Операция «Тонга»

Операция «Тонга»
Основной конфликт: Нормандская операция
Британские десантники-целеуказатели сверяют часы, стоя перед самолётом Armstrong Whitworth Albemarle.
Дата	6 июня 1944 года
Место	Кан, Нормандия, Франция
Итог	Победа союзников
Противники
Великобритания Канада Канада Германия
Командующие
Ричард Нельсон Гейл Йозеф Рейхарт Вильгельм Рихтер
Силы сторон
8 500 человек около 16 000
Потери
800 человек убитыми и ранеными около 400 убитых, 400 пленных

Операция «Тонга» — кодовое название, данное операции по высадке воздушного десанта, осуществлённой войсками 6-й британской воздушно-десантной дивизии (англ.) с 5 по 7 июня 1944 года в рамках операции «Оверлорд» во время Второй мировой войны.

Парашютисты и перевозимые на планерах десантники высадились на восточном фланге района вторжения, возле города Кан, имея несколько важных боевых задач. Солдатам дивизии предстояло захватить два стратегически важных моста: через Канский канал и через реку Орн; эти переправы планировалось использовать после высадки с моря основных сил. Кроме того, было необходимо уничтожить несколько мостов, чтобы не допустить их использование немецкими войсками и зачистить несколько деревень. Дивизии также предстояло уничтожить находящуюся в Мервиле артиллерийскую батарею, обладавшую мощными орудиями, способными обстреливать пляж «Суорд», а значит, представлять серьёзную опасность для войск, высаживающихся там. После достижения целей операции, дивизии предписывалось удерживать плацдарм, включавший в себя захваченные мосты, до подхода основных сил союзников.

Дивизия столкнулась со значительными трудностями из-за сочетания плохой погоды и плохого управления планёрами, которое привело к тому, что многие подразделения высадились вдалеке от целей. Это вылилось в определённое количество жертв и усложнило проведение операций. В частности, батальон, которому было предписано уничтожить мервильскую батарею, после высадки смог сразу же собрать лишь часть своих людей для атаки, и при штурме батареи нехватка людей привела к людским потерям. Однако, штурм батареи увенчался успехом, и батарейные орудия были нейтрализованы. В целом, несмотря на все сложности, дивизии удалось выполнить все поставленные перед ней боевые задачи.

Небольшой отряд, прибывший на планерах, овладел мостами через Орн и через Канский канал, другие мосты были разрушены, небольшое число населённых пунктов — захвачены. Дивизия сформировала оборонительный плацдарм и, несмотря на несколько контратак, организованных немецкими войсками, с успехом удерживала его, пока к плацдарму не подошли остальные войска союзников, высадившиеся с моря. Своими действиями дивизия добилась ограничения управления и координации между войсками противника, что обеспечило высаживающимся с моря войскам первые несколько часов высадки, лишённые серьёзных контратак. Для высаживающихся войск это было особенно важно, так как именно в этот момент они были наиболее уязвимы.

Предыстория

Операция «Тонга» берёт своё начало в разработке плана операции «Оверлорд» — плана вторжения во Францию и открытию второго фронта в северо-западной Европе. Разработка плана высадки союзных войск во Франции началась в 1943 году, после того как президент США Франклин Делано Рузвельт и премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль встретились на конференции в Вашингтоне. Лидеры двух держав договорились о концентрации всех свободных союзных войск в Великобритании и о разработке плана вторжения в северо-западную Европу. Предварительная дата начала вторжения была установлена на май 1944 г, кроме того, тогда же операции было дано кодовое название «Оверлорд» и был образован объединённый англо-американский штаб по её разработке. Главой штаба был назначен генерал-лейтенант Фредерик Морган. Началась работа над планом.

Уже на ранних стадиях разработки стало ясно, что высадка войск требует широкого применения воздушно-десантных войск для поддержки наземных сил и защиты районов их высадки. Так, например, операция Скайскрейпер предусматривала высадку двух десантных дивизий в окрестностях Кана, на западном побережье полуострова Котантен, для поддержки вторжения в Нормандию пяти дивизий, имевших целью захват Шербура и продвижение на восток Нормандии. «План С», предложенный генералом Джорджем Маршаллом, требовал масштабную высадку десанта в районе реки Сены с целью разделения немецких войск на две части в день высадки.

Несколько планов, выдвинутых офицерами из штаба Моргана и, в том числе, самим Морганом, были отвергнуты в пользу плана, предусматривающего вторжение на сорокавосьмикилометровом участке побережья к западу от реки Орн. Такое решение позволило не захватывать Па-де-Кале и находящиеся в его окрестностях порты — вместо этого было решено после высадки первой волны десанта переправить остальные войска и военное снаряжение с помощью искусственных плавучих портов. Окончательный план Моргана предусматривал использование трёх дивизий в первой волне, в сочетании с высадкой воздушного десанта над Каном в первый день операции с целью захвата и удержания важного маршрута для наступления.

После того, как генерал Бернард Монтгомери был назначен командующим 21-й группы армий, план претерпел дополнительные изменения, после чего окончательная его версия была представлена командующему вторжением генералу Дуайту Эйзенхауэру 21 января 1944 года. В обновлённом и пересмотренном плане полоса высадки основных сил была расширена, для того чтобы включить всё побережье между рекой Орн и западным берегом полуострова Котантен. Захват прибрежной полосы должен был быть осуществлён силами пяти дивизий, с помощью дивизий десантников, которые, высадившись по краям намеченных участков, обезопасят высаживающиеся войска с флангов и защитят их от контратак противника. Для выполнения этой задачи, британским десантникам было предписано высадиться к востоку от города Байё, а американским — к западу от него.

Приготовления

Приготовления британских войск

6-й британской воздушно-десантной дивизии генерал-майора Ричарда Гейла предстояло высадиться и действовать на восточном фланге зоны вторжения. Дивизия была новой, она была создана только в апреле 1943 года; операция «Оверлорд» должна была стать первым её сражением. Высадка воздушного десанта дивизионного масштаба предпринималась впервые, поэтому было много вопросов по поводу того, что именно следует делать дивизии.

