Мисаил Абалацкий

Мисаил Абалацкий
Имя в миру	Павел Иванович Фокин
Рождение	29 июня 1797(1797-06-29) село Липоярское, Тобольская губерния
Смерть	19 августа 1852(1852-08-19) (55 лет) Тобольск
Почитается	в Русской православной церкви
В лике	преподобных
День памяти	10 июня (Собор Сибирских святых) и 17 декабря (по юлианскому календарю)

Мисаил Абалацкий (в миру — Павел Иванович Фокин; 29 июня 1797, село Липоярское, Тобольская губерния — 19 августа 1852, Тобольск) — иеромонах Русской православной церкви, клирик Тобольской епархии.

Канонизирован Русской православной церковью в лике преподобного, память совершается (по юлианскому календарю): 10 июня (Собор Сибирских святых) и 17 декабря.

Жизнеописание

Родился в семье диакона села Липоярское Тобольской губернии Ивана Кузьмича Фокина. В крещении был наречён Павлом. Начальное образование получил дома у своего деда Кузьмы, который обучил Павла грамоте. В 1806 году был отдан для обучения в Тобольскую духовную семинарию, проживал у своих родственниц — священнических вдов. В 1817 году окончил семинарию, родители хотели видеть его священником и предлагали вступить в брак, но Павел имел склонность к монашеской жизни. Не получив благословения родителей на уход в монастырь он поступил сначала причётником в тобольскую церковь Петра и Паввла с посвящением в стихарь, а в мае 1818 года он был назначен учителем латинской грамматики Тобольской семинарии. Также в семинарии ему было поручено заведовать библиотекой.

Менее чем через год семинария была реорганизована и Павел оказался за штатом. К этому времени в его родном селе освободилась вакансия священника. Павел согласился на уговоры родителей и в январе 1819 года вступил в брак с девушкой Татьяной, дочерью священника из села. 2 мата 1819 года архиепископ Тобольский Амвросий (Келембет) рукоположил его во иерея к Богоявленской церкви села Липоярское. В браке у Павла родился сын Михаил (стал священником, а овдовев принял монашеский постриг) и две дочери (стали жёнами священников).

Семейная жизнь не отвлекала Павла от приходских забот, всю работу по хозяйству взяла на себя жена. В январе 1824 года Павла перевели к недавно построенной церкви Ильи Пророка в деревне Готопуповой Ишимского уезда. В 1829 году он был назначен благочинным, но эта должность сильно отрывала его службы на приходе, который не имел кроме него других священников и он попросил о переводе его к двух или трёхштатной церкви. Прошение удовлетворили и в сентябре 1832 года его перевели в церковь Петра и Павла в Абацкой слободе в семидесяти верстах от Ишима.

2 апреля 1839 года скончалась его супруга Татьяна. Не желая быть вдовым священником на сельском приходе, Павел подал прошение Тобольскому архиерею о зачислении его в число братии Абалацкого Знаменского монастыря. Указом консистории от 23 июня 1839 года прошение было удовлетворено и 17 декабря того же года ректор Тобольской семинарии архимандрит Евфимий (Милославов) постриг Павла в монашество с именем Мисаил. В монастыре архиепископ Афанасий (Протопопов) назначил его на должность казначея, но Мисаил не имел ни опыта не склонности к хозяйственным делам. Видя это игумен Антоний взял на себя работу казначея.

В марте 1843 года новый тобольский архиерей Владимир (Алявдин) вызвал Мисаила из Абалакского монастыря в Тобольск и назначил его священником Крестовой церкви архиерейского дома с исполнением обязанностей духовника самого архиерея и городского духовенства. Также Мисаилу было поручено принимать исповеди у лиц, поступающий в духовный сан. В 1845 году в Тобольск прибыл новый архиепископ Георгий (Ящуржинский), любивший особою точность отправления богослужения. Он лично экзаменовал всех претендентов на место священника или диакона и в случае неудовлетворительного результата направлял ставленника к отцу Мисаилу для обучения порядку богослужения, чтения, пения и произнесения поучений. Шесть с половиной лет Мисаил исполнял эти обязанности наставника и экзаментара.

В июле 1852 года в Тобольск традиционно прибыла сибирская святыня — Абалакская икона Божией Матери. Мисаил непрестанно совершал перед ней молебны, но присутствующие заметили в нём чрезмерную усталость и болезненный вид. Ему было предложено пойти отдохнуть. Мисаил зашёл в свою келью, лёг и больше не смог встать. Он скончался после принятия Святых Христовых Тайн 19 августа 1852 года. Отпевание Мисаила совершил прибывший в Тоболск новый архиепископ Евлампий (Пятницкий) в сослужении городского духовенства. Погребение совершили в загородной церкви архиерейского дома.

Канонизация и почитание

В 1984 году Мисаил был прославлен в Соборе Сибирских святых в лике преподобного.

Литература

• Сергий (Соколов). Жития Сибирских святых. — Новосибирск, 2007. — С. 125-138. — ISBN 5-88013-010-X.

Отрывок, характеризующий Мисаил Абалацкий

Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.