Падение коммунистического режима в Албании

Падение коммунистического режима в Албании алб. Rënia e komunizmit në Shqipëri
Страна	Албания Албания
Дата	14 января 1990 — 22 марта 1992
Причина	Массовые протесты против режима АПТ
Основная цель	Свержение правящего режима, демократизация страны
Итог	Демонтаж однопартийной системы, переход к политическому плюрализму и рыночной экономике, приход к власти антикоммунистической Демпартии
Организаторы	Декабрь 90, Демократическая партия Албании, Союз независимых профсоюзов Албании, Общество «Фан Ноли»
Движущие силы	студенты, рабочие, интеллигенция
Противники	АПТ, Сигурими
Погибло	5 (1 — Кавая, июль 1990; 4 — Шкодер, апрель 1991)

Падение коммунистического режима в Албании (алб. Rënia e komunizmit në Shqipëri) — процесс демонтажа однопартийного правления албанской компартии (АПТ) в 1990—1992 годах. Началось в январе 1990 массовыми антиправительственными демонстрациями. Завершилось в марте 1992 победой демократов-антикоммунистов на парламентских выборах. Сопровождалось силовыми столкновениями и всеобщей забастовкой. Результатом стало отстранение от власти АПТ, переход Албании к многопартийной системе и рыночной экономике.

Предыстория

Коммунистический режим в Албании установился в 1944 году. Правление Энвера Ходжи отличалось последовательным сталинизмом — однопартийная диктатура АПТ, огосударствленная экономика, культ личности, массовые репрессии, преследования религии, регулярные партийные чистки, тотальный контроль Сигурими.

Вооружённое сопротивление и организованная оппозиция были подавлены ещё в начале 1950-х. Особую роль сыграла резня 1951 года. Внутрипартийная оппозиция разгромлена на апрельской партконференции 1956 года, её лидеры подверглись репрессиям. Албанские антикоммунисты активно действовали в эмиграции, через Национальный комитет «Свободная Албания». Проникновение в страну было жёстко блокировано, однако в 1982 году Группа Шевдета Мустафы сделала попытку убить Ходжу.

Энвер Ходжа умер в 1985 году. Его заранее назначенным преемником стал секретарь ЦК АПТ Рамиз Алия, ранее — куратор идеологии и партийной пропаганды, затем председатель Народного собрания. Никаких существенных реформ Алия не проводил, партийная диктатура и полицейский контроль сохранялись в полной мере. Однако прекратились массовые репрессии, стали допускаться дискуссии по вопросам культуры, религия и мелкий частный бизнес не были официально разрешены, но перестали жёстко преследоваться. Расширились дипломатические отношения со странами Западной Европы, прежде всего с Италией, начались переговоры о привлечении иностранных инвестиций (что категорически запрещалось при Ходже). Торговые связи стали допускаться даже с Югославией, хотя при оговорке о «непримиримых идеологических противоречиях».

Но даже такие малозаметные подвижки вызывали недовольство ортодоксальных ходжаистов в руководстве и аппарате АПТ. Лидером этой группы стали вдова покойного диктатора Неджмие Ходжа и секретарь ЦК по оргструктуре Ленка Чуко. Сильнейшее беспокойство албанских властей вызвали советская Перестройка и восточноевропейские Революции 1989 года. В конце декабря 1989 года в Тиране и Влёре стали появляться листовки с призывам последовать румынскому примеру.

Первые массовые протесты

Массовые волнения начались в Шкодере 14 января 1990 года. Демонстранты сбросили памятник Сталину, вступали в драки с полицией и агентами Сигурими. Две недели спустя студенческие протесты вспыхнули в Тиране. Сначала студенты ограничивались требованием убрать имя Энвера Ходжи из названия Тиранского университета, но вскоре зазвучали призывы поступить с Рамизом Алией так же, как румыны с Николае Чаушеску. В марте забастовали рабочие-текстильщики Берата, требовавшие повышения зарплаты и улучшения условий труда.

Эти выступления были подавлены, но они наглядно продемонстрировали мощный протестный потенциал, отторжение массами политики АПТ.

Новая вспышка волнений пришлась на лето 1990 года. 2 июля около 5 тысяч человек прорвались в здания иностранных посольств, прежде всего итальянского. Правительство дало согласие на их эмиграцию (при Ходже попытка выезда из страны считалась особо опасным государственным преступлением).

Демонстранты в Кавае требовали роспуска колхозов. Члены политбюро ЦК АПТ Ленка Чуко и Мухо Аслани, попытавшиеся вступить в переговоры, были изгнаны из города. Полиция применила оружие, один человек погиб. Похороны собрали 30 тысяч человек, которые разгромили городской комитет АПТ.

Согласие властей на выезд нескольких тысяч албанцев несколько разрядило обстановку в столице. Весной были объявлены новые законы, расширявшие права предприятий в духе хозрасчёта. В начале ноября пленум ЦК АПТ объявил курс на «разделение полномочий партии и правительства», разрешил въезд и выезд из страны и провозгласил свободу вероисповедания, в том числе отправление религиозных культов. Хотя Алия ещё возражал против многопартийной системы, было сказано о подготовке нового избирательного закона. Но все эти уступки — достигнутые уличным давлением — не ставились в заслугу властям.

Студенческое и рабочее восстание

В декабре 1990 года разрозненные антикоммунистические выступления переросли в общенациональное восстание. 8 декабря 1990 выступила учащаяся молодёжь, которую возглавил студент Тиранского университета Арьян Манахаса. 11 декабря 700 студентов начали голодовку протеста. Для координации была создана организация Декабрь 90. Движение активно поддержали рабочие, на заводах началось уничтожение сталинистской и ходжаистской символики. Студенты выступали под общедемократическими лозунгами, рабочие протестовали против тяжёлых условий труда, ответственность за которые возлагали на правящих коммунистов.

Руководство АПТ пребывало в смятении и не решилось на силовое подавление. Партийная пропаганда делала упор на то, что только «опытные руководители», типа Рамиза Алии, способны привести страну к демократии. Алия сознательно позиционировался как «албанский Горбачёв». Власти дали обязательство провести в ближайшие месяцы многопартийные выборы. Ленка Чуко, Мухо Аслани и некоторые другие ортодоксы были выведены из партийного руководства.

12 декабря 1990 учредилась Демократическая партия Албании. Новая партия быстро приобрела широкую популярность программой демократизации и резкими антикоммунистическими лозунгами. Однако её лидеры — кардиолог Сали Бериша и экономист Грамоз Пашко — были тесно связаны с элитой коммунистического режима. Бериша являлся штатным врачом политбюро ЦК АПТ, обслуживал и самого Ходжу. Родители Пашко входили в коммунистическое правительство. Некоторые комментаторы предполагали, что партия была создана если не по инициативе, то с санкции властей. Руководство АПТ стремилось поставить во главе оппозиционного движения представителей «своего круга», дабы предотвратить стихийное выдвижение радикальных антикоммунистов типа студента Арьяна Манахасы или рабочего Гезима Шимы.

Поворотный момент

В феврале 1991 года группа студентов и преподавателей Тиранского университета объявила голодовку с требованием изъять имя Энвера Ходжи из названия университета, департизировать армию и полицию. С требованием солидаризировалось созданное демократической интеллигенцией общество «Фан Ноли».

Коммунистические активисты, особенно в Гирокастре (земляки Ходжи) грозили применить насилие против «экстремистов». Рамиз Алия целенаправленно занял выжидательную позицию. Но большинство населения явно было на стороне протестующих.

Ещё 26 декабря 1990 рабочие активисты во главе с Гезимом Шимой учредили свободное профобъединение Союз независимых профсоюзов Албании (BSPSH). Инициаторами выступили шахтёры, к ним примкнули транспортники, текстильщики,работники других отраслей. 6 февраля BSPSH публично поддержал студентов. 15 февраля Гезим Шима предъявил ультиматум Рамизу Алии: либо студенческие требования будут выполнены до полудня 19 февраля, либо начнётся всеобщая забастовка. Рабочая поддержка дала мощный импульс студентам и оппозиционной интеллигенции. Студенты приветствовали профактивистов как своих спасителей. Однако развитие событий опередило ультиматум BSPSH.

20 февраля 1991 года демонстранты собрались на площади Скандербега в Тиране. Полиция и партийные ходжаисты попытались им препятствовать, возникли столкновения, в которых был ранен один из лидеров BSPSH Фатмир Меркочи. Однако эти попытки были подавлены массой протестующих. Демонстранты сбросили памятник Энверу Ходже. Эта акция считается этапной в албанской истории, после неё события приобрели необратимый характер.

Десятки тысяч граждан собрались на главной площади Тираны и низвергли статую диктатора. Падение истукана Ходжи значило расчёт с прошлым и начало новой эры.

Свои выводы сделал и Рамиз Алия: 22 февраля был снят с поста премьер-министра Адиль Чарчани (назначенный ещё при Ходже) и заменён реформаторски настроенным Фатосом Нано. Не меньшее значение имела легализация BSPSH, который возглавили Гезим Шима, Фатмир Меркочи и Валер Джека. BSPSH объединил около 180 тысяч рабочих.

Впоследствии возникли споры относительно того, какие социальные группы и организации сыграли основную роль в февральских событиях 1991 года. В январском интервью 2016 Гезим Шима однозначно утверждает, что главной движущей силой выступили активисты BSPSH, а не ДП, не «Фан Ноли» и даже не студенты. Именно рабочие физическим вмешательством переломили ситуацию на площади Скандербега.

Фатмир Меркочи, водители «скорой помощи» братья Спахо, другие члены профсоюзов — вот настоящие герои. Представители же «Фан Ноли» не делали ничего конкретного, только воспользовались ситуацией. Сали Бериша пришёл к студентам, но ограничился разговорами… 90 % студентов были детьми из коммунистических семей. Но мы не смотрели на их биографии. Мы видели в них будущее нации.
Гезим Шима

В современной Албании 20 февраля отмечается как День памяти жертв коммунистического режима.

Манёвры правящей партии

Парламентские выборы состоялись 31 марта 1991. Было объявлено о победе АПТ, получившей 56,2 % голосов. Оппозиционная ДП, собравшая, по официальным данным, 38,7 %, обвинила власти в силовом давлении на избирателей.

2 апреля 1991 в Шкодере произошли столкновения оппозиционных демонстрантов с полицией. Была открыта стрельба, погибли четыре активиста ДП. Стрельба велась из здания комитета АПТ, которое демонстранты подвергли разгрому.

29 апреля 1991 новый состав парламента внёс изменения в Конституцию. Страна была переименована из Народной Социалистической Республики Албании в Республику Албанию. Провозглашались гражданские и политические свободы. При этом учреждался пост президента, избираемого депутатами. С 30 апреля президентом стал Рамиз Алия.

12 июня 1991 внеочередной съезд АПТ изменил название на Социалистическую партию, принял программу демократического социализма и отказался от идеологии марксизма-ленинизма. 19 июня Албания официально вступила в ОБСЕ, 16 сентября присоединилась к Хельсинкскому Заключительному акту. Таким образом на Албанию распространились международные стандарты прав человека (от чего Энвер Ходжа категорически отказался в 1975 году). Формально упразднялась Сигурими, преобразованная в деидеологизированную спецслужбу, не подчинённую какой-либо партии.

Демократическая партия рассматривала всё это как обманные манёвры коммунистов с целью удержания власти. Акции протеста не прекращались. При этом на первый план в оппозиционном противостоянии вышло независимое профдвижение. Именно BSPSH сыграл решающую роль в окончательном устранении режима.

Всеобщая забастовка и повторные выборы

Ещё 9 апреля BSPSH выдвинул ультимативные требования к правительству Фатоса Нано: 50%-ное повышение зарплат, профсоюзный контроль за условиями труда, предание суду виновных в шкодерском расстреле 2 апреля. Сроком исполнения было названо 15 мая. Компромиссные предложения правительства профсоюз отклонил.

16 мая BSPSH и ДП призвали к всеобщей забастовке. На призыв откликнулись до 220 тысяч рабочих. Через неделю количество забастовщиков увеличилось до 300 тысяч. Особое значение имела забастовка транспортников, поскольку личные автомобили (запрещённые во времена Ходжи) ещё были в Албании редкостью. Продолжали работать только медицинские учреждения, электро- и водоснабжение и пищевая промышленность.

Забастовка практически парализовала страну. Теперь выдвигались требования отставки правительства и перевыборов Народного собрания. Просьбы премьера Нано и президента Алии возобновить работу были проигнорированы. Полиция отказывалась применять силу против бастующих. 29 мая парламент собрался на экстренное заседание. В этот день BSPSH организовал в Тиране многотысячный митинг. На этот раз произошло столкновение с полицией, были применены дубинки, камни, слезоточивый газ, сожжено три полицейских машины.

1 июня Народное собрание уступило требованиям забастовщиков. Было принято решение о формировании нового правительства и проведении досрочных парламентских выборов. Новый кабинет возглавил Юлли Буфи, ранее министр продовольственного снабжения, считавшийся антикризисным менеджером. Заместителем премьера и министром экономики стал представитель ДП Грамоз Пашко. Новые выборы назначались на март следующего года.

22 марта 1992 года победу на выборах одержала Демократическая партия — 57,3 % голосов против 23,7 % у социалистов. Новое правительство сформировал активист ДП Александер Мекси. 3 апреля ушёл в отставку Рамиз Алия. 9 апреля новым президентом Албании был избран лидер ДП Сали Бериша.

Коммунистический режим в Албании пал.

Библиография

• Aleksander Meksi. Dhjetor '90: Dokumente dhe materiale — Tirana: UET Press, 2010. — ISBN 978-99956-39-40-2.

Отрывок, характеризующий Падение коммунистического режима в Албании

Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.