Палантиры

Пала́нтиры (кв. Palantíri) — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина видящие камни, созданные в Амане Феанором. С помощью этих камней можно было увидеть то, что происходит в настоящее время в другом месте или происходило в прошлом, а также можно было поговорить с собеседником, находящимся далеко (если у него тоже есть палантир).

Палантиры нельзя заставить показывать то, чего нет (это не удалось даже Саурону), но можно внушить смотрящему ложное понимание увиденного.

История палантиров в Средиземье

Палантир — "Зрячий камень", от "палан" — далеко, широко и "тир" — сторожить, следить, видеть. Семь палантиров были подарены людям Нуменора во время Второй Эпохи эльфами-эльдар Амана, спасены Элендилом при гибели острова и привезены им в Средиземье.

Главный палантир был и остаётся на Тол Эрессеа, за Морем, и не принадлежит людям. Один из палантиров находился в башне Эмин Берайд в Серой Гавани (он не связан с остальными и, в отличие от других палантиров, он показывал только море — до падения Нуменора и сокрытия Валинора этот камень смотрел за Море, после в него можно было увидеть Тол Эрессеа, но Нуменор скрылся навеки); второй и третий утонули в заливе Форохел вместе с кораблём арнорского короля Арведуи (ранее хранились в Аннуминасе и в башне Амон Сул); четвёртый — в Ортханке; пятый — в Минас Тирите (после гибели его последнего владельца, гондорского наместника Дэнетора, пожелавшего сгореть с ним заживо, только сильный духом мог его использовать, слабый же видел в нём лишь обуглившиеся руки наместника); шестой был потерян при разрушении Осгилиата; седьмой захвачен Сауроном вместе с Минас Моргулом (ранее называвшемся Минас Итиль).

Согласно тексту «Властелина колец», Саурон использовал палантир Минас Итиля для общения с Саруманом, а также для противоборства с владельцем палантира Минас Тирита, Дэнетором. Однако, если Сарумана ему удалось подчинить, то Дэнетор не покорился Тёмному Властелину. Тем не менее, Саурону удалось постепенно сломить дух наместника Гондора, заставляя палантир последнего показывать ему могущество неисчислимых полчищ Мордора. Завладевший после разгрома Изенгарда палантиром Ортханка Арагорн сумел подчинить камень себе, одолев волю Саурона. После Войны Кольца Арагорн, как король Гондора и Арнора, владел палантирами Минас Тирита и Ортханка, а палантир Башенных холмов увёз за море Элронд. Палантир Минас Итиля был утерян.

Список палантиров в Средиземье

Палантиры Арнора

Камень Амон Сула

Палантир Амон Сула — один из палантиров, который хранился в башне Амон Сула, в Арноре. Этот камень был слишком велик, чтобы быть поднятым человеком. Камень был помещён в башне Элендилом. После разделения Арнора в 861 Т. Э., Рудаур и Кардолан соперничали с Артэдайном за обладание Амон Сулом и палантиром. После того, как в 1409 Т. Э., сторожевая башня была сожжена и разрушена, палантир был перевезён в Форност. Позже, после захвата Артэдайна Ангмаром и побега короля Арведуи, камень утонул вместе с палантиром из Аннуминаса в заливе Форохел, когда корабль короля Арведуи был раздавлен льдами.

Камень Аннуминаса

Палантир Аннуминаса — один из трёх палантиров Северного королевства. Несмотря на то, что он считался одним из самых малых по размерам палантиров, этим камнем чаще всего пользовался Король Севера. Когда Король-Чародей захватил Форност в 1974 г., Камень Аннуминаса и Камень Амон-Сула были спасены Королём Арведуи, но оба были утрачены, когда судно Арведуи потонуло в Заливе Форохел в 1975 году.

Камень Элендила

Палантир Элендила, также известный как Камень Элостириона — один из палантиров, принесённых в Средиземье Верными из Нуменора. Он был помещён в башне Элостирион в Эмин Берайд. После падения Арнора он охранялся Кирданом и эльфами Линдона. Этот камень был связан только с Главным палантиром, расположенным на Тол-Эрессеа в Бессмертных Землях. Иногда эльфы совершали паломничество в эту башню, чтобы увидеть Бессмертные Земли в камне Элендила. Одна из таких компаний эльфов (возглавляемая Гилдором Инглорионом) и была встречена Фродо, Сэмом, Мерри и Пипином 24 сентября 3018 Т. Э. В конце Третьей эпохи, палантир был доставлен на Запад вместе с Хранителями Кольца.

