Ризос-Нерулос, Яковос

Яковос Ризос Нерулос
греч. Ιάκωβος Ρίζος Νερουλός
Портрет работы швейцарской художницы Amelie Munier Romily, Женева 1826
Род деятельности:	политика, литература
Дата рождения:	1778(1778)
Место рождения:	Константинополь
Подданство:	Королевство Греция Королевство Греция
Дата смерти:	1849(1849)
Место смерти:	Константинополь

Яковос Ризос Нерулόс или Яковакис Ризос-Нерулόс (греч. Ιάκωβος Ρίζος Νερουλός, греч. Ιακωβάκης Ρίζος Νερουλός, в российской литературе XIX века упоминается как Яковакис-Ризос Нерулос или Яковаки-Ризо Неруло; 1778, Константинополь — 10 декабря 1849, там же) — греческий государственный деятель и поэт.

Биография

Яковос Ризос-Нерулос родился в Константинополе в 1778 году в греческой (фанариотской) семье. Отец его был образованным человеком и имел титул камарасис (Καμαράσης) то есть распорядитель казны, предположительно в Дунайских княжествах.

Его мать была из более знатного рода Ризосов. По этой причине, в дальнейшем, Яков решил избрать себе двойную фамилию «Ризос-Нерулос», противопоставляя её таким образом более древней, основной, ветви рода Ризосов-Рангависов.

Когда Яковос был ещё ребёнком его родители умерли и попечительство над сиротой принял его дядя, епископ Эфеса Самуил. При поддержке дяди, Яковос получил образование эллиниста. Он также учился философии у Даниила Филиппидиса, французскому языку и математике у французского аббата Лафонтена.

В возрасте 20 лет он последовал за господарем Константином Ипсиланти в Молдавское княжество.

Немногим позже (1801), его дядя, Александр Суцос сменивший Ипсиланти на посту господаря Молдавии, назначил Якова своим посланником при Порте. После ухода Александра Суцу с поста господаря, Яков остался не у дел, пока новый господарь, Иоаннис Карадзас, не вернул его в Валахию и продвинул его последовательно на должности «великого постельника» и премьер-министра Валахии (Premier Ministre des Hospodars de Valachie)(1812—1818).

В 1813 году была опубликована комедия Ризоса-Нерулоса «Коракистика» (св. перевод Воронья речь), в которой он высмеивал языковые теории Адамантиоса Кораиса. В 1817 году дочь господаря Валахии Карадзаса, Раллу, основала первый в Валахии (Румынии) театр, где наряду с пьесами Вольтера, Альфиери Христопулоса и Замбелиоса была поставлена пьеса Ризоса-Нерулоса.

Деятели греческой революционной организации Филики Этерия косвенным образом влияли на деятельность театра и постановка патриотических пьес греческих авторов содействовала их революционным целям. Среди этих пьес была «Аспасия» Ризоса-Нерулоса.

Через 6 лет (1818) Карадзас также был отстранён. Ризос-Нерулос был назначен переводчиком при Великом драгумане в Константинополе. В 1819 году Ризос-Нерулос последовал за новым господарем Михаилом Суцосом в Молдавию, где оставался до начала Греческой революции.

Греческая революция

12 апреля 1820 года Александр Ипсиланти согласился возглавить «Этерию». Ризо-Нерулос, в своих последующих трудах, негативно отзывается о вожде гетеристов и именует его «самозванцем и наглецом».

В том же апреле 1820 года, будучи «великим постельником»(министром иностранных дел) господаря Молдавии Михаил Суцоса, Ризос-Нерулос был посвящён в «Этерию».

Одним из первых действий Ипсиланти стала встреча с, уже посвящённым в «Этерию», Ризос-Нерулосом, который приходился ему дальним родственником. Встреча состоялась в карантине приграничного Скулень.

Ипсиланти информировал Ризоса-Нерулоса о решениях принятых в Измаиле и попросил посвятить господаря в «Общество», с тем чтобы поднять Молдово-Валахию, пока он будет добираться, через Триест, в Мани.

Ризос-Нерулос согласился посвятить Михаил Суцоса в «Общество» и 15 ноября 1820 года своё обещание выполнил с успехом. Однако неожиданно, 24 октября 1820 года, Ипсиланти принял решение не отправляться на Пелопоннес, но возглавить лично восстание в Молдово-Валахии и с собранными здесь силами пройти через Балканы в Грецию.

