Виленский вопрос

Виленский вопрос — спор между Второй Речью Посполитой и Литовской республикой, разгоревшийся в 1920—1939 годах, причиной которого стал вопрос о государственной принадлежности города Вильно (Вильнюс) и прилегающих территорий (Виленский край). Конфликт возник вскоре после капитуляции Германской империи в 1918 году, но в полную силу вошёл к 1920 году, когда польский генерал Желиговский «самочинно» занял древнюю столицу Великого княжества Литовского. Правительство Литвы после окончания боевых действий заявило, что оно продолжает считать себя в состоянии войны с Польшей. Инициаторами попыток переговоров между странами выступали великие державы и Лига наций, поскольку проблема двусторонних отношений государств-соседей сразу получила широкий международный резонанс.

Республика Срединной Литвы

С разрушением Российской империи в 1917 году Польша и Литва вступили в продолжительный конфликт за обладание Вильно. 26 июля 1919 года Верховный совет Антанты утвердил демаркационную линию между Литвой и Польшей (т.н. «линия Фоша»). 15 мая 1920 года Учредительное Собрание Литвы провозгласило Литовскую Республику (Lietuvos Respublika). 25 сентября 1920 года польские войска начали наступление, заняв Гродно. Для предотвращения дальнейших столкновений под давлением военной контрольной комиссии Лиги Наций был подписан прелиминарный договор. По подписанному 7 октября 1920 года в Сувалках представителями Литвы и Польши соглашению о прекращении военных действий, обмене пленными и об установлении демаркационной линии, Вильно с прилегающими к нему территориями должен был отойти Литве. Однако 12 октября 1920 года, польский генерал Люциан Желиговский, захватив Вильну, объявил о создании временного правительства Срединной Литвы. Вскоре, указом от 7 января 1921 года были созданы суд и полиция. Всем людям, проживавшим в центральной части Литвы с 1 января 1919 года или жившим в течение пяти лет до 1 августа 1914 года были дарованы гражданские права.

Весной 1921 года страны Антанты предприняли попытку уладить конфликт, во многом надеясь на включение Литвы в цепь малых стран Прибалтики и Восточной Европы — «санитарный кордон» против своего идеологического и геополитического противника на Востоке. Роль буферной территории могла бы взять на себя сильная Польша, включившая в свой состав литовские земли. Либо противовесом Советской России мог стать прочный союз малых государств Прибалтики и Восточной Европы. Однако в обоих случаях литовско-польский конфликт мешал реализации планов стран Антанты и требовал скорейшего разрешения.

Дипломатические переговоры продолжились за кулисами. Литве было предложено создать конфедерацию, состоящую из Балтийской Западной Литвы (с литовским языком качестве официального) и Центральной Литвы (с польским в качестве официального). Польша потребовала, чтобы новое государство состояло в федерации с Польшей, преследуя, таким образом, цель Пилсудского по создания федерации Межморье. Литовцы отвергли это требование, поскольку Литва опасалась, что в этом объединении окажется подчинённой Польше. С распадом империй и ростом националистических настроений по всей Европе после Первой мировой войны, многие литовцы боялись, что такая федерация, напоминающая Речь Посполитую минувших веков, будет представлять угрозу для литовской культуры, подобно тому, как во времена этого Содружества многие из литовского дворянства подверглись полонизации под влиянием польской культуры.

Всеобщее голосование в Срединной Литве, способное изменить судьбу региона, было назначено на 9 января 1921 года,а положения, регулирующие проведение этих выборов, должны были быть выработаны до 28 ноября 1920. Однако, в связи с бойкотом Литвы этого голосования и негативной оценкой плебисцита Лигой Наций, оно было перенесено.

Переговоры

Мирные переговоры были проведены под эгидой Лиги Наций. Первоначальные соглашения были подписаны обеими сторонами 29 ноября 1920 года, а решающая фаза переговоров началась 3 марта 1921 года. Лигой Наций рассматривалось польское предложение о плебисците по вопросу о будущем Срединной Литвы. В начале мая 1921 года в Брюсселе начались переговоры, в ходе которых бельгийский дипломат Поль Гиманс предложил признать неприкосновенность и суверенитет обеих сторон, и в то же время максимально сблизить их в военной и экономической областях, передать Вильно Литве, гарантировав при этом Виленскому краю широкие автономные права. Делегации конфликтующих сторон представляли молодые и амбициозные дипломаты — Вацловас Сидзикаускас со стороны Литовской республики и Шимон Аскенази как полномочный представитель Польши в Лиге Наций. Центральное место на переговорах заняли выступления литовской и польской делегаций с подробным изложением позиций своих стран в виленском вопросе. Обе делегации по очереди, сначала литовцы 14 мая, затем поляки 23 мая, представили на суд международной общественности свои позиции в виленском вопросе, объединив все соображения в четыре группы аргументов — исторические, правовые, этнографические и экономические.