Не позднее января 1944 года генерал Гейл заметил, что у него «не было никаких признаков определённой задачи по десантированию» для своей дивизии, поэтому, в виду дискуссий, ведущихся на стратегическом уровне, он допускал все возможные варианты заданий в рамках готовящейся Нормандской операции. 17 февраля 1944 года генерал-майор Фредерик Браунинг, командующий всеми британскими воздушно-десантными войсками, прибыл в штаб дивизии, чтобы проинформировать Гейла о боевых задачах, которые дивизии предстояло выполнить в ходе операции «Тонга». Первоначальный план, однако, не предусматривал использование всей дивизии — было решено ограничиться десантной бригадой и добавить в состав 3-й пехотной дивизии противотанковую батарею. Всем этим войскам предстояло захватить мосты через Канский канал и реку Орн возле городов Бенувиль и Ранвиль. Гейл возразил против такой маломасштабной операции, аргументируя тем, что столь малочисленное соединение, как бригада не сможет справиться с поставленными задачами. Вместо этого генерал-майор предложил задействовать всю дивизию. После консультации с вышестоящим начальством, Браунинг согласился с предложением Гейла и поручил ему начать планирование операции.

Кроме защиты правого франга высаживающихся с моря войск и занятия стратегически важных районов к востоку от Кана, перед дивизией были поставлены ещё три специфических задачи. Во-первых, предстояло захватить неповреждёнными и защищать от контратак противника два моста: через Орнский канал и реку Орн. Перед днём высадки генерал Гейл знал, что захват мостов будет играть критическую роль в снабжении его дивизии, но он не знал, что эти мосты были не приспособлены для танков. Во-вторых, предстояло уничтожить хорошо укреплённую мервильскую прибрежную артиллерийскую батарею, чтобы предотвратить обстрел войск, которые будут высаживаться на пляже «Суорд». В-третьих, дивизия должна была уничтожить несколько мостов через реку Див в районе населённых пунктов Варавиль, Бур, и Троарн. Предстояло удерживать захваченную территорию до подхода основных сил.

Планирование операции началось в феврале. Прежде всего, из-за того, что было решено задействовать всю дивизию, было увеличено количество воздушных транспортных средств, необходимых для переброски войск. Для того, чтобы доставить войска всего в два приёма, было выделено две авиагруппы королевских ВВС. Экипажи самолётов и планёров стали проходить программу лётной и специализированной подготовки, призванную как можно лучше ознакомить лётные составы с требованиями операции. 6-я воздушно-десантная дивизия провела несколько крупномасштабных учений, целью которых было нахождение наиболее эффективного способа по размещению бригадной группы на одной или множестве посадочных зон. 6 февраля 3-я парашютная бригада приняла участие в упражнении, в ходе которого все её войска были высажены при помощи 98 воздушных транспортных средств, а в конце марта, в ходе упражнений «Близз 2», с помощью 284 самолётов и планеров была высажена вся дивизия целиком. Наконец, в ходе учений под кодовым названием «Маш» 700 самолётов и планеров обеспечили высадку 1-й воздушно-десантной британской дивизии и 1-й независимой польской парашютной бригады. Противником высадившихся войск стала 6-я дивизия, передвигавшаяся по дорогам. Таким образом, была произведена симуляция полномасштабной десантной операции.

По мере того, как начало операции приближалось, тренировки становились всё более интенсивными. Соединения планёров целыми часами находились в воздухе, кружась над аэродромами и практикуясь в высадке войск неподалёку от указанных в плане операции мостов и мервилльской батареи. После того, как пилоты успевали отработать дневное пилотирование, их переключали на ночные полёты. В районах проведения учений были установлены десятки шестов-заграждений, подобных тем, что были установлены немцами в Нормандии. На таких участках проводились тренировки военных инженеров: солдаты должны были уметь как можно быстрее устранять препятствия. Войска, которым предстояло уничтожить мервилльскую батарею, провели две недели в специальном лагере, где была построена её копия. На нескольких упражнениях десантники отрабатывали свои действия вокруг батареи и внутри неё. Соединения, которым было предписано захватить мосты, были переброшены в Эксетер, где их ждали интенсивные тренировки возле реки Экс и примыкающего к ней канала. Кроме того, пилотам планёров постоянно показывались тысячи карт и аэрофотоснимков участков предстоящей высадки и прилегающей к ним территории и десятки моделей основных военных целей — мостов и мервильской батареи. На основе фотоматериалов был сделан цветной учебный фильм. В фильме камера «пролетала» над аэроснимками местности, и при определённой скорости показа можно было довольно точно симулировать полёт пилота планёра над местностью, на которой предстояло действовать.

Приготовления немецких войск

Солдатам 6-й британской воздушно-десантной дивизии противостояли войска вермахта, дислоцированные в районе вокруг города Кан и реки Орн. Эти войска, состоящие из 709-й и 716-й пехотных дивизий, являлись статичными формированиями, сформированными из немецких солдат с неудовлетворительными медицинскими данными и призывников, набранных на оккупированных территориях Советского Союза и Европы. В обеих дивизиях на вооружении состояли различные противотанковые средства, а также небольшое количество танков и самоходок немецкого и французского производства. Ни одна из этих дивизий не представляла собой эффективного соединения: разведка союзников оценивала их оборонительную способность как 40 % эффективности первоклассной пехотной дивизии, стоящей в обороне, а способность к контратаке — как 15 % эффективности контратакующей качественной дивизии. Кроме того, разведка обнаружила в окрестности две танковые роты, а также несколько пехотных соединений, сформированных из учебных подразделений. 12-я танковая дивизия СС «Гитлерюгенд» также считалась угрозой для десантников, так как она была расположена в находящемся неподалёку Ренне и в её составе было много самоходок и танков, включая машины типа «Пантера». Предполагалось, что эта дивизия сможет прибыть к восточным окрестностям Кана через двенадцать часов после высадки воздушного десанта, а находящаяся неподалёку 352-я пехотная дивизия — через восемь часов.