Последующие события в Дунайских княжествах Ризос-Нерулос описал в своих «Histoire moderne de la Grece» и «Fragments historiques sur les événements relatifs à l’invasion d’Ypsilanti en Moldavie». Греческий историк А. Э. Вакалопулос считает Ризоса-Нерулоса «единственным официальным и достоверным свидетелем событий».

22 февраля (по григорианскому календарю) 1821 года Александр Ипсиланти , с маленькой группой гетеристов , перешёл реку Прут и начал греческое восстание с Придунайских княжеств .

Ипсиланти направился к молдавской столице городу Яссы. Гетеристы разбудили консула России, который с удивлением услышал от них, что бывший адъютант царя возглавил восстание. В ту же ночь, в доме Ризоса-Нерулоса, состоялась встреча Ипсиланти с Суцосом. Господарь вручил Ипсиланти свою отставку, поскольку была объявлена война против турок, котοрые его и назначили на этот пост. Ипсиланти отставку не принял, советуя господарю действовать уже не в качестве представителя осман, а в качестве независимого князя.

Вмешательство Суцоса и Ризоса-Нерулоса спасло жизнь 40 пленным туркам из маленького гарнизона города. Когда Суцос удалился Ипсиланти посвятил Ризоса-Нерулоса в свои планы, в числе которых было его намерение упразднить крепостное право в Дунайских княжествах.

Д.Фотиадис пишет, что услышав это «фанариот Ризос-Нерулос вздрогнул», заявив вождю гетеристов, что «в этом случае, ему будут противостоять не только местные бояре, но и церковь, не желая терять свои привилегии». Ипсиланти отказался от мысли возглавить не только национальную, но социальную революцию.

То что более всего убедило последнего фанариота господаря принять участие в восстании, был тот факт, что «Общество» возглавил бывший адъютант императора, в силу чего Суцос поверил, что «всё происходящее, является плодом действий российской дипломатии или, как минимум, она (российская дипломатия) информирована о готовящемся».

Ризос-Нерулос описывает как Георгакис Олимпиос вовлёк в восстание своего друга валаха Тудора Владимиреску, которого Ризос-Нерулос именует «человеком без характера и принципов». Ризос-Нерулос в своей «Истории» обвиняет Ипсиланти в медлительности и нерешительности что способствовало амбициям и предательству Тудора Владимиреску и Саввы Каминариса.

Он также обвиняет его в том что окружил себя людьми без военного опыта вместо того чтобы предоставить руководство военными действиями опытному Георгакису Олимпиосу.

Ризос-Нерулос не принял участия в боях, но с отступлением гетеристов и опасаясь преследования осман, перебрался на российскую территорию. Во время одного из последних сражений Придунайского этапа Освободительной войны Греции, в сражении при Скулени , на берегу Прута, Ризос-Нерулос, вместе с тысячами русских и молдаван, наблюдал с левого берега реки за «Леонидовым сражением», в котором, вместе с 375 своими бойцами, пал «новый Леонид », Афанасий Карпенисиотис.

Именно к Ризосу-Нерулосу, там, на берегу Прута, обратился генерал Инзов, Иван Никитич, со словами, «если бы у Ипсиланти было 10 тысяч таких как они, то он смог бы противостоять 40 тысячам турок».

Швейцария

Поскольку Российский император Александр , следуя духу и букве Священного союза европейских государств, отмежевался от действий своего бывшего адъютанта, Александра Ипсиланти, и инструктировал армию и власти в Новороссии не только не оказывать помощь гетеристам, но и не предоставлять им убежище, Ризос-Нерулос покинул российскую Бессарабию. В период 1822 −1825 он жил в итальянской Пизе .

В 1823 году он напечатал в Лейпциге свою Оду к эллинам (Ωδή προς Έλληνας), с явными архаическими тенденциями.

В 1826 году он обосновался в швейцарской Женеве. В Женеве Яковос Нерулос читал на французском языке лекции по истории греческой литературы. Здесь же он написал свою известную «Историю Греческой революции до 1825 года».

В Женеве он познакомился с бывшим министром иностранных дел России графом Иоанном Каподистрией.