Палантиры Гондора

Камень Итиля

Палантир Итиля — один из палантиров, который был помещён в древней крепости Минас Итиль. Этот камень попал в руки к назгулам, когда в 2002 Т. Э. Минас Итиль был захвачен ими (позже город стал известен как Минас Моргул). Этот камень использовался Сауроном например для того, чтобы привлечь на свою сторону Сарумана и обманывать Наместника Гондора Дэнетора II. Вполне вероятно, что камень был уничтожен в момент разрушения Барад Дура.

Камень Анора

Палантир Анора — один из палантиров, который хранился на верхнем уровне Минас Тирита, в верхней палате Башни Эктелиона. Своё название получил от древнего названия этого города, Минас Анор. Он не использовался и хранился в секрете Правящими Наместниками Гондора. Всё это было потому, что этот камень был особенно близок к Камню Итиля, а тот в свою очередь был утерян для Гондора и попал в руки Саурона. Первым из Наместников его использовал Дэнетор II. Он наблюдал за землями Гондора, а также бросил вызов Саурону в «битве разумов». Тёмный властелин не смог склонить Наместника на сторону зла, однако из-за этого противостояния, Дэнетор начал быстрее стареть. После того, как он сошёл с ума во время осады орками Минас Тирита в 3019 году Т. Э., он вошёл на костёр вместе с палантиром и совершил самосожжение, люди не видели больше в этом палантире ничего, кроме горящих рук Дэнетора.

Камень Осгилиата

Палантир Осгилиата — главный из семи палантиров Средиземья. Он хранился в Осгилиате, древней столице Гондора. Более 1500 лет он хранился в Куполе Звёзд (Осгилиат с синдарина «цитадель звёзд»). Камень Осгилиата, в отличие от большинства других палантиров, был слишком большим и тяжёлым, чтобы быть поднятым человеком. Также этот главный камень был утерян первым из палантиров Средиземья. Палантир Осгилиата был утерян в водах Андуина во время Распри Родичей в 1437 Т. Э.

Камень Ортханка

Палантир Ортханка — один из семи палантиров, принесённый в Средиземье и помещённый Элендилом и его сыновьями в башню Ортханк — цитадель Изенгарда, находящуюся на западных границах Гондора. Когда время Королей в Гондоре подошло к концу, Ортханк был заброшен, а палантир забыт.

В 2759 Т. Э., Саруман обратился к наместнику Гондора Берену, и предложил ему свою помощь в охране Ортханка и поддержании его обороноспособности. Наместник согласился, а Саруман переехал в Изенгард. Неизвестно, что думал на счёт палантира наместник Гондора, возможно он полагал, что один из Мудрых будет наилучшей охраной для Камня.

Изучив архивы Минас Тирита, Саруман узнал, что палантир находится в Ортханке. Найдя его, Саруман, примерно с 3000 Т. Э., начал использовать его. Однако, Камень Ортханка вскоре вошел в контакт с Камнем Итиля, а Курунир попал под влияние Саурона.

Саруман ослабел и предал Белый Совет, свободные народы Средиземья.

5 марта 3019 года, после того, как войска Сарумана были побеждены в битве за Хельмову Падь, а Изенгард разрушен энтами, Гэндальф и Король Теоден Роханский прибыли в Ортханк, чтобы вести переговоры с Саруманом. Слуга Сарумана Грима Червеуст бросил Камень Ортханка вниз из башни, и он был подобран Перегрином Туком.  Гэндальф взял палантир себе, но хоббит не переставал думать о нём, и ночью взял его у спящего мага, и заглянул в него. Его взору предстал Саурон, который принял его за Хранителя Кольца и предположил, что Перегрин находился в плену у Сарумана в Ортханке.

6 марта 3019 года, Арагорн, как законный владелец палантиров, взял Камень Ортханка себе и вернул контроль над ним. Благодаря камню, он увидел, что корсары представляют опасность для Минас Тирита с юга и, пройдя Путями Мёртвых, захватил суда корсаров и прибыл в самый разгар битвы на Пеленнорских Полях. А также, он смог отвлечь внимание Саурона от Мордора и предоставил свободу действий Фродо и Сэму.

После Войны Кольца Арагорн, став королём Воссоединённого Королевства Арнора и Гондора, использовал Камень Ортханка, чтобы обозревать свои земли и происходящие на них события. Скорее всего, палантир был возвращён в башню Ортханк.

Внешний вид

Палантиры — идеальные сферы с гладкой поверхностью. Казалось, что они были сделаны из твёрдого сплошного стекла или из чёрного хрусталя. Они различались размерами: самый маленький был приблизительно фут в диаметре, в то время как наибольшие были слишком громоздкими, чтобы быть поднятыми человеком. Когда их не использовали, их цвет был насыщенно-чёрным. Считалось, что они могут быть уничтожены только в пламени Ородруина.

Палантиры в фанфиках

В книге «По ту сторону рассвета» Ольги Брилёвой, написанной под псевдонимом Берена Белгариона, говорится, что впервые палантиры попали на территорию Средиземья ещё во дни Великого Исхода эльфов-нолдор в Белерианд в начале Первой Эпохи. В книге упоминаются как минимум два палантира — одним из них владел король нолдор Хитлума Фингон, сын Финголфина, другим — король Нарготронда Финрод Фелагунд. Уходя вместе с Береном на оккупированные Морготом земли во исполнение клятвы, данной отцу Берена, Финрод забрал палантир Нарготронда с собой, а позднее научил Берена управлять им, и это послужило впоследствии залогом успеха восстания, поднятого Береном в Дортонионе — пользуясь палантиром, он сумел с изумительной точностью скоординировать удары эльфийских и человеческих армий по войскам Мелькора и Саурона, что привело к их полному разгрому и освобождению земель народа Беора.

В повести К. Ю. Еськова «Последний кольценосец» палантиры вместе с Зеркалом Галадриэли представляют собой продукт разделения Вековечного Огня и не могут существовать отдельно друг от друга. Кроме того, палантир передает не изображение, а сам объект. Этим свойством палантиров пользуются герои повести, чтобы уничтожить Зеркало Галадриэли и положить конец могуществу эльфов в своем мире.

Также в некоторых форумных ролевых играх и фанфикшене палантир имеет возможность перенести того кто им владеет близко к другому в виде призрака, к примеру в Мордор.

Палантиры в экранизациях

В экранизации «Властелин Колец» был показан только один палантир — находящийся в башне Ортханк и принадлежавший Саруману.

В первой части кинотрилогии Саруман показывает палантир Гэндальфу перед тем, как напасть на него. Гэндальф предупреждает Сарумана, что палантир — это палка о двух концах, но белый маг его не слушает, поскольку уже порабощен Сауроном:

Пока найдены далеко не все видящие камни, мы не можем знать, кто ещё их увидит.

После этих слов Гэндальф накрывает палантир тканью, но касается его на мгновение и видит око Саурона. Это подразумевает, что ещё один палантир находится у Саурона, в крепости Барад-Дур (предположительно палантир Минас-Итиля), однако в дальнейшем это не подтверждается.

В третьем фильме палантир Ортханка находит на руинах Изенгарда Перегрин Тук. Видящий камень сразу же забирает Гэндальф. Ночью Пиппин выкрадывает палантир у Гэндальфа, чтобы ещё раз взглянуть на него, но, прикоснувшись к камню, оказывается под воздействием Саурона, который задаёт ему вопросы. Пиппин не поддается Тёмному Властелину и мельком видит его планы нападения на Гондор. Перед хоббитом предстает сцена, в которой Пиппин видит, как горит Белое Древо Гондора. Арагорн и Гэндальф отбирают камень у хоббита. Гэндальф увозит Пипина с палантиром в Минас Тирит. Рохан готовится к походу до Минас Тирита с целью помочь Гондору. Больше видящий камень в оригинальной версии не появляется.

В режиссёрской версии моменты с палантиром показаны более подробно. Так, в самом начале третьего фильма палантир выскальзывает из рукава убитого Сарумана. Помимо этого, Арагорн пользуется палантиром, чтобы привлечь внимание Саурона перед битвой у Чёрных Врат. При этом Элессар на мгновение видит в видящем камне Саурона, держащего в руках другой палантир.

Отрывок, характеризующий Палантиры

– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.