Минас Тирит

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Минас Тирит (синд. Minas Tirith, «крепость стражи») — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина столица Гондора.





История

Изначально называлась Минас Анор (синд. Minas Anor — «Крепость Солнца») и вместе с Минас Итилем являлась одной из двух крепостей, прикрывавших Осгилиат с Востока и Запада.

Дата начала строительства неизвестна.

Во 2 году Третьей Эпохи Исилдур перенёс в город росток Белого Древа в память о погибшем во время войны Последнего Союза брате.

В 1640 году Т. Э. после эпидемии чумы в Осгилиате и гибели всех его жителей (включая короля) крепость становится столицей Гондора.

В 2698 году Т. Э. Минас Анор был переименован в Минас Тирит (синд. — «Крепость стражи») в знак противостояния Мордору и захваченной врагом крепости Минас Моргул.

В 3019 году Т. Э. Минас Тирит был осажден силами Мордора и его союзников: Харада, Кханда и прочих. Осада завершилась кровопролитной битвой на Пеленнорских полях, в которой победу одержали армии Гондора и Рохана.

После коронации короля Элессара городу было возвращено прежнее название — Минас Анор[1].

Описание

Минас Тирит выстроен на скале, являющейся отрогом горы Миндоллуин. Крепость располагалась на семи террасах, каждая из которых примыкала к склону горы, и у каждой была своя стена с воротами. Главные ворота, выкованные из стали (после штурма Минас Тирита в ходе Войны Кольца они были уничтожены Королём-чародеем и впоследствии заменены мифриловыми), защищённые бастионами и барбаканом из нуменорского камня в нижнем кольце открывались точно на восток. Ворота второго кольца стен были сдвинуты к югу, третьего — к северу, и так до самого верха; поэтому мощёная дорога шла зигзагами. Наверху скалу окружала висячая галерея: из этого гнезда защитники крепости могли следить за воротами, лежащими на 700 футов ниже.

Из галереи прямой, освещённый светильниками ход вёл к седьмым воротам. За ними располагался Верхний двор, знаменитый водоём с фонтаном и Белая башня, построенная в 1900 году Т.Э. (перестроена в 2698 году Т.Э.), в которой хранился палантир. От стяга Наместников на её шпиле до уровня равнины Пеленнора была полная тысяча футов.

Имея защитников, способных носить оружие, Минас Тирит был неприступен для любой армии. Минас Тирит был настолько хорошо укреплён, что лишь вмешательство Предводителя назгулов позволило врагам разрушить ворота. Но Король-Чародей не успел прорваться дальше Великих врат, вынужденный отступить в связи с началом атаки рохиррим в решающий момент битвы на Пеленнорских Полях.

Интересные факты

  • В Первую Эпоху на острове Тол Сирион существовала эльфийская крепость с таким же названием, защищающая Белерианд от войск Моргота. Согласно «Сильмариллиону», эту крепость основал король нолдор Фи́нрод, известный также как основатель и первый король Нарготронда. Крепость на Тол Сирион была взята Сауроном с помощью «чёрной тучи страха» и впоследствии отбита у него Лютиэн как выкуп за жизнь и свободу Саурона; когда последний покинул её, стены Минас Тирита разрушились и более никогда не были восстановлены.
  • Гондорцы называли город в женском роде (Фарамир сравнивает Минас Тирит с Королевой (англ. Queen)). По всей видимости, это связано со средиземской легендой о Солнце (Ариэн, на синдарине название Солнца — Анор), в честь которого Минас Тирит получил своё первоначальное имя Минас Анор («крепость солнца»).
  • Вплоть до Войны за Кольцо на территорию Минас Тирита никогда не ступал враг.
  • Стены города были выстроены из камня того же рода, что и Ортханк в Изенгарде, но белого цвета.
  • Вероятным прообразом Минас Тирита мог послужить город-крепость в Нормандии (Франция) Мон-Сен-МишельК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3680 дней].

См. также

Напишите отзыв о статье "Минас Тирит"

Примечания

  1. Это название Минас Тирита было использовано в главе V шестой книги, после победы Фродо над тьмой

Отрывок, характеризующий Минас Тирит

– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».