Исторические основания прав Литвы на территорию Виленского края, по словам литовских дипломатов, состояли в следующем:

1. Город Вильно был заложен великим литовским князем Гедимином на территории, которая с незапамятных времён была заселена литовскими племенами.
2. Все публичные здания, костёлы и инфраструктура города построены трудом литовцев и русских, а не поляков.
3. Даже после включения в состав Российской империи Виленский край представлял собой единую территориальную единицу, а в Вильно располагались все властные структуры Северо-Западного края.
4. Вильно всегда был центром литовской культуры и науки.
5. Уния 1569 года не была свободным выражением воли Литвы, а была навязана Польшей, которая стремилась извлечь выгоду из сложного положения Великого княжества Литовского.

Польская делегация, выступавшая второй, построила своё выступление на критике литовской позиции. Прежде всего поляки определили все аргументы литовской делегации как «необоснованные претензии на территорию Вильно». Они заявили, что права Польши на Виленские земли бесспорны и что Польша, несмотря на полноту своих законных прав на Вильно, без давления с какой-либо стороны предлагает определить свою судьбу населению этого края путём плебисцита.

Однако необходимо отметить, что уже тогда Лига Наций не одобряла этой идеи. Поль Гиманс писал: «По мнению Совета [Лиги наций], плебисцит должен был быть проведён в условиях полной свободы, быстроты выполнения и общей искренности. Это оказалось невозможным из-за переворота Желиговского. Лиге не нужен поддельный плебисцит при оставлении войск Желиговского в Виленской области...»

Исторические контраргументы польской делегации заключались в следующем.

Великое княжество Литовское никогда не было литовским по своему характеру:

а) оно обязано своим возникновением завоеванию обширных славянских территорий литовскими племенами под предводительством воинственных вождей, которые, согласно разным данным, были норманнского происхождения;
б) нет государственных документов Великого княжества Литовского собственно на литовском языке;
в) большинство семейств шляхтичей при великокняжеском дворе принадлежали белорусской крови с единичными исключениями;
г) литовский элемент затерялся в массе завоёванных русских и колонистов-мазуров (поляков). Сгруппированный на этнографической территории, которая уже в то время не включала в себя центр нынешнего Виленского края, литовский народ составлял незначительную часть от общего числа населения огромных территорий, завоёванных великими литовскими князьями.

Вильно никогда не было столицей литовского народа:

а)настоящей столицей Великого княжества Литовского в полном смысле этого слова был Тракай. Вильно являлось столицей княжества лишь на короткий промежуток времени перед объединением с Польшей. Сначала город вообще не имел литовского облика, поскольку был населён русскими, немецкими, польскими и еврейскими эмигрантами. Среди этнических литовцев не было ни торговцев, ни ремесленников, поэтому они не играли никакой роли в его развитии;
б)даже Наполеон, приступивший к восстановлению Польши и завоевавший для неё Познань, Варшаву и Краков, понимал необходимость присоединения к этому наследству четвертого из великих польских городов — Вильно, «где уже тысячи человек были готовы вступить под польские знамёна»;
в) во время двух польских восстаний жители Вильно «смешали свою кровь с кровью своих братьев из остальной Польши». Руководителем восстания 1863 года был поляк из Литвы Ромуальд Траугутт, который своей жизнью заплатил за привязанность к этому краю;
г) и, наконец, Юзеф Пилсудский, «величайший поляк нашего времени», также происходит родом из Виленской земли.

Территориально-административный контраргумент:

а) российские власти объединили польские и литовское земли под властью Вильно с целью более эффективного осуществления курса на русификацию местного населения;
б) в 1916 году Германия, заняв территорию Литвы, исходя из реально сложившейся ситуации в стране, отделила литовские территории, лежащие вокруг Каунаса, от польских территорий Виленского края. Однако позже только из соображений выгоды для себя германское руководство вновь объединило все вышеуказанные территории со столицей в Вильно и образовало Тарибу — государственный совет Литвы.

Вильно всегда был центром развития польской науки и культуры:

а)университет города Вильно, заложенный в XVI веке, подарил миру плеяду польских учёных и мыслителей, которые, не задумываясь, называли себя литовцами, используя это этническое название только лишь как географическое обозначение. В начале XIX века Виленский университет играл большую роль в научной и духовной жизни Польши, чем Варшавский университет;
б) в Виленских костёлах не найти ни одной литовской надписи, которая имела бы что-нибудь общее с литовской этнографией и культурой.

Правовые аргументы литовских дипломатов выглядели следующим образом.

1. Согласно второй статье советско-литовского договора от 12 июля 1920 года Советская Россия признала независимость Литовской Республики и её права на Виленский край, а в примечании №1 к этой статье сказано, что граница между Польшей и Литвой будет установлена по обоюдному согласию обоих государств.
2. Согласно второму параграфу третьей статьи советско-польского Рижского договора от 18 марта 1921 года вопрос о принадлежности спорных территорий должен быть решён исключительно между Польшей и Литвой.
3. Нарком иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин 20 января 1921 года заявил, что город Вильно и его окрестности должны быть переданы Литве и что в Московском договоре Советская Россия отказалась от своих прав на Вильно в пользу Литвы.

Правовые доводы польской стороны основывались на иных дипломатических документах.

1. Советское правительство 28 августа 1918 года в соответствии с декретом СНК от 28 октября 1917 года полностью аннулировало трактаты и договоры, заключённые тремя государствами, разделившими Речь Посполитую в XVIII веке, то есть за два года до подписания Московского договора Советы отказались от всяких прав России на территории, которые до разделов были частью Речи Посполитой. И, следовательно, во время подписания мирного договора с каунасским правительством Россия не имела уже никакого права на урегулирование вопросов управления бывшими территориями Речи Посполитой.
2. Третья статья Рижского договора закрепила следующее: Польша отказалась от своих прав и претензий на территории Украины и Белоруссии, лежащие к востоку от установленной границы между Россией и Польшей. Россия, получив права на территории Белоруссии и Украины, подтвердила свой декрет от 28 августа 1918 года, предоставивший Польше права на ряд земель, принадлежавших ей до 1772 года. Из этого следует, что Рижским договором Россия признала древнее право Речи Посполитой не только на территории Виленского края, но и на каунасские земли как бывшие польские территории до 1772 года. Польша великодушно не стала требовать возвращения своих древних земель, занятых в настоящее время литовским населением, она признала бесспорные права литовского народа на эти территории, но она никогда не отказывалась от своих прав на земли Виленского края, населённого поляками.
3. В данном случае подразумеваются территории, лежавшие к востоку от «линии Керзона» — демаркационной линии, согласно которой в состав Польши вошли территории, принадлежавшие ей до раздела 1793 года.

В отдельную группу доказательств обе делегации выделили этнографические соображения.

Этнографические аргументы литовской делегации заключались в следующем.

1. Виленская земля издавна была многонациональной — имеются свидетельства проживания на ней евреев, небольшого количества православных русских, татар и караимов. Что касается польского населения, его составляли эмигранты, поселявшиеся на Виленщине лишь небольшими группами.
2. Язык в данном случае не может быть показателем национальной принадлежности. Там, где в силу политической ситуации либо административного гнёта литовский язык вышел из употребления, его место занял не польский, а смешанный польско-русский говор, со следами литовского произношения и грамматических конструкций. На чистом польском языке разговаривают только немногочисленные представители наиболее знатных семейств Вильно и других городов.
3. Низкий уровень образования широких слоёв населения Виленщины и многолетняя «польская пропаганда» со стороны церкви (католик может быть только поляком и говорить по-польски, и только язычники говорят на литовском языке и называют себя литовцами) стала причиной того, что простые крестьяне во время переписей населения на вопрос о национальности отвечали «католик польской веры».
4. Первые статистические данные о составе населения Виленской губернии были опубликованы Российским географическим обществом на основе переписи 1858 года и выглядели следующим образом:

Таблица 1
Общее количество	Литовцы	Поляки	Белорусы	Русские и украинцы
714 061	58,8%	20,3%	22,3%	2%

В 1861 году были опубликованы «Материалы по географии и статистике России, собранные офицерами Генерального штаба». Данные по Виленской губернии обработал капитан Генерального штаба А. Корев:

Таблица 2
Общее количество	Литовцы	Поляки	Белорусы	Русские	Евреи	Другие
841 090	58,8%	12,3%	29,4%	2,3%	8%	2%

Несколькими годами ранее в ходе всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года предводитель дворянства Виленской губернии Адам Платер собрал множество материалов, касавшихся языка, употребляемого сельским населением Виленской губернии. Эта информация легла в основу научного труда Розвадовского, опубликованного в Краковском университете. Литовская делегация привела эти данные «некоего польского профессора», чтобы доказать, что сами поляки соглашаются с такими статистическими данными о количестве польского населения в Виленском крае:

Таблица 3
Общее количество	Литовцы	Поляки	Белорусы	Русские	Евреи
714 061	32,6%	3,2%	54%	1,4%	7,1%

И только данные переписи населения 1909 года критиковались литовцами, поскольку показывали гораздо большее число польского населения. Главный вывод литовской делегации заключался в том, что число поляков-жителей Виленской губернии не превышает чуть более 20% ни в одних из приведённых статистических данных.

Польская сторона привела такие этнографические доводы.

1. Исторические документы чётко показывают, что польский язык уже со времен Гедимина и Ольгерда, ещё до заключения польско-литовской унии, рассматривался с культурной точки зрения и употреблялся наравне с белорусским языком. К 1840 году польский язык был обязательным в школах и в управленческом делопроизводстве; 99% чиновников этого края были поляками. Затем его распространение и влияние снизилось вследствие политики русификации и репрессий со стороны властей Российской империи.
2. Диалект, на котором говорит население Виленской земли, не является литовским диалектом, и литовский язык так же мало понятен для населения этого края, как японский или турецкий.
3. Анализируя статистические данные, литовская делегация использовала некорректные методы. Нельзя принимать во внимание статистику 1858 года, поскольку это статистическое исследование не было научным. У авторов существенно разнятся сведения. Что касается процента литовцев, то А. Корев указывает 46% населения Виленского края, P. Эркерт — 40%. С поляками ещё более неоднозначно: по А. Кореву, — 12% населения Виленского края, М. Лебедкину, — 20%, Р. Эркерту, — 25%.

1. По мнению поляков, данные всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года российское правительство фальсифицировало намеренно. И сделать это было нетрудно. Ведь говорящее на литовском языке население представляет собой этнографическую группу, в определении которой трудно допустить статистическую ошибку. Польское же население не так сильно отличается от белорусов, как литовское, и поэтому часто этнографическая граница между поляками и белорусами стирается.

Гораздо больше нужно доверять критикуемым литовской делегацией данным переписи 1909 года, которая была инициирована правительством Столыпина, «одного из самых больших врагов Польши, которые когда-либо существовали в России» (S. 16). Согласно данным 1909 года, доля поляков среди населения Виленского края составляла не 8,17, а 17,8%. Это во многом является следствием того, что перепись 1909 года проводилась после Первой русской революции, в ходе которой был издан указ о веротерпимости, в результате чего население Виленщины могло открыто перейти в католическую веру и называть себя «польскими католиками».

В заключительной части своих выступлений литовские и польские дипломаты обратили внимание на экономические последствия присоединения Виленского края к территории того или иного государства.

Экономические аргументы литовцев.

1. Литовские территории, лежащие в долине Немана, представляют собой единый экономико-географический регион, центром которого всегда было и является Вильно. Разделить долину Немана на части (то есть отделить Виленский край от территории Литвы) значит «разрубить на куски живой организм», вследствие чего хозяйственная жизнь региона постепенно придёт в упадок.
2. Отделение Вильно от Литвы приведёт к упадку города, первые признаки которого уже появились: сократилось количество торговых операций, упали цены на недвижимость, выросла безработица, большие группы населения уже уехали и продолжают уезжать из Вильно в Каунас.
3. Польское правительство не в состоянии покрыть дефицит городского бюджета Вильно и удовлетворить потребности 30 тысяч населения, погружённого в полную нищету.

Оппоненты были категорически не согласны с литовскими представителями, заявив, что аргументы, приведённые литовской делегацией, не имеют под собой никакой базы и не подкреплены никакими цифрами. Польская сторона выдвинула экономические контраргументы.

1. Эффективность эксплуатации железных дорог не имеет ничего общего с тем или иным начертанием границы между Польшей и Литвой. Эксплуатация главной железнодорожной ветки (линия Гродно — Вильно — Динабург) будет наиболее эффективна при условии вхождения в состав Польши, и эта ветка станет одной из основных транспортных артерий между Польшей, Латвией и Россией.
2. Утверждать, что присоединение Виленского края к Польше повлечёт за собой фатальные последствия для его жителей, нельзя. Некорректно делать подобные выводы, исходя из тех явлений и фактов, которые харктерны для любого края, бывшего на протяжении трех лет театром военных действий.
3. Сама каунасская Литва смогла бы удовлетворить лишь пятую часть потребностей жителей Виленского края в продовольствии. Чтобы Виленская земля смогла с экономической точки зрения вернуться к более или менее нормальному состоянию, ей требуются полезные ископаемые, топливо, машины, инвентарь, ткани и т. д. Каунасская Литва не в состоянии предоставить что-либо из этого списка, в то время как Польша могла бы удовлетворить большинство из этих потребностей.

Своё выступление поляки завершили выводом о том, что в действительности правительство каунасской Литвы стремится просто захватить польские территории (Виленский край) с целью их дальнейшей деполонизации и литуанизации.

В экономических характеристиках Польша и Литва переоценивали промышленно-хозяйственное значение Виленского края. В составе Российской империи Виленская губерния всегда была аграрной провинцией, а её население занималось главным образом земледелием. Самым многочисленным сословием были крестьяне: в 1889 г. их насчитывалось 871 725 человек (70,7%); мещан и купцов — 319 056 (25,8%), а потомственных дворян — 41137 (4%). Польская и литовская делегации в этом вопросе опять-таки оперировали не подкреплёнными никакими цифрами или фактами утверждениями.

Выслушав позиции обеих сторон, представители Лиги наций попытались найти точки соприкосновения и наладить отношения между двумя странами. Лига надеялась получить у Литвы согласие на образование федерации с Польшей в обмен на возвращение Вильно. В качестве компромисса сторонам был предложен так называемый План Гиманса (по имени Поля Гиманса). План состоял из 15 пунктов, среди которых были:

• Обе стороны конфликта признают и гарантируют независимость друг друга.
• Срединная Литва будет включена в федерацию Литвы, состоящую из двух кантонов: населённой преимущественно литовцами Жемайтии и многонационального (населённого белорусами, татарами, поляками, евреями и литовцами) Вильнюсского региона. Оба кантона будут иметь отдельные правительства, парламенты, официальные языки, но общую федеративную столицу в Вильнюсе.
• Литовские и польские власти создадут межгосударственные двусторонние комиссии по решению вопросов в сфере международных дел, торговли и промышленности, а также по региональной политике.
• Польша и Литва подпишут оборонительный союзнический договор.
• Польша получает доступ к использованию портов в Литве.

Переговоры приостановились, когда Польша потребовала, чтобы делегация из Срединной Литвы (бойкотированная литовскими дипломатами) была представлена в Брюсселе. С другой стороны, Литва потребовала отвода польских войск в центральной части Литвы за линию, проведенную по соглашению о прекращении огня 7 октября 1920 года соглашения, потому-что по проекту Гиманса Вильнюс оставался в руках поляков, что было категорически неприемлемо для Литвы.

Новый план был представлен правительствам Литвы и Польши в сентябре 1921 года. Это была переработанный «плана Гиманса», с той разницей, что Клайпедский край (территория в Восточной Пруссии к северу от реки Неман) должна была быть включена в состав Литвы в обмен на предоставление определённого уровня внутренней автономии центральной части Литвы. 13 января 1922 года Совет Лиги Наций вынес решение «считать польско-литовский спор законченным», а 9 февраля своим постановлением разделил «нейтральную полосу» между Польшей и Литвой и передал часть участка железной дороги Вильно — Гродно полякам, что фактически закрепляло территорию Вильно за Польшей. Тем не менее, как Польша, так и Литва открыто критиковали этот план и, вскоре переговоры были вновь остановлены.

Польское решение вопроса

После того, как переговоры в Брюсселе сорвались, напряжённость в регионе возросла. Наиболее острой проблемой являлась многочисленная армия Срединной Литвы (до 27 000), в действительности являвшаяся автономной частью Войска Польского. Генерал Люциан Желиговский решился передать власть гражданским властям и подтвердил назначенную дату выборов (8 января 1922 года). Перед выборами наблюдалась значительная предвыборная пропагандистская кампания со стороны поляков, которые таким образом пытались заручиться поддержкой других этнических групп, проживавших в этом регионе.

Состав территорий, где должны были состояться выборы, был изменён, чтобы максимизировать количество жителей польской национальности: например, польскоязычные регионы Лиды и Браслава были включены в состав Срединной Литвы, в то время, как населённые литовцами районы вокруг Друскининкай были исключены из её состава. По официальным польским данным, 735 089 людей проживало в назначенной для плебисцита территории. Из них 11,5% были евреями, 8,8% были белорусами, и 7,2% были литовцами. Требованиями к кандидатам в Сейм республики были: возраст (не менее 25 лет), образование (по крайней мере, начальная школа), и язык (хорошее знание польского). Польские власти официально разрешили свободу прессы и собраний, но с условием — до одного года тюремного заключения за агитацию против выборов. Это положение было направлено против литовцев, решивших бойкотировать выборы. Правительство Литвы протестовало против проведения подобных выборов и даже пыталось возродить идею плебисцита под наблюдением Лиги Наций, но Лига была в этой ситуации оставалась лишь посредником польско-литовского спора.

Выборы бойкотировали литовцы, большинство евреев и часть белорусы. Поляки были единственной крупной этнической группой, из числа которой проголосовавших было большинство. Правительство Литовской Республики 14 декабря 1921 выслало Лиге Наций ноту протеста против готовящихся выборов, а сами выборы не были признаны правительством Литвы.

Польские фракции, которые получили контроль над Виленским сеймом 20 февраля, отправили запрос о включении республики в состав Польши. Запрос был рассмотрен польским Сеймом 22 марта 1922 года. А уже 24 марта Варшавский сейм ратифицировал решение Виленского сейма о воссоединении Виленского края с Польшей. Акт о присоединении имел форму соглашения между Польшей и Виленским краем, устанавливающего присоединение области к Польше с предоставлением ей прав автономной провинции. Все территории бывшей республики были включены в недавно сформированное Виленское воеводство. Литва отказалась признать польскую власть над территорией. Она продолжала рассматривать так называемый Вильнюсский край в рамках своей собственной территории и сам город как конституционную столицу, рассматривая Каунас только как место временного пребывания правительства. Спор о принадлежности Виленского края привёл к напряженности в польско-литовских отношениях в межвоенный период.

Дальнейшее развитие отношений между Польшей и Литвой

Решением Лиги Наций от 3 февраля 1923 года Виленский край закреплялся за Польшей. Переговоры между Литвой и Польшей осенью 1925 г., в марте-июле 1928 г. и в последующие годы ни к чему не привели.

17 марта 1938 года Польша при поддержке Германии выдвинула Литве в ультимативной форме ряд требований: установить дипломатическую, экономическую и почтово-телеграфную связи и отменить статью конституции, указывающую, что столицей Литвы является Вильно, угрожая в случае их отклонения оккупировать страну. В марте 1938 между Польшей и Литвой были установлены дипломатические отношения. В сентябре 1939 в ходе Польского похода РККА статус Виленской области был изменен. По «договору о передаче Литовской Республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой» от 10 октября 1939 года большая часть Виленского края (территория в 6909 км² с 490 тыс. жителей) была передана Литве.

Отрывок, характеризующий Виленский вопрос

– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.
Кутузов желчно засмеялся.
– Хороши вы будете, развертывая фронт в виду неприятеля, очень хороши.
– Неприятель еще далеко, ваше высокопревосходительство. По диспозиции…
– Диспозиция! – желчно вскрикнул Кутузов, – а это вам кто сказал?… Извольте делать, что вам приказывают.
– Слушаю с.
– Mon cher, – сказал шопотом князю Андрею Несвицкий, – le vieux est d'une humeur de chien. [Мой милый, наш старик сильно не в духе.]
К Кутузову подскакал австрийский офицер с зеленым плюмажем на шляпе, в белом мундире, и спросил от имени императора: выступила ли в дело четвертая колонна?
Кутузов, не отвечая ему, отвернулся, и взгляд его нечаянно попал на князя Андрея, стоявшего подле него. Увидав Болконского, Кутузов смягчил злое и едкое выражение взгляда, как бы сознавая, что его адъютант не был виноват в том, что делалось. И, не отвечая австрийскому адъютанту, он обратился к Болконскому:
– Allez voir, mon cher, si la troisieme division a depasse le village. Dites lui de s'arreter et d'attendre mes ordres. [Ступайте, мой милый, посмотрите, прошла ли через деревню третья дивизия. Велите ей остановиться и ждать моего приказа.]
Только что князь Андрей отъехал, он остановил его.
– Et demandez lui, si les tirailleurs sont postes, – прибавил он. – Ce qu'ils font, ce qu'ils font! [И спросите, размещены ли стрелки. – Что они делают, что они делают!] – проговорил он про себя, все не отвечая австрийцу.
Князь Андрей поскакал исполнять поручение.
Обогнав всё шедшие впереди батальоны, он остановил 3 ю дивизию и убедился, что, действительно, впереди наших колонн не было стрелковой цепи. Полковой командир бывшего впереди полка был очень удивлен переданным ему от главнокомандующего приказанием рассыпать стрелков. Полковой командир стоял тут в полной уверенности, что впереди его есть еще войска, и что неприятель не может быть ближе 10 ти верст. Действительно, впереди ничего не было видно, кроме пустынной местности, склоняющейся вперед и застланной густым туманом. Приказав от имени главнокомандующего исполнить упущенное, князь Андрей поскакал назад. Кутузов стоял всё на том же месте и, старчески опустившись на седле своим тучным телом, тяжело зевал, закрывши глаза. Войска уже не двигались, а стояли ружья к ноге.
– Хорошо, хорошо, – сказал он князю Андрею и обратился к генералу, который с часами в руках говорил, что пора бы двигаться, так как все колонны с левого фланга уже спустились.
– Еще успеем, ваше превосходительство, – сквозь зевоту проговорил Кутузов. – Успеем! – повторил он.
В это время позади Кутузова послышались вдали звуки здоровающихся полков, и голоса эти стали быстро приближаться по всему протяжению растянувшейся линии наступавших русских колонн. Видно было, что тот, с кем здоровались, ехал скоро. Когда закричали солдаты того полка, перед которым стоял Кутузов, он отъехал несколько в сторону и сморщившись оглянулся. По дороге из Працена скакал как бы эскадрон разноцветных всадников. Два из них крупным галопом скакали рядом впереди остальных. Один был в черном мундире с белым султаном на рыжей энглизированной лошади, другой в белом мундире на вороной лошади. Это были два императора со свитой. Кутузов, с аффектацией служаки, находящегося во фронте, скомандовал «смирно» стоявшим войскам и, салютуя, подъехал к императору. Вся его фигура и манера вдруг изменились. Он принял вид подначальственного, нерассуждающего человека. Он с аффектацией почтительности, которая, очевидно, неприятно поразила императора Александра, подъехал и салютовал ему.
Неприятное впечатление, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по молодому и счастливому лицу императора и исчезло. Он был, после нездоровья, несколько худее в этот день, чем на ольмюцком поле, где его в первый раз за границей видел Болконский; но то же обворожительное соединение величавости и кротости было в его прекрасных, серых глазах, и на тонких губах та же возможность разнообразных выражений и преобладающее выражение благодушной, невинной молодости.
На ольмюцком смотру он был величавее, здесь он был веселее и энергичнее. Он несколько разрумянился, прогалопировав эти три версты, и, остановив лошадь, отдохновенно вздохнул и оглянулся на такие же молодые, такие же оживленные, как и его, лица своей свиты. Чарторижский и Новосильцев, и князь Болконский, и Строганов, и другие, все богато одетые, веселые, молодые люди, на прекрасных, выхоленных, свежих, только что слегка вспотевших лошадях, переговариваясь и улыбаясь, остановились позади государя. Император Франц, румяный длиннолицый молодой человек, чрезвычайно прямо сидел на красивом вороном жеребце и озабоченно и неторопливо оглядывался вокруг себя. Он подозвал одного из своих белых адъютантов и спросил что то. «Верно, в котором часу они выехали», подумал князь Андрей, наблюдая своего старого знакомого, с улыбкой, которую он не мог удержать, вспоминая свою аудиенцию. В свите императоров были отобранные молодцы ординарцы, русские и австрийские, гвардейских и армейских полков. Между ними велись берейторами в расшитых попонах красивые запасные царские лошади.
Как будто через растворенное окно вдруг пахнуло свежим полевым воздухом в душную комнату, так пахнуло на невеселый Кутузовский штаб молодостью, энергией и уверенностью в успехе от этой прискакавшей блестящей молодежи.
– Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову, в то же время учтиво взглянув на императора Франца.
– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед.
Император пригнул ухо, слегка нахмурясь и показывая, что он не расслышал.
– Поджидаю, ваше величество, – повторил Кутузов (князь Андрей заметил, что у Кутузова неестественно дрогнула верхняя губа, в то время как он говорил это поджидаю ). – Не все колонны еще собрались, ваше величество.
Государь расслышал, но ответ этот, видимо, не понравился ему; он пожал сутуловатыми плечами, взглянул на Новосильцева, стоявшего подле, как будто взглядом этим жалуясь на Кутузова.
– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь, снова взглянув в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие, то прислушаться к тому, что он говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его еще раз что то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчетливо.
В свите государя на всех лицах, мгновенно переглянувшихся друг с другом, выразился ропот и упрек. «Как он ни стар, он не должен бы, никак не должен бы говорить этак», выразили эти лица.
Государь пристально и внимательно посмотрел в глаза Кутузову, ожидая, не скажет ли он еще чего. Но Кутузов, с своей стороны, почтительно нагнув голову, тоже, казалось, ожидал. Молчание продолжалось около минуты.
– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала.
Он тронул лошадь и, подозвав к себе начальника колонны Милорадовича, передал ему приказание к наступлению.
Войско опять зашевелилось, и два батальона Новгородского полка и батальон Апшеронского полка тронулись вперед мимо государя.
В то время как проходил этот Апшеронский батальон, румяный Милорадович, без шинели, в мундире и орденах и со шляпой с огромным султаном, надетой набекрень и с поля, марш марш выскакал вперед и, молодецки салютуя, осадил лошадь перед государем.
– С Богом, генерал, – сказал ему государь.
– Ma foi, sire, nous ferons ce que qui sera dans notre possibilite, sire, [Право, ваше величество, мы сделаем, что будет нам возможно сделать, ваше величество,] – отвечал он весело, тем не менее вызывая насмешливую улыбку у господ свиты государя своим дурным французским выговором.
Милорадович круто повернул свою лошадь и стал несколько позади государя. Апшеронцы, возбуждаемые присутствием государя, молодецким, бойким шагом отбивая ногу, проходили мимо императоров и их свиты.
– Ребята! – крикнул громким, самоуверенным и веселым голосом Милорадович, видимо, до такой степени возбужденный звуками стрельбы, ожиданием сражения и видом молодцов апшеронцев, еще своих суворовских товарищей, бойко проходивших мимо императоров, что забыл о присутствии государя. – Ребята, вам не первую деревню брать! – крикнул он.
– Рады стараться! – прокричали солдаты.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще на смотрах в России, здесь, на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левой ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего того, что говорил, думал, чувствовал в этот день тот, кто ехал на ней.
Государь с улыбкой обратился к одному из своих приближенных, указывая на молодцов апшеронцев, и что то сказал ему.


Кутузов, сопутствуемый своими адъютантами, поехал шагом за карабинерами.
Проехав с полверсты в хвосте колонны, он остановился у одинокого заброшенного дома (вероятно, бывшего трактира) подле разветвления двух дорог. Обе дороги спускались под гору, и по обеим шли войска.
Туман начинал расходиться, и неопределенно, верстах в двух расстояния, виднелись уже неприятельские войска на противоположных возвышенностях. Налево внизу стрельба становилась слышнее. Кутузов остановился, разговаривая с австрийским генералом. Князь Андрей, стоя несколько позади, вглядывался в них и, желая попросить зрительную трубу у адъютанта, обратился к нему.
– Посмотрите, посмотрите, – говорил этот адъютант, глядя не на дальнее войско, а вниз по горе перед собой. – Это французы!
Два генерала и адъютанты стали хвататься за трубу, вырывая ее один у другого. Все лица вдруг изменились, и на всех выразился ужас. Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами.
– Это неприятель?… Нет!… Да, смотрите, он… наверное… Что ж это? – послышались голоса.
Князь Андрей простым глазом увидал внизу направо поднимавшуюся навстречу апшеронцам густую колонну французов, не дальше пятисот шагов от того места, где стоял Кутузов.
«Вот она, наступила решительная минута! Дошло до меня дело», подумал князь Андрей, и ударив лошадь, подъехал к Кутузову. «Надо остановить апшеронцев, – закричал он, – ваше высокопревосходительство!» Но в тот же миг всё застлалось дымом, раздалась близкая стрельба, и наивно испуганный голос в двух шагах от князя Андрея закричал: «ну, братцы, шабаш!» И как будто голос этот был команда. По этому голосу всё бросилось бежать.
Смешанные, всё увеличивающиеся толпы бежали назад к тому месту, где пять минут тому назад войска проходили мимо императоров. Не только трудно было остановить эту толпу, но невозможно было самим не податься назад вместе с толпой.
Болконский только старался не отставать от нее и оглядывался, недоумевая и не в силах понять того, что делалось перед ним. Несвицкий с озлобленным видом, красный и на себя не похожий, кричал Кутузову, что ежели он не уедет сейчас, он будет взят в плен наверное. Кутузов стоял на том же месте и, не отвечая, доставал платок. Из щеки его текла кровь. Князь Андрей протеснился до него.
– Вы ранены? – спросил он, едва удерживая дрожание нижней челюсти.
– Раны не здесь, а вот где! – сказал Кутузов, прижимая платок к раненой щеке и указывая на бегущих. – Остановите их! – крикнул он и в то же время, вероятно убедясь, что невозможно было их остановить, ударил лошадь и поехал вправо.
Вновь нахлынувшая толпа бегущих захватила его с собой и повлекла назад.
Войска бежали такой густой толпой, что, раз попавши в середину толпы, трудно было из нее выбраться. Кто кричал: «Пошел! что замешкался?» Кто тут же, оборачиваясь, стрелял в воздух; кто бил лошадь, на которой ехал сам Кутузов. С величайшим усилием выбравшись из потока толпы влево, Кутузов со свитой, уменьшенной более чем вдвое, поехал на звуки близких орудийных выстрелов. Выбравшись из толпы бегущих, князь Андрей, стараясь не отставать от Кутузова, увидал на спуске горы, в дыму, еще стрелявшую русскую батарею и подбегающих к ней французов. Повыше стояла русская пехота, не двигаясь ни вперед на помощь батарее, ни назад по одному направлению с бегущими. Генерал верхом отделился от этой пехоты и подъехал к Кутузову. Из свиты Кутузова осталось только четыре человека. Все были бледны и молча переглядывались.
– Остановите этих мерзавцев! – задыхаясь, проговорил Кутузов полковому командиру, указывая на бегущих; но в то же мгновение, как будто в наказание за эти слова, как рой птичек, со свистом пролетели пули по полку и свите Кутузова.
Французы атаковали батарею и, увидав Кутузова, выстрелили по нем. С этим залпом полковой командир схватился за ногу; упало несколько солдат, и подпрапорщик, стоявший с знаменем, выпустил его из рук; знамя зашаталось и упало, задержавшись на ружьях соседних солдат.
Солдаты без команды стали стрелять.
– Ооох! – с выражением отчаяния промычал Кутузов и оглянулся. – Болконский, – прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом. – Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?
Но прежде чем он договорил эти слова, князь Андрей, чувствуя слезы стыда и злобы, подступавшие ему к горлу, уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
– Ребята, вперед! – крикнул он детски пронзительно.
«Вот оно!» думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно, направленных именно против него. Несколько солдат упало.
– Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним.
Действительно, он пробежал один только несколько шагов. Тронулся один, другой солдат, и весь батальон с криком «ура!» побежал вперед и обогнал его. Унтер офицер батальона, подбежав, взял колебавшееся от тяжести в руках князя Андрея знамя, но тотчас же был убит. Князь Андрей опять схватил знамя и, волоча его за древко, бежал с батальоном. Впереди себя он видел наших артиллеристов, из которых одни дрались, другие бросали пушки и бежали к нему навстречу; он видел и французских пехотных солдат, которые хватали артиллерийских лошадей и поворачивали пушки. Князь Андрей с батальоном уже был в 20 ти шагах от орудий. Он слышал над собою неперестававший свист пуль, и беспрестанно справа и слева от него охали и падали солдаты. Но он не смотрел на них; он вглядывался только в то, что происходило впереди его – на батарее. Он ясно видел уже одну фигуру рыжего артиллериста с сбитым на бок кивером, тянущего с одной стороны банник, тогда как французский солдат тянул банник к себе за другую сторону. Князь Андрей видел уже ясно растерянное и вместе озлобленное выражение лиц этих двух людