Михай Храбрый

Михай Храбрый
рум. Mihai Viteazul
сильный,смелый
Имя при рождении:	Mihai Pătraşcu
Дата рождения:	1558(1558)
Место рождения:	Драгоешти, Вылча
Дата смерти:	9 августа 1601(1601-08-09)
Место смерти:	Кымпия-Турзи, Румыния
Отец:	Пэтрашку Добрый
Мать:	Теодора Кантакузин
Супруга:	Станка
Дети:	Николае, Флорика

Миха́й Хра́брый (рум. Mihai Viteazul; 1558 — 9 августа 1601, Кымпия-Турзи) — господарь Валахии (1593—1601), представитель династии Басарабов, на короткое время объединивший под своей властью все три дунайских княжества.

Политическая биография

Начало правления

В 1593 г. был признан турецким султаном Мурадом III господарем Валахии. В 1594 г., во время австро-турецкой войны, 22-летний князь Трансильвании Жигмонд Батори начал переговоры с Михаем Храбрым и с молдавским господарем Ароном Тираном. Все три княжества (Трансильвания, Валахия и Молдавия) находились в зависимости от турок, но собирались перейти на сторону Габсбургов. В 1595 году Жигмонд пригласил Михая и Арона в Алба-Юлию для заключения договора: согласно его плану, оба они должны были стать его вассалами (после чего им обещана была военная помощь в борьбе против турок).

Арон отказался ехать и поплатился за это: очень скоро он был свергнут своим гетманом Стефаном Разваном, занявшим его место. Михай же прислал посольство, члены которого подписали договор 20 мая 1595. Чуть позже, 3 июня 1595 г., договор подписали послы нового господаря Молдавии Стефана VIII Развана. Михай Храбрый впоследствии утверждал, что его послы превысили свои полномочия.

Социальная политика

В 1595 г. Михай Храбрый издал декрет, устанавливавший, что «всякий крепостной, где бы он ни был обнаружен, остаётся навеки крепостным там, где он находится» .

Освобождение Валахии

21 августа 1595 года огромная (предположительно – стотысячная) турецкая армия, которой командовал сам великий визирь, форсировала Дунай и двинулась на Бухарест. 23 августа 1595 года Михай Храбрый, командовавший очень небольшими силами, преградил путь туркам у деревни Кэлугэрени, между Джурджу и Бухарестом. Благодаря мужеству войск Михая и его полководческому таланту в битве при Кэлугэрени одержана была важная тактическая победа, укрепившая дух валахов. Однако турецкое войско уничтожено не было и оставалось грозной силой. Михай отступил к северу, оставив Бухарест, который без боя был занят турками. Удовлетворившись этим успехом, турки, не считавшие Валахию главным театром военной кампании, продолжили поход и вскоре прочно завязли в борьбе с Габсбургами на территории Венгрии. Дождавшись этого момента, Михай Храбрый, объединившись с трансильванским войском под командованием Иштвана Бочкаи, взял Тырговиште, Бухарест и Брэилу. На некоторое время вся Валахия оказалась освобождённой от турок.

Присоединение Трансильвании

В то время как положение Михая Храброго укрепилось, его формальный сюзерен Жигмонд Батори, зажатый между турками и империей Габсбургов, пал духом и 23 декабря 1597 года заключил позорный договор с императором Рудольфом II. Жигмонт обменял Трансильванию на Опольское княжество (герцогство) в Силезии, титул князя Священной Римской империи и ежегодную пенсию в 50 тысяч талеров. 10 апреля 1598 года Жигмонд передал власть представителям императора. Однако Рудольф II не спешил с компенсацией. Обманутый Жигмонд 20 августа 1598 г. тайно вернулся в своё княжество и выгнал представителей Габсбургов, а затем успешно отразил вторжение турок. 29 марта 1599 г. Жигмонд передал власть над Трансильванией своему двоюродному брату Андрашу (сыну Андраша VII), венгерскому кардиналу, князю-епископу Вармии и гранд-мастеру Ордена Дракона. Такая перемена власти в Трансильвании была благосклонно принята Османской империей и Речью Посполитой, но вызвала недовольство в стане антитурецкой коалиции. Итогом было вторжение в Трансильванию объединённых войск Габсбургов и Михая Храброго. Под командованием имперского генерала Джорджио Баста эти войска одержали победу над армией Андраша (28 октября 1599 г.). Сам Андраш был убит во время отступления (3 ноября 1599 г.). Князем Трансильвании стал Михай Храбрый.

Присоединение Молдавии

Политика молдавского господаря Стефана Развана, признавшего себя вассалом Жигмонда Батори, вызвала конфликт с Речью Посполитой. В августе 1595 г. поляки вступили в Молдавию, изгнали Развана и посадили на престол Иеремию Мовилу. 27 августа 1595 г. новый господарь подписал договор, в котором признал свою вассальную зависимость от Речи Посполитой и обязался платить дань. В Хотине и Сучаве остались польские гарнизоны. Мовила обязался также уплачивать дань крымскому хану и турецкому султану. Понятно, что бремя выплат лежало на простом народе, и господарь был крайне непопулярен.

В мае 1600 г. Михай Храбрый, к тому времени уже прославленный победами правитель двух княжеств, Валахии и Трансильвании, с 17-тысячным войском выступил против Иеремии Мовилы, на стороне которого было 15 тысяч молдавских солдат и 3 тысячи поляков. При сближении с валашскими войсками молдаване подняли восстание, и до сражения дело не дошло. Бежавший Иеремия Мовила укрылся в Хотинской крепости.

Теперь под властью Михая Храброго оказались все три Дунайских княжества. Он стал именоваться «господарем Валахии, Трансильвании и всей Молдавской земли».

Крушение планов и гибель

Конец успехам Михая Храброго положен был Речью Посполитой уже через несколько месяцев после присоединения Молдавии. В сентябре 1600 г. в Молдавию вошли значительные польские силы под командованием коронного гетмана Яна Замойского. Отряды, оставленные Михаем, были разбиты, а Иеремия Мовила снова был провозглашён господарём. Поляки на этом не остановились и вскоре изгнали Михая из Валахии, править которой в октябре 1600 посадили Симеона Мовилу – родного брата Иеремии (правил до 3 июля 1601 г.).

В Трансильвании власть Михая Храброго с самого начала была очень непрочной. Местные феодалы опасались, что дело идёт к засилью выходцев из Валахии и к уменьшению их собственного влияния. Устроив переворот, трансильванская знать выгнала представителей Михая Храброго и 4 февраля 1601 года вновь избрала своим князем Жигмонда Батори, который к этому времени собирал новое войско под Коложваром.

Потеряв всё, Михай отправился в Вену просить помощи у императора. Получив корпус имперских войск во главе с генералом Джорджио Баста, Михай вернулся к власти в Валахии, а затем выступил против Жигмонда Батори и разбил его 3 августа 1601 г. Однако закрепление Михая Храброго в Трансильвании не входило в планы императора. Генерал Джорджио Баста организовал заговор, в результате которого Михай Храбрый был убит недалеко от Турды 9 августа 1601 года.

Правителем Валахии с августа 1601 г, после гибели Михая Храброго, во второй раз стал Симион Мовила.

Примечания

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Михай Храбрый

См. также

• Орден Михая Храброго

Ссылки

• [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000029/st016.shtml Всемирная история. Энциклопедия. Том 4.]

Отрывок, характеризующий Михай Храбрый

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.