С Иоанном Каподистрией

С началом Греческой революции, Иоанн Каподистрия, министр иностранных дел России (1816—1822 год), будучи не в состоянии совместить свои чувства к Отечеству (Греции) с должностью царского министра, подал в отставку.

Каподистрия обосновался в Женеве, почётным гражданином которой он был. Здесь, среди швейцарцев, «которым он, в своё время, предоставил свободу, единство и лучшее будущее», Каподистрия развернул свою деятельность в поддержку сражающейся Греции.

В апреле 1827 года восставшие в Греции, не в последнюю очередь в силу междоусобиц, обратились к Каподистрии возглавить страну. Перемены на международной дипломатической арене позволили Каподистрии принять это предложение. Объехав европейские столицы, Каподистрия в октябре вернулся в Женеву.

25 октября он отбыл в Италию, чтобы добраться в Грецию морем. По прибытии в Турин, 29 октября, он узнал о состоявшемся неожиданно Наваринском морском сражении, что способствовало его задаче.

8 ноября он прибыл в Анкону, где оставался 8 недель в ожидании обещанного англичанами корабля. Ризос-Нерулос был в числе 6 человек, сопровождавших Каподистрию.

25 декабря 1827 года на английском корабле «Wolf» группа отправилась на Керкиру, чтобы затем перебраться на Пелопоннес.

У острова Сасон группа была встречена британским линейным кораблём «Warspite». Последовала акция, похожая, по выражению греческого историка Д. Фотиадиса, на «похищение» и, вместо Керкиры, Каподистрия был доставлен на Мальту, где его ожидал адмирал Кодрингтон, Эдвард.

Кодрингтон продемонстрировал Каподистрии своё понимание Лондонских соглашений и полученных им от британского правительства инструкций, которым он собирался следовать.

Каподистрия прибыл в продолжавшую сражаться и полностью разрушенную страну, где, согласно заявлениям соответствующих министров, «крестьяне не сеют, поскольку не уверены, что соберут урожай», «торговец дрожит от налётов иноверцев и пиратов», «денег в казне нет, и казны тоже нет», «боеприпасов нет», «нет ни судей ни судов».

В этот начальный период реорганизации государства Ризос-Нерулос был личным секретарём Каподистрии.

В конце июня 1829 года в Аргосе был созван Четвёртый Национальный конгресс.

Ризос-Нерулос был избран председателем Конгресса.

В правительстве, сформированном Каподистрией в сентябре 1829 года, Ризос-Нерулос был назначен Секретарём правительства и Министром иностранных дел. Греческий историк Дионисиос Коккинос, с некоторой иронией, отмечает, что Каподистрия готовил свои указы на французском языке, на котором привык работать, будучи министром иностранных дел России, а затем Ризос-Нерулос переводил их на греческий.

При этом Яковос Нерулос принадлежал к так называемой французской партии. В том же году Нерулос был назначен чрезвычайным комиссаром в Центральные Киклады. Но вскоре после разногласий с Каподистрией Ризос-Нерулос отошёл от политических дел и поселился на острове Эгина. В 1831 году Ризос-Нерулос примкнул к оппозиционному Каподистрии политическому фронту.

В Греческом королевстве

После смерти Каподистрии Нерулос вернулся на политическую арену. После установления монархии баварца короля Оттона Ризос-Нерулос принял в апреле 1833 года Министерство по делам церкви и образования.

В 1834 году в правительстве Иоанниса Колеттиса он принял Министерство иностранных дел и Министерство по делам церкви и образования. В 1835 году в правительстве баварца Армансперга он принял Министрство иностранных дел и Министерство юстиции и вновь Министерство по делам церкви и образования.

В 1837 году в правительстве баварца Рудгарта он принял Министерство юстиции и вновь Министерство по делам церкви и образования. В 1841 году в правительстве адмирала Антониоса Криезиса он принял Министерство иностранных дел и Министерство по делам церкви и образования.

С сентября 1835 года Ризос-Нерулос стал также членом Государственного совета. В период монархии Оттона Ризос-Нерулос перешёл из так называемой «французской партии» к «английской партии».

Во время Конституционной революции 1843 года Ризос-Нерулос был министром иностранных дел. В этом качестве его посетили, обеспокоенные судьбой монархии, послы Британии, Франции и России.

Ризос-Нерулос, с полным спокойствием, заявил им, что «Революция была всеобщей и неизбежной и, что ни он ни другие министры не могли оказать ей сопротивление». Ризос-Нерулос закончил свою карьеру в качестве посла Греческого королевства в своём родном Константинополе, где и умер в декабре 1849 года.

Оценка государственной деятельности

Ризос-Нерулос стоит у истоков высшего образования в возрождённом греческом государстве. При его министерском правлении был создан Афинский университет и организовано Афинское археологическое общество, в котором он стал стал первым президентом в 1837 году и оставался на этом посту многие годы.

В 1836 году он также принял участие в создании Общества друзей образования. Он был также одним из десяти первых номархов (губернаторов областей): в 1833 году он был назначен номархом архипелага Киклады.

Литературная деятельность

Ризос-Нерулос написал пьесы: «Воронья речь» (Κορακιστικα) в 1813 году в Константинополе, «Аспасия» (Ασπασία) в Вене в 1813 году и «Поликсена» (Πολυξένη) в Вене в 1814 году.

Английский историк Дуглас Дакин пишет, что хотя Ригас Фереос и Дионисий Соломос использовали в своих произведениях димотику, язык клефтских песен и народной Музы в языковой форме, которая развилась из средневекового греческого языка эпохи Византии, их наследники Калвос, Андреас, Суцос, Панайотис, Суцос, Александрос, Рангавис, Александрос Ризос, Ризос-Нерулос, Куманудис, Стефанос, братья Георгиос и Ахиллеас Парасхос, Роидис, Эммануил, Павлос Каллигас, Леон Мелас и другие писали свои романтические стихи, романы и рассказы или на какой либо из форм, которую приняла искусственная кафаревуса Кораиса, или в стиле традиций фанариотов.

В том что касается Ризоса-Нерулоса, английский историк вероятно ошибается, поскольку Д.Фотиадис напротив считает, что в «единственной незабытой сегодня пьесе Ризоса-Нерулоса „Коракистика“ -„Вороньи речи“, автор высмеивает языковые представления Кораиса, то есть кафаревусу». Примечательно также что Ризос-Нерулос будучи сам фанариотом написал в 1815 году сатирическую поэму против фанариотов « Κούρκας άρπαγή» (Похищение индюшки). В 1828 году Ризос-Нерулос издал также в Женеве свой курс лекций «Cours de la littérature grecque moderne».

Источники

• [pandektis.ekt.gr/dspace/handle/10442/59688 Ιάκωβος Ρίζος Νερουλός] βιογραφικά στοιχεία από το Ινστιτούτο Νεοελληνικών Ερευνών
• [www.archive.org/details/coursdelittratu05unkngoog Cours de littérature grecque moderne, doneé à Genéve] / Ιάκωβος Ρίζος (1778-1849), Jean Pierre Louis Humbert (1792-1851). — Γενεύη, Παρίσι: A. Cherbuliez, Dondey-Dupre, 1828.
• [culture.ana.gr/view5.php?id=3179&pid=375 Ιάκωβος Ρίζος Νερουλός] βιογραφικά στοιχεία από το culture.ana-mpa.gr
• [pandektis.ekt.gr/dspace/handle/10442/65613 Χαράλαμπος Χριστόπουλος] βιογραφικά στοιχεία από το Ινστιτούτο Νεοελληνικών Ερευνών
• Мαρίνος Βρετός. [xantho.lis.upatras.gr/pleias/index.php/vretou/issue/view/2881 Εθνικόν ημερολόγιον]. — Εν Αθήναις: Παρά τω Κ. Δραγούμη εκδότη της Πανδώρας, 1867.
• Βάλτερ Πούχνερ, «Κορακιστικά», Ανθολογία Νεοελληνικής Δραματουργίας,τομ.Α, Από την Κρητική Αναγέννηση ως την Επανάσταση του 1821,τομ.Α, εκδ.Μ.Ι.Ε.Τ., Αθήνα, 2006, σελ420-432

Литература

• Εύη Βαλμά-Παυλώφ, «Ένα χαμένο ιστορικό κείμενο του Ιάκωβου Ρίζου Νερουλού», Δελτίον της Ιστορικής και Εθνολογικής Εταιρείας της Ελλάδος, τομ.23, σελ.146-186.

Отрывок, характеризующий Ризос-Нерулос, Яковос

– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.