Кроме живой силы противника и его техники, британских солдат ожидало также большое количество оборонительных позиций и препятствий, установленных по приказу фельдмаршала Эрвина Роммеля. По приказу Гитлера в ноябре 1943 г Роммель был назначен генеральным инспектором прибрежных укреплений и командующим группой армий «B». По прибытии, фельдмаршал оценил существующие укрепления как недостаточно мощные и немедленно начал процесс их усиления. В частности, он считал, что мощность укреплений, находящиеся в глубине французской территории, составляют не более 30 % от мощности немецких укреплений. Меры, принятые Роммелем против возможного воздушного десанта, состояли в создании минных полей и установке двухметровых заборов из металлических шестов и колючей проволоки. На многих таких заборах для уничтожения планёров и спускающихся парашютистов крепились мины (в частности, мины-ловушки). В своём дневнике во время инспекции одного района Роммель записал, что для предотвращения высадки с воздуха дивизия установила более 300 000 кольев, а корпус — более 900 000. Мервильская артиллерийская батарея, уничтожение которой являлось одной из основных задач десантников, была особенно сильно укреплена. С побережья её защищали два укрепления, включающих в себя около тридцати бункеров, а также наблюдательный пост. Сама батарея состояла из бункера, в котором находился командный пункт, двух блокгаузов, противовоздушной установки и четырёх казематов, способных хранить артиллерийские снаряды калибром до 150 мм. Батарея занимала площадь диаметром около 400 м и была окружена по внутреннему периметру колючей проволокой и минным полем, а по внешнему периметру — колючей проволокой и противотанковым рвом.

Сражение

Операция «Тонга» началась 5 июня в 22:56, когда шесть тяжёлых бомбардировщиков «Галифакс» поднялись в воздух, буксируя шесть планёров «Хорса». В планёрах находился ударный отряд, состоящий из роты «D» Оксфордширского и Бэкингемширского полка лёгкой пехоты, усиленной двумя взводами роты «B» и несколькими сапёрами, необходимыми для захвата мостов через Канский канал и реку Орн. Через несколько минут, между 23:00 и 23:30 в направлении Нормандии вылетели шесть транспортных самолётов «Альбемарль», на борту которых находились десантники-целеуказатели из состава 22-й независимой парашютной роты, в задачу которых входило обозначение трёх зон, предназначенных для выброски сил дивизии. За первыми шестью «Альбемарлями» последовали ещё шестнадцать: на этот раз самолёты перевозили соединения 9-го парашютного батальона, 1-го канадского парашютного батальона и штаб 3-й парашютной бригады.

После этой небольшой группы, через полчаса в воздух стали подниматься все остальные самолёты и планёры, перевозившие 6-ю воздушно-десантную дивизию. Этот «заход» был поделен на три группы. Первая группа, перевозящая основную чась 3-й и 5-й парашютных бригад, а также их тяжёлое снаряжение, состояла из 239 самолётов «Дакота» и «Шорт Стирлинг», а также семнадцати планёров «Хорса». Этим войскам предстояло высадиться на обозначенных зонах в 00:50. Вторая группа, которая должна была приземлиться в 03:20, состояла из 65 планёров «Хорса» и четырёх планёров «Гамилькар». На борту находился штаб 6-й дивизии и противотанковая батарея. Последняя, третья группа, состоявшая из трёх планёров «Хорса», перевозивших сапёров и солдат 9-го парашютного батальона, должна была быть выброшена над мервильской батареей в 04:30. Во втором «заходе» десанта, состоящем из 220 планёров «Хорса» и «Гамилькар», перевозилась, в основном, 6-я авиадесантная бригада. Этот десант должен был приземлиться на отведённой ему зоне в 21:00.

5-я парашютная бригада

Первым подразделением 6-й дивизии, высадившимся в Нормандии, был ударный отряд из Оксфордширского и Бэкингемширского полка лёгкой пехоты под командованием майора Джона Говарда; несмотря на то, что этот отряд был географически отделён от 5-й парашютной бригады бригадира Найджела Поэтта, он оставался её неотъемлемой частью. Хотя три планёра, перевозившие отряд для захвата Канского канала, должны были приземлиться в зоне посадки Х в 00:20, фактически, главный планёр отсоединился от самолёта в 00:07 и приземлился в 00:15. Для уменьшения скорости и предотвращения возможного резкого толчка при посадке был использован специальный тормозной парашют, имевшийся в задней части планёра; этот парашют был установлен для того, чтобы компенсировать большой вес машины, возникший из-за тяжёлого снаряжения экипажа. Несмотря на эти меры предосторожности, планёр всё же получил ощутимый толчок при посадке с большой скоростью на землю у моста. Толчок был такой силы, что пилот и его помощник были выброшены из кабины через лобовое стекло, после чего потеряли сознание, а пассажиры получили шок. Второй планёр приземлился примерно через минуту после первого. Для того, чтобы предотвратить столкновение с первой машиной, пришлось резко отклониться от курса, из-за чего планёр разломался на две части. Третий планёр успешно приземлился в 00:18, но после приземления соскользнул в пруд, что привело к ранению нескольких солдат и гибели одного. Десантники покинули машины и организовались. Как оказалось, часовой, охранявший мост, не обратил внимания на шум приземляющихся планёров, так как он принял его за звук разбивающегося о землю бомбардировщика. Один взвод открыл огонь по часовому и забросал гранатами бетонный бункер, в котором, как предполагалось, находились заряды для подрыва моста. Второй взвод стал штурмовать траншеи и пулемётные гнёзда, установленные на восточном берегу канала, а третий взвод начал выдвигаться к мосту. Один из часовых успел выпустить сигнальную ракету, другой был убит при попытке открыть огонь по десантникам, а третий ретировался. После короткой перестрелки с появившимся у моста унтер-офицером, также отступившим после того, как у него закончились боеприпасы, десантники окончательно завладели мостом, который, вопреки ожиданиям, не был заминирован. Мост был захвачен к 00:24.

Второй ударный отряд при захвате моста через реку Орн встретила больше трудностей чем первая при выполнении своего задания: два первых планёра приземлились невредимыми в районе посадки Y в 00:24, но третий был отпущен в неверном месте, из-за того, что в самолёте, тянувшем планёр, приняли реку Див за реку Орн. В результате, третий планёр приземлился в 13 км к востоку от цели. Несмотря на это, солдаты направились к реке Орн. У реки было обнаружено пулемётное гнездо противника, которое было подавлено с помощью миномётного огня. Кроме того, не было обнаружено никаких дополнительных защитных укреплений, и два взвода захватили мост. Оба моста были захвачены за пятнадцать минут ценой небольших потерь. Войска, захватившие мосты, удерживали их до прибытия подкреплений из 7-го парашютного батальона. За это время пришлось выдержать несколько спонтанных попыток отбить мосты, предпринятых немцами. В 01:30 два немецких танка попытались въехать на мост, но были отбиты, причём, один танк был подбит из противотанкового гранатомёта PIAT.

Сразу же за ударной группой последовали солдаты-целеуказатели из 22-й отдельной парашютной роты, в задачу которых входило обозначение зон посадки и выброски для остальных войск дивизии, которым так же предстояло десантироваться в темноте. Из-за сочетания плотной облачности и плохой навигации только один отряд целеуказателей был свыброшен правильно; самолётам, перевозящим остальных солдат пришлось сделать два-три захода над зонами выброски. Целеуказатели, которые должны были высадиться в зоне выброски «N», оказались рассредоточенными на очень большой территории, поэтому они не успели добраться до своей зоны за полчаса. Другой отряд, предназначенный для зоны выброски «K», был случайно выброшен в зоне «N». Ошибка не была замечена, поэтому был обозначен не тот участок, из-за чего определённое число десантников позже высадилось в непредназначенной для них зоне. Третий отряд целеуказателей, принадлежавших 9-й парашютной бригаде, в задачу которого входило обозначение зоны высадки для войск, предназначенных для штурма мервильской артиллерийской батареи, был практически целиком уничтожен в ходе рейда бомбардировщиков «Авро Ланкастер» королевских ВВС. Бомбардировщики, летевшие, чтобы бомбить мервильскую батарею, промахнулись и попали по территории, на которой находились солдаты.

В результате всех этих ошибок, оставшаяся часть 5-й бригады, высадившаяся после выброски целеуказателей, оказалась разбросанной по большой территории, которая не была предназначена для высадки. Соединения, принадлежащие 7-му парашютному батальону были так сильно разбросаны, что к 03:00 под командованием командира батальона находилось только 40 % от всего личного состава, хотя, люди продолжали прибывать на протяжении всей ночи и последующего дня. Солдатам удалось найти относительно небольшое число контейнеров со снаряжением, из-за чего у них оказалось мало тяжёлого вооружения и средств связи. Несмотря на это, батальону удалось соединиться с ударными отрядами, захватившими мосты через Орн и Канский канал, а также организовать единый фронт обороны от немецких контратак.

Первая организованная реакция немцев на захват мостов начался между 05:00 и 07:00. Она состояла из изолированных и, чаще всего, нескоординированных атак танков, бронированных автомобилей и пехоты, с течением времени набиравшими интенсивность. Люфтваффе попытались уничтожить Канский мост при помощи 450-кг бомбы, но она не сдетонировала; кроме того, мост попытались атаковать два немецких береговых судна, но и их атака была отбита. Несмотря на тяжесть некоторых контратак, солдатам 7-го батальона и десантникам, изначально захватившим мосты, удалось удержать их до 19:00, когда к мостам подоспели высадившиеся морем соединения 3-й британской пехотной дивизии. Подоспевшие силы полностью сменили всех защитников мостов к 01:00.

Два других батальона 5-й бригады, а именно — 12-й и 13-й, также оказались очень сильно разбросанными сразу после высадки, состоявшейся в 00:50: когда оба соединения стали выдвигаться со своих точек сбора, в батальонах было не более 60 % личного состава. Между тем, на протяжении последующего дня, к батальонам присоединялись группы отставших солдат. Обоим соединениям предстояло зачистить зону высадки «N» и оборонять два моста, захваченных ранее ударными отрядами — достаточно трудные задания для разбросанных по большой территории соединений. 12-му батальону было приказано зачистить деревню Ле Ба де Ранвиль, а 13-му батальону — город Ранвиль. 12-й батальон справился со своей задачей к 04:00, а 13-й батальон — примерно в то же время, хотя сопротивление в городе оказалось более серьёзным, чем в деревне. Одной из рот 13-го батальона было предписано остаться в зоне высадки, чтобы защитить роту сапёров, расчищавшую территорию от взрывчатки и препятствий для того, чтобы штаб 6-й воздушно-десантной дивизии мог безопасно приземлиться. Оба батальона удерживали занятые ими позиции до тех пор, пока их не сменили войска, высадившиеся с моря. За это время 12-й батальон был подвергнут тяжёлому миномётному и артиллерийскому обстрелу, кроме того, его солдатам пришлось отразить две контратаки, предпринятые 125-м танковым гренадерским полком: первая атака закончилась взятием определённого числа немецких пленных и подбитым немецким танком, а вторая была отбита при помощи недавно приземлившейся противотанковой батареи.

3-я парашютная бригада

3-я парашютная бригада бригадира Джеймса Хилла начала высаживаться одновременно с соединениями 5-й бригады, встретив те же проблемы: все её соединения оказались разбросанными из-за плохой навигации, плотной облачности, а также из-за того, что некоторые из зон высадки не были помечены, или были помечены, но неправильно размещены из-за ошибок целеуказателей. Одним из первых соединений бригады, оказавшимся на французской земле, стал 9-й парашютный батальон, в чьи задачи входило не только уничтожение мервильской батареи, но и захват деревни Ле Плен, блокирование дорог, ведущих в эту деревню и захват штаб-квартиры немецкого флота в Сальнеле, возле реки Орн. Солдаты батальона оказались разбросанными по большой территории, многие из них оказались достаточно далеко от предназначенного района высадки: так, например, командир батальона подполковник Теренс Отуэй вместе с несколькими солдатами высадился в 370 м от зоны высадки, приземлившись на ферму, используемую в качестве командного поста немецким батальоном. После короткой перестрелки и помощи другим разбросанным по округе десантникам, подполковник прибыл в зону высадки только к 01:30. К 02:35 в зону высадки прибыло всего 110 солдат. Из снаряжения было найдено только небольшое количество бангалорских торпед и пулемёт. Это явилось серьёзной неудачей для батальона, так как в плане атаки артиллерийской батареи рассчитывалось на то, что весь батальон будет в сборе, включая нескольких сапёров, а также в наличии будет большое количество тяжёлого снаряжения. Имея чёткий приказ об уничтожении батареи к 05:30, Отуэй понял, что он не может больше ждать подкреплений, и в 02:50 повёл своих солдат на штурм. При этом, батальон насчитывал уже 150 десантников, так как в 02:45 в зону высадки прибыла ещё одна небольшая группа из числа отставших.

Батальон прибыл в район батареи к 04:00; там же к нему присоединились выжившие десантники из группы целеуказателей, случайно атакованной в ходе налёта английских бомбардировщиков на батарею. Солдаты начали готовиться к штурму, параллельно с этим целеуказатели пометили те места, в которых было необходимо поместить бангалорские торпеды. Батальон был поделён на четыре штурмовых группы — по одной на каждый из казематов, имевшихся в батарее, и к 04:30, когда стали прибывать планёры с инженерами, всё уже было готово. Из трёх запланированных планёров до батареи добралось только два: одному планёру пришлось вернуться сразу после взлёта из-за технических неполадок. Две оставшихся машины попали под зенитный и пулемётный огонь, что привело к тому, что один планёр приземлился, недолетев примерно в 45 м до цели, а другой, загоревшийся от попадания, сел в 370 м от батареи.

Как только первый планёр сел, Отуэй начал штурм: он приказал взорвать заряды таким образом, чтобы во внешней обороне образовались два прохода, по которым десантники могли бы наступать. Защитники батареи были встревожены взрывами и открыли огонь, который привёл к тяжёлым потерям среди британцев; так, из солдат, штурмовавших четвёртый каземат, только четверо добрались до самого каземата, который им удалось нейтрализовать при помощи гранат, брошенных в вентилляционные трубы, а также с помощью стрельбы по обзорным щелям. Остальные казематы были зачищены с помощью разрывных гранат и гранат с белым фосфором. Забросить гранаты не составило особого труда, так так расчёт батареи не позаботился о запирании дверей, ведущих внутрь. Десантники взяли в плен много немецких солдат, после чего заготовили заряды для уничтожения артиллерийских орудий. Однако, обнаружилось, что вся артиллерия, находившаяся в батарее — не современные 150-мм орудия, а 100-мм гаубицы чехословацкого производства времён Первой мировой войны. Солдаты постарались управиться с помощью имевшихся у них боеприпасов — одно орудие было выведено из строя с помощью ручных гранат, в дуло другого были затолканы снаряды. Эти меры, однако, оказались недостаточными, так как по меньшей мере одно орудие оказалось в рабочем состоянии, когда позднее немцы снова заняли батарею.

После того, как атака была завершена, десантники собрали военнопленных, включая их раненых солдат, и отступили, так как оставаться в батарее было нельзя: у батальона не было радиопередатчика, а в случае, если до 05:30 лёгкий крейсер HMS Arethusa не получал от них никакого сигнала, то по резервному плану он должен был начать бомбардировку батареи. Десантники выполнили своё основное задание, но это далось немалой ценой: 50 солдат погибло, 25 было ранено, потери составили ровно половину батальона. После захвата батареи батальон зачистил деревню Ле Плен, изгнав оттуда вражеский гарнизон величиной во взвод. После этого уцелевшие британские солдаты вернулись в район встречи к 05:30 — батальон был слишком слаб для того, чтобы выполнять свои другие второстепенные задачи.

8-й парашютный батальон, в чью задачу входил подрыв двух мостов в районе Бура и одного в районе Троарна, был выброшен в то же время, что и 9-й парашютный батальон и точно также как же разбросан по большой территории, причём, многие десантники приземлились в районе действий 5-й парашютной бригады. Когда офицер, командующий батальоном, в 01:20 прибыл в зону встречи, он встретил лишь 30 десантников и небольшую группу сапёров с джипом и прицепом. К 03:30 число десантников поднялось примерно до 140, но до сих пор отсутствовали сапёры, которые должны были взрывать мосты, поэтому командующий офицер решил послать небольшой отряд для подрыва мостов в Буре, а самому вести остальных людей к перекрёстку севернее Троарна, где можно было бы дожидаться подкреплений перед нападением на саму деревню. Однако, отряд, посланный в Бур, обнаружил, что мосты были уничтожены группой сапёров, добравшихся до них парой часов ранее. Та группа сапёров вскоре присоединилась к батальону, ждущему на перекрёстке; к тому времени число людей в батальоне увеличилось на 50 человек. Для того, чтобы проверить состояние моста, в Троарн было выслано диверсионное отделение и отделение сапёров. Посланные солдаты вскоре попали под огонь, открытый из дома, находившегося рядом с мостом. После короткой перестрелки, десантники захватили в плен нескольких немецких солдат из 21-й дивизии, после чего приблизились к мосту, который оказался уже взорванным. С помощью взрывчатки сапёры расширили провал между концами моста, после чего вся группа вернулась на перекрёсток, где их ждал остальной батальон. После того, как все поставленные задачи были достигнуты, батальон двинулся на север и занял позиции возле Ле Мения, для того, чтобы расширить плацдарм, захваченный дивизией.

Третьим соединением из состава 3-й парашютной бригады был 1-й канадский парашютный батальон, в чью задачу входил подрыв двух мостов: одного — в Варавиле, другого — в Робеоме. Как и многие другие подразделения дивизии, батальон был сильно разбросан по оперативной зоне: так, например, одна группа бойцов приземлилась в 16 км от района высадки, ещё одна группа — неподалёку от пляжей вторжения. Многие парашютисты угодили в затопленные немцами районы возле Варавиля, при этом некоторые утонули из-за своего тяжёлого снаряжения. Группа десантников под командованием лейтенанта стала двигаться по направлению к мосту в деревне Робеом, собирая по дороге несколько других групп, состоящих из десантников и сапёров. Когда группа дошла до моста, выяснилось, что он невредим. Так как сапёры, в чьи обязанности входило осуществление подрыва, не появились и после после нескольких часов ожидания, в 03:00 десантники собрали всю имевшуюся у них взрывчатку, установили ещё на мосту и взорвали. Мост был повреждён, но не уничтожен. В 06:00 прибыли сапёры; они завершили подрыв моста под прикрытием десантников. Тем временем, другая рота из того же батальона пыталась выполнить поставленные перед ней задачи: требовалось очистить Варавиль от вражеского гарнизона и уничтожить находящуюся там орудийную позицию, взорвать мост через реку Диветт и уничтожить радиопередатчик возле Варавиля. Однако, в роте нехватало людей — присутствовала лишь часть от положенных 100 человек. Небольшая группа парашютистов, возглавляемая командиром роты, атаковала укрепления возле Варавиля, на которых оборонялись 96 немецких солдат, а также несколько пулемётных гнёзд и артиллерийскую позицию. Немецкий артиллерийский огонь нанёс парашютистам значительный урон: в частности, был убит командир роты; обе стороны попали в тупиковое положение. Ситуация изменилась после того, как британцы открыли по немцам миномётный огонь — в 10:00, после нескольких часов миномётного обстрела, немецкий гарнизон сдался в плен. После этого парашютистов сменили прибывшие морем британские коммандос из 1-й бригады специального назначения.

6-я авиадесантная бригада и штаб 6-й воздушно-десантной дивизии

Штаб 6-й воздушно-десантной дивизии, также летевший на планёрах, приземлился в посадочной зоне, расчищенной сапёрами и ротой из состава 13-го парашютного батальона, в 03:45. Всего несколько планёров промахнулись мимо зоны вследствие плохих погодных условий и ошибок в навигации. Когда все члены штаба оказались в сборе и сопровождающие десантники собрались вместе, штаб перебрался в район Ле Ба де Ранвиль и основался там. В 05:00 был установлен контакт со штабом 5-й парашютной бригады, в 12:35 — со штабом 3-й парашютной бригады. После этого, в 13:53 штаб связался с 1-й бригадой специального назначения, высадившейся с моря и начавшей продвигаться вглубь суши. К 21:00 планёры, перевозившие 6-ю авиадесантную бригаду прибыли в предназначенную для них зону посадки. Момент приземления сопровождался тяжёлым миномётным и стрелковым обстрелом со стороны расположенных неподалёку немецких позиций. Однако, потери британцев оказались невелики и через полтора часа десантники встретились в своих местах сбора.

К 00:00 6-я дивизия была полностью размещена на восточном фланге района вторжения, исключение составил лишь 12-й батальон Девонширского полка, из состава 6-й авиадесантной бригады, который должен был прибыть морем на следующий день. 3-я парашютная бригада удерживала полосу фронта шириной 6 км: 9-й парашютный батальон находился в Ле Плен, 1-й канадский парашютный батальон — в Ле Менель, а 8-й парашютный батальон — в южной части Буа де Бавен. В 5-й парашютной бригаде 12-й парашютный батальон занимал Ле Ба де Ранвиль, 13-й парашютный батальон — Ранвиль, а 7-й парашютный батальон сохранялся в резерве. 6-я авиадесантная бригада находилась в готовности для использования двух её батальонов в расширении плацдарма, удерживаемого дивизией и 1-й бригадой специального назначения, временно подчинённой 6-й дивизии. На тот момент бригада удерживала деревни к северу и северо-востоку от зоны выброски «N».

Дальнейшие действия дивизии

«Тонга» оказалась успешной десантной операцией: все цели, поставленные перед 6-й воздушно-десантной дивизией были достигнуты, все дивизионные соединения уложились в поставленные перед ними временные рамки. Задачи были выполнены несмотря на множественные проблемы, связанные с тем, что значительное число парашютистов оказалось разбросанным по большому периметру из-за неблагоприятных погодных условий и навигационных ошибок пилотов. Ошибки в навигации привели, в частности, к тому, что 10 из 85 планёров, участвовавших в операции, приземлились более чем в 3 км от предназначенной зоны посадки. С другой стороны, столь нежеланное явление в определённой степени сыграло союзникам на руку: из-за того, что войска оказались столь разбросанными, обороняющиеся немецкие войска не смогли точно определить место и масштаб высадки воздушного десанта британцев. Между 5 июня и 7 июня в ходе операции дивизия понесла потери в размере 800 человек, при том, что всего на тот момент в ней было 8500 человек. Дивизия продолжала удерживать плацдарм и после того, как она соединилась с войсками, высадившимися морем — теперь десантники стали выполнять роль простой пехоты. Между 7 и 10 июня силам дивизии пришлось отразить несколько немецких атак. При этом 9-й батальон попал под особо тяжёлую бомбардировку и на его долю пришлось большое число немецких атак.

С 7 июня по 16 августа силы дивизии консолидировались, после чего началось расширение удерживаемого плацдарма. 11 июня было принято решение о расширении плацдарма к востоку от реки Орн, эта миссия была возложена на 6-ю воздушно-десантную дивизию. Однако, из-за сильной обороны противника в том районе, более высокое командование посчитало, что имеющихся сил недостаточно и под командование 3-й парашютной бригады был дополнительно переведён 1-й батальон 5-го Королевского Шотландского полка («Чёрная стража»). 11 июня батальон пошёл в наступление на Бревиль-ле-Мон, но встретил ожесточённое сопротивление — атака была отбита с большими потерями в рядах британских войск. На следующий день весь фронт 3-й парашютной бригады подвергся мощному артиллерийскому обстрелу и танковым атакам противника, при этом немцы сконцентрировали своё усилие на позициях, удерживаемых 9-м парашютным батальоном. 9-й батальон и остатки батальона «Чёрной стражи» обороняли Шато Сен-Ком, но, в конечном счёте, им пришлось отступить, однако, после того, как подполковник Отуэй сообщил бригадиру Хиллу, что его батальон не сможет долго удерживать свои позиции, Хилл собрал парашютистов 1-го канадского парашютного батальона и организовал контратаку, заставившую немцев уйти.

С того момента и до середины августа дивизия оставалась на статичных позициях, удерживая левый фланг плацдарма союзников и проводя тщательное патрулирование местности. Это время оказалось трудным для дивизии, так как большая часть десантников ожидала, что их выведут из Нормандии ещё на ранних стадиях Нормандской операции. По мере того, как пребывание на постоянных позициях продолжалось, в солдатах росло разочарование и «приходилось уделять много внимания поддержанию аргрессивного духа». 7 августа дивизии был отдан приказ подготовиться к наступлению, и в ночь на 17 августа войска дивизии начали продвигаться навстречу сильному немецкому сопротивлению. Продвижение завершилось 26 августа, когда дивизия достигла своей цели — дошла до дельты Сены. За девять дней боёв солдаты прошли 72 км, захватили территорию площадью около 1000 км² и взяли в плен более 1000 немецких солдат. Всё это было достигнуто несмотря на то, что, по словам Гейла, его пехотные соединения «были неадекватно экипированы для быстрого преследования». Дивизионные потери за этот период составили 4457 человек: среди них 821 погибших, 2709 раненых и 927 пропавших без вести. 27 августа дивизия была наконец выведена с линии фронта, а в начале сентября она вернулась в Англию.

Литература

• Ambrose, Stephen (2003). Pegasus Bridge. — Pocket Books.
• Barber, Neil (2002). The Day The Devils Dropped In: The 9th Parachute Battalion in Normandy. — Pen & Sword. — ISBN 1-84415-045-3.
• Brereton, Lewis (1946). The Brereton Diaries: The War in the Air in the Pacific, Middle East and Europe, 3 October 1941-8 May 1945. — Morrow.
• Buckingham, William F. (2005). D-Day The First 72 Hours. — Tempus Publishing. — ISBN 0-7524-2842-X.
• Crookenden, Napier (1976). Dropzone Normandy. — Ian Allan.
• Devlin, Gerard M. (1979). Paratrooper — The Saga Of Parachute And Glider Combat Troops During World War II. — Robson Books. — ISBN 0-312-59652-9.
• Gale, Richard (1948). With the 6th Airborne Division in Normandy. — Ian Allen.
• Harclerode, Peter (2002). Go To It! The Illustrated History of the 6th Airborne Division. — Caxton Editions. — ISBN 1-84067-136-X.
• Harclerode, Peter (2005). Wings Of War — Airborne Warfare 1918—1945. — Weidenfeld & Nicolson. — ISBN 0-304-36730-3.
• Ministry of Information (1978). By Air To Battle — The Official Account Of The British Airborne Divisions. — P.Stephens. — ISBN 0-85059-310-7.
• Otway, Lieutenant-Colonel T.B.H (1990). The Second World War 1939—1945 Army — Airborne Forces. — Imperial War Museum. — ISBN 0-901627-57-7.

Отрывок, характеризующий Операция «Тонга»

– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.
Акушер вошел в комнату. Князь Андрей вышел и, встретив княжну Марью, опять подошел к ней. Они шопотом заговорили, но всякую минуту разговор замолкал. Они ждали и прислушивались.
– Allez, mon ami, [Иди, мой друг,] – сказала княжна Марья. Князь Андрей опять пошел к жене, и в соседней комнате сел дожидаясь. Какая то женщина вышла из ее комнаты с испуганным лицом и смутилась, увидав князя Андрея. Он закрыл лицо руками и просидел так несколько минут. Жалкие, беспомощно животные стоны слышались из за двери. Князь Андрей встал, подошел к двери и хотел отворить ее. Дверь держал кто то.
– Нельзя, нельзя! – проговорил оттуда испуганный голос. – Он стал ходить по комнате. Крики замолкли, еще прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик – не ее крик, она не могла так кричать, – раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
«Зачем принесли туда ребенка? подумал в первую секунду князь Андрей. Ребенок? Какой?… Зачем там ребенок? Или это родился ребенок?» Когда он вдруг понял всё радостное значение этого крика, слезы задушили его, и он, облокотившись обеими руками на подоконник, всхлипывая, заплакал, как плачут дети. Дверь отворилась. Доктор, с засученными рукавами рубашки, без сюртука, бледный и с трясущейся челюстью, вышел из комнаты. Князь Андрей обратился к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова не сказав, прошел мимо. Женщина выбежала и, увидав князя Андрея, замялась на пороге. Он вошел в комнату жены. Она мертвая лежала в том же положении, в котором он видел ее пять минут тому назад, и то же выражение, несмотря на остановившиеся глаза и на бледность щек, было на этом прелестном, детском личике с губкой, покрытой черными волосиками.
«Я вас всех люблю и никому дурного не делала, и что вы со мной сделали?» говорило ее прелестное, жалкое, мертвое лицо. В углу комнаты хрюкнуло и пискнуло что то маленькое, красное в белых трясущихся руках Марьи Богдановны.

Через два часа после этого князь Андрей тихими шагами вошел в кабинет к отцу. Старик всё уже знал. Он стоял у самой двери, и, как только она отворилась, старик молча старческими, жесткими руками, как тисками, обхватил шею сына и зарыдал как ребенок.

Через три дня отпевали маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени гроба. И в гробу было то же лицо, хотя и с закрытыми глазами. «Ах, что вы со мной сделали?» всё говорило оно, и князь Андрей почувствовал, что в душе его оторвалось что то, что он виноват в вине, которую ему не поправить и не забыть. Он не мог плакать. Старик тоже вошел и поцеловал ее восковую ручку, спокойно и высоко лежащую на другой, и ему ее лицо сказало: «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И старик сердито отвернулся, увидав это лицо.

Еще через пять дней крестили молодого князя Николая Андреича. Мамушка подбородком придерживала пеленки, в то время, как гусиным перышком священник мазал сморщенные красные ладонки и ступеньки мальчика.
Крестный отец дед, боясь уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.


Участие Ростова в дуэли Долохова с Безуховым было замято стараниями старого графа, и Ростов вместо того, чтобы быть разжалованным, как он ожидал, был определен адъютантом к московскому генерал губернатору. Вследствие этого он не мог ехать в деревню со всем семейством, а оставался при своей новой должности всё лето в Москве. Долохов выздоровел, и Ростов особенно сдружился с ним в это время его выздоровления. Долохов больной лежал у матери, страстно и нежно любившей его. Старушка Марья Ивановна, полюбившая Ростова за его дружбу к Феде, часто говорила ему про своего сына.
– Да, граф, он слишком благороден и чист душою, – говаривала она, – для нашего нынешнего, развращенного света. Добродетели никто не любит, она всем глаза колет. Ну скажите, граф, справедливо это, честно это со стороны Безухова? А Федя по своему благородству любил его, и теперь никогда ничего дурного про него не говорит. В Петербурге эти шалости с квартальным там что то шутили, ведь они вместе делали? Что ж, Безухову ничего, а Федя все на своих плечах перенес! Ведь что он перенес! Положим, возвратили, да ведь как же и не возвратить? Я думаю таких, как он, храбрецов и сынов отечества не много там было. Что ж теперь – эта дуэль! Есть ли чувство, честь у этих людей! Зная, что он единственный сын, вызвать на дуэль и стрелять так прямо! Хорошо, что Бог помиловал нас. И за что же? Ну кто же в наше время не имеет интриги? Что ж, коли он так ревнив? Я понимаю, ведь он прежде мог дать почувствовать, а то год ведь продолжалось. И что же, вызвал на дуэль, полагая, что Федя не будет драться, потому что он ему должен. Какая низость! Какая гадость! Я знаю, вы Федю поняли, мой милый граф, оттого то я вас душой люблю, верьте мне. Его редкие понимают. Это такая высокая, небесная душа!
Сам Долохов часто во время своего выздоровления говорил Ростову такие слова, которых никак нельзя было ожидать от него. – Меня считают злым человеком, я знаю, – говаривал он, – и пускай. Я никого знать не хочу кроме тех, кого люблю; но кого я люблю, того люблю так, что жизнь отдам, а остальных передавлю всех, коли станут на дороге. У меня есть обожаемая, неоцененная мать, два три друга, ты в том числе, а на остальных я обращаю внимание только на столько, на сколько они полезны или вредны. И все почти вредны, в особенности женщины. Да, душа моя, – продолжал он, – мужчин я встречал любящих, благородных, возвышенных; но женщин, кроме продажных тварей – графинь или кухарок, всё равно – я не встречал еще. Я не встречал еще той небесной чистоты, преданности, которых я ищу в женщине. Ежели бы я нашел такую женщину, я бы жизнь отдал за нее. А эти!… – Он сделал презрительный жест. – И веришь ли мне, ежели я еще дорожу жизнью, то дорожу только потому, что надеюсь еще встретить такое небесное существо, которое бы возродило, очистило и возвысило меня. Но ты не понимаешь этого.
– Нет, я очень понимаю, – отвечал Ростов, находившийся под влиянием своего нового друга.

Осенью семейство Ростовых вернулось в Москву. В начале зимы вернулся и Денисов и остановился у Ростовых. Это первое время зимы 1806 года, проведенное Николаем Ростовым в Москве, было одно из самых счастливых и веселых для него и для всего его семейства. Николай привлек с собой в дом родителей много молодых людей. Вера была двадцати летняя, красивая девица; Соня шестнадцати летняя девушка во всей прелести только что распустившегося цветка; Наташа полу барышня, полу девочка, то детски смешная, то девически обворожительная.
В доме Ростовых завелась в это время какая то особенная атмосфера любовности, как это бывает в доме, где очень милые и очень молодые девушки. Всякий молодой человек, приезжавший в дом Ростовых, глядя на эти молодые, восприимчивые, чему то (вероятно своему счастию) улыбающиеся, девические лица, на эту оживленную беготню, слушая этот непоследовательный, но ласковый ко всем, на всё готовый, исполненный надежды лепет женской молодежи, слушая эти непоследовательные звуки, то пенья, то музыки, испытывал одно и то же чувство готовности к любви и ожидания счастья, которое испытывала и сама молодежь дома Ростовых.
В числе молодых людей, введенных Ростовым, был одним из первых – Долохов, который понравился всем в доме, исключая Наташи. За Долохова она чуть не поссорилась с братом. Она настаивала на том, что он злой человек, что в дуэли с Безуховым Пьер был прав, а Долохов виноват, что он неприятен и неестествен.
– Нечего мне понимать, – с упорным своевольством кричала Наташа, – он злой и без чувств. Вот ведь я же люблю твоего Денисова, он и кутила, и всё, а я всё таки его люблю, стало быть я понимаю. Не умею, как тебе сказать; у него всё назначено, а я этого не люблю. Денисова…
– Ну Денисов другое дело, – отвечал Николай, давая чувствовать, что в сравнении с Долоховым даже и Денисов был ничто, – надо понимать, какая душа у этого Долохова, надо видеть его с матерью, это такое сердце!
– Уж этого я не знаю, но с ним мне неловко. И ты знаешь ли, что он влюбился в Соню?
– Какие глупости…
– Я уверена, вот увидишь. – Предсказание Наташи сбывалось. Долохов, не любивший дамского общества, стал часто бывать в доме, и вопрос о том, для кого он ездит, скоро (хотя и никто не говорил про это) был решен так, что он ездит для Сони. И Соня, хотя никогда не посмела бы сказать этого, знала это и всякий раз, как кумач, краснела при появлении Долохова.
Долохов часто обедал у Ростовых, никогда не пропускал спектакля, где они были, и бывал на балах adolescentes [подростков] у Иогеля, где всегда бывали Ростовы. Он оказывал преимущественное внимание Соне и смотрел на нее такими глазами, что не только она без краски не могла выдержать этого взгляда, но и старая графиня и Наташа краснели, заметив этот взгляд.
Видно было, что этот сильный, странный мужчина находился под неотразимым влиянием, производимым на него этой черненькой, грациозной, любящей другого девочкой.
Ростов замечал что то новое между Долоховым и Соней; но он не определял себе, какие это были новые отношения. «Они там все влюблены в кого то», думал он про Соню и Наташу. Но ему было не так, как прежде, ловко с Соней и Долоховым, и он реже стал бывать дома.
С осени 1806 года опять всё заговорило о войне с Наполеоном еще с большим жаром, чем в прошлом году. Назначен был не только набор рекрут, но и еще 9 ти ратников с тысячи. Повсюду проклинали анафемой Бонапартия, и в Москве только и толков было, что о предстоящей войне. Для семейства Ростовых весь интерес этих приготовлений к войне заключался только в том, что Николушка ни за что не соглашался оставаться в Москве и выжидал только конца отпуска Денисова с тем, чтобы с ним вместе ехать в полк после праздников. Предстоящий отъезд не только не мешал ему веселиться, но еще поощрял его к этому. Большую часть времени он проводил вне дома, на обедах, вечерах и балах.

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.