I
- 1935 — Последний табор — Иван Лихо
- 1936 — Заключённые — Макс
- 1938 — Человек с ружьём — офицер (нет в титрах)
- 1941 — Боевой киносборник № 7. Приёмщик катастроф (нет в титрах)
- 1941 — Первая конная (не закончен) — комендант станции
- 1944 — Свадьба — Андрей Андреевич Нюнин
- 1946 — Глинка — Пётр Андреевич Вяземский
- 1946 — Каменный цветок — приказчик Северьян
- 1950 — Секретная миссия — Шульц
- 1951 — Незабываемый 1919 год — полковник Буткевич
- 1952 — Ревизор — Артемий Филиппович Земляника
- 1954 — Мы с вами где-то встречались — начальник станции
- 1954 — Шведская спичка — Евграф Кузьмич
- 1955 — Двенадцатая ночь — сэр Тоби Белч
- 1956 — На подмостках сцены — Фёдор Семёнович Борзиков
- 1957 — Сапоги (короткометражный) — Муркин
- 1958 — Король бубён — муж гадалки
- 1959 — Накануне — Увар Иванович
- 1960 — Мёртвые души — Иван Андреевич, почтмейстер
- 1960 — Месть (к/м) — Лев Саввич Турманов
- 1961 — Вольный ветер — Амброзио, мэр
- 1963 — Внимание! В городе волшебник! — доктор Кракс
- 1964 — Морозко — Старичок-Боровичок (озвучивание; роль Галины Борисовой)
- 1965 — киножурнал «Фитиль» (выпуск № 33, сюжет «Не поеду») — заведующий райжилотделом М. И. Блескунов
- 1970 — Как мы искали Тишку — доктор Айболит
- 1970 — Серебряные трубы — врач
- 1971 — Телеграмма — Николай Пятипал
- 1972 — За всё в ответе — Михаил Иванович
- 1973 — Большая перемена — профессор Волосюк
Телеспектакли
- 1952 — Школа злословия — сэр Питер Тизл
- 1960 — Мёртвые души — Иван Андреевич, почтмейстер
- 1968 — Поздняя любовь
- 1972 — Нахлебник — Василий Семёныч Кузовкин
- 1974 — Соло для часов с боем — Франтишек Абель
- 1976 — На всякого мудреца довольно простоты — Нил Федосеевич Мамаев
Режиссёр
- 1933 — «Чёрный барак» (совместно с Н. М. Горчаковым).
Озвучивание мультфильмов
- 1945 — Пропавшая грамота — Василь
- 1948 — Сказка о солдате — солдат
- 1948 — Федя Зайцев — Человечек
- 1949 — Чудесный колокольчик — старик
- 1950 — Девочка в цирке — фокусник
- 1951 — Ночь перед Рождеством — Чуб
- 1953 — Полёт на Луну — профессор Бобров
- 1955 — Стёпа-моряк — Михал Михалыч, боцман
- 1960 — Человечка нарисовал я — Человечек
- 1964 — Дюймовочка — Крот
- 1964 — Жизнь и страдания Ивана Семёнова — врач
- 1964 — Лягушонок ищет папу — бегемот
- 1965 — Вовка в Тридевятом царстве — царь
- 1965 — Лягушка-путешественница — Кваня
- 1965 — Пастушка и трубочист — Оле-Лукойе
- 1966 — Про бегемота, который боялся прививок — бегемот
- 1967 — Заяц-симулянт — бегемот
- 1967 — Зеркальце — Крот
- 1967 — Сказки для больших и маленьких — бегемот
- 1968 — Самый большой друг — бегемот
- 1968 — Козлёнок, который считал до десяти — бык
- 1969 — Украденный месяц — от автора
- 1970 — Волшебные очки — дедушка Сова
- 1970 — Как Ёжик шубку менял — филин
- 1971 — Огонь — часы
- 1972 — Симулянт — медведь
Память
- На московском доме, где в 1955—1974 годах жил Яншин, установлена мемориальная доска.
Библиография
- Е. Полякова. Яншин. К 70-летию со дня рождения, «Театр», 1972, № 11.
- М. М. Яншин. Статьи, воспоминания, письма, М., 1984.
Напишите отзыв о статье "Яншин, Михаил Михайлович"
Примечания
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/moscow/3716/Яншин Яншин Михаил Михайлович]. Проверено 26 апреля 2013.
- ↑ Капков С. [www.kinozapiski.ru/ru/article/sendvalues/874/ Мастера дураковаляния. Фрагменты ненаписанной книги] [www.kinozapiski.ru/ru/no/sendvalues/43/ Киноведческие записки № 80, 2006]
- ↑ [www.rusactors.ru/ya/yanshin/ Яншин Михаил - Биография - Актёры советского и российского кино - Биография Анны Яновской]. Проверено 26 апреля 2013. [www.webcitation.org/6GD44Jbhc Архивировано из первоисточника 28 апреля 2013].
- ↑ [art.lib.kherson.ua/volodimir-visotskiy-zustrichi-intervyu-spogadi.prn Володимир Висоцький: зустрічі, інтерв’ю, спогади. Відділ документів з мистецтва. Херсонська обласна універсальна наукова бібліотека ім. О. Гончара]
- ↑ [proekt-wms.narod.ru/zvezd/yanshin-m.htm Михаил Яншин]
- ↑ [www.kinosozvezdie.ru/actors/yanshin/yanshin.html Яншин Михаил Михайлович — Киносозвездие — авторский проект Сергея Николаева]
Ссылки
- [www.animator.ru/db/?p=show_person&pid=1149 Аниматор.ру]
- [novodevichye.com/yanshin/ Могила актёра]
Отрывок, характеризующий Яншин, Михаил Михайлович
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.
В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Юхнове
- Родившиеся в Смоленской губернии
- Актёры по алфавиту
- Актёры озвучивания в СССР
- Актёры СССР
- Актёры России
- Актёры XX века
- Театральные режиссёры по алфавиту
- Театральные режиссёры СССР
- Театральные режиссёры России
- Театральные режиссёры XX века
- Кавалеры ордена Ленина
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Награждённые медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Народные артисты СССР
- Народные артисты РСФСР
- Заслуженные артисты РСФСР
- Лауреаты Государственной премии СССР
- Лауреаты Государственной премии РСФСР имени К. С. Станиславского
- Участники Гражданской войны в России
- Персоналии:МХАТ
- Персоналии:Театр Ромэн
- Персоналии:Театр им. Станиславского
- Персоналии:Союзмультфильм
- Мемуаристы СССР
- Выпускники Комиссаровского технического училища
- Похороненные на Новодевичьем кладбище
