Саруман

Саруман Saruman
Сэр Кристофер Ли в роли Сарумана
Варианты имени	Саруман Белый, Курумо, Курунир, Курунир Лан, Шарку
Титул	Белый, Владыка Изенгарда, Истари, Глава Белого Совета
Раса	Майа
Пол	Мужской
Место обитания	Валинор, Изенгард, Шир
Годы жизни	Бессмертен, годы жизни в Средиземье (около 1000 Т.Э. — 3019 Т.Э.)
Оружие	Магический Посох

Са́руман (англ. Saruman, также известен как Саруман Белый (Курунир Лан на синдарине)) — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина могущественнейший маг Ордена Истари, глава Белого совета. После прибытия в Средиземье стал известен среди эльфов как Куруни́р, на языках людей Севера — Саруман. В Валиноре носил имя Курумо. Впоследствии, когда он противопоставил себя Ордену, то именовал себя Саруманом Радужным. Орки Изенгарда называли Сарумана Шарку, что в переводе с чёрного наречия означает «Старик».

Краткое жизнеописание

Саруман прибыл в Средиземье около 1000 года Третьей Эпохи и долгое время странствовал на востоке. В 2759 году Т. Э. он занял Изенгард с разрешения гондорского наместника Берена. В Изенгарде находился палантир Ортханка, с помощью которого он хотел выведать планы Саурона и собственноручно освободить Средиземье от сил зла. Но Саруман не предполагал, что в то время, пока он смотрел на Саурона, Саурон сам смотрел на него. Так, незаметно для самого себя, Саруман был порабощён Сауроном с помощью палантира, находящегося в Барад-дуре. Саруман до последнего думал, что поступает по своей воле, и не понимал, что он — лишь пешка в игре Саурона. Так, невольно исполняя замысел последнего, Саруман убедил Белый Совет не пытаться идти на Дол Гулдур.

В 2953 году Т. Э. Саруман объявил Изенгард своей собственностью и начал собирать армию орков и дунландцев. С их помощью он устраивал набеги на Рохан и вырубал лес Фангорн. Приблизительно в то же время его лазутчики стали появляться в Пригорье и Шире в поисках Кольца Всевластья. Около 3000 года, как уже сказано выше, Саруман был порабощён Сауроном, с которым он связывался с помощью палантира, и с тех пор подчинялся его приказам. Через своего лазутчика Гриму Саруман подчинил себе короля Рохана Теодена и добился фактического неисполнения союза рохиррим с Гондором. Тогда же Саруман открылся Гэндальфу, рассчитывая привлечь его на свою сторону, но тот отказался, а потом бежал из Изенгарда с помощью Гваихира — одного из Орлов Манвэ.

В Изенгарде Саруман вывел особую породу орков, скрестив орков и людей. Они были крупнее обычных орков, невосприимчивы к солнечному свету и относились к разновидности урук-хай (в переводе с Чёрного Наречия — «народ орков»). Они составили костяк армии, брошенной на окончательное завоевание Рохана в 3019 году Т. Э.

В том же году объединённый отряд войск Сарумана и Саурона выследил Братство Кольца и, напав на них, убил Боромира и взял в плен хоббитов Мериадока Брендибака и Перегрина Тука. В результате стычки изенгардских и мордорских орков с конными воинами Рохана хоббитам удалось бежать в Фангорн. Они сумели убедить энтов напасть на Изенгард, и Пастыри Деревьев почти до основания разрушили его и затопили территорию крепости водами реки Изен. Одновременно с этими событиями в битве с рохиррим у Хельмовой Пади войска Сарумана потерпели сокрушительное поражение.

Преображённый Гэндальф своей властью изгнал Сарумана из Ордена Истари и сломал его посох. Однако Саруман остался в живых и первоначально находился под стражей энтов в Ортханке, а когда Война за Кольцо завершилась, то получил свободу и вместе с Гримой ушёл в Шир, где попытался установить единоличное правление с помощью верных ему переселенцев из Дунланда. Первоначально ему удалось отстранить от власти местного Предводителя Лотто Саквиль-Бэггинса и создать в Шире военную диктатуру, занимавшуюся угнетением и грабежом коренного населения. Однако с возвращением Фродо, Сэма, Пиппина и Мерри в ноябре 3019 года эта попытка провалилась — Саруман был отстранён от власти, приговорён к изгнанию и убит своим собственным прислужником Гримой.

После смерти Сарумана его дух устремился в Валинор, но с Запада подул холодный ветер, дух Сарумана развеялся.

Внешний вид и характер

Внешне Саруман имел вид черноволосого старика. В конце Третьей Эпохи его волосы и борода практически полностью поседели. Он отличался высоким ростом, продолговатым лицом, тёмными глазами. Поначалу носил белый плащ с капюшоном; цвет плаща соответствовал его прозвищу — Саруман Белый. Впоследствии сменил этот плащ на «радужный», то есть переливающийся всеми цветами радуги при движении.

Он не был ни человеком, ни эльфом (как считали некоторые люди). Это был майа, облечённый в плоть, один из Истари. В связи с этим он обладал бессмертием и невероятным могуществом. Главным его оружием были знания и речь: кроме выдающихся познаний о Кольцах Власти, Саруман был Могущественнейшим Магом и искусен в инженерном деле, но самое главное — он обладал невероятным даром убеждения, которому могли сопротивляться очень немногие. Используя могущество своей речи, он был способен убедить почти кого угодно в чём угодно, поэтому мало кто мог противостоять его обаянию. Лишь обладающие большой силой воли могли устоять перед голосом Сарумана.

Происхождение образа

Когда Толкин начинал работу над «Властелином Колец», у него ещё не было ясного представления о сюжете в дальнейшем, как и о фигуре Сарумана. В 1940 г. в черновиках Толкина появляются записи о волшебнике Сарамонде Белом (Сарамунде Сером), который заманивает Гэндальфа в ловушку. Позже этот персонаж превратился в Сарумана Белого.

Возможно, образ Сарумана испытал влияние легенд о Гамельнском крысолове, чьё имя стало нарицательным для обозначения лжеца, завлекающего пустыми обещаниями, или фигуры Аиллена Мак Мидиа, персонажа цикла кельтских легенд о Финне, который каждый год усыплял королевский двор своими волшебными напевами, а потом сжигал всех спящих.

Любопытно также, что персонаж «Рассказа об Ибрахиме Мосульском и дьяволе», одной из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», Абу-Мурра (одно из имён дьявола), очень напоминает Сарумана внешностью и эффектом, который его голос оказывает на окружающих.

Маловероятно, чтобы Толкин интересовался арабскими сказками, но он мог знать о них кое-что благодаря К. С. Льюису, использовавшему материал «Ночей» при создании «Хроник Нарнии».

Саруман в кино

• Властелин колец: Братство Кольца
• Властелин колец: Две крепости
• Властелин колец: Возвращение короля (режиссёрская версия)
• Хоббит: Нежданное путешествие
• Хоббит: Битва пяти воинств

В кинотрилогии, снятой Питером Джексоном, Саруман, в отличие от книги, погибает от руки Грима на вершине Ортханка во время визита Гэндальфа в Изенгард, а сюжетная линия с его изгнанием и попыткой узурпации власти в Шире отсутствует вовсе.

Критика и отзывы

• Журнал «Мир Фантастики» поставил Сарумана на 4 место в списке «10 самых известных предателей в фантастике», отметив, что действия Сарумана были скорее не изменой, а политикой, и что чародей предал разве что только Эру Илуватара.

См. также

• Изенгард
• Ортханк
• Гэндальф

Отрывок, характеризующий Саруман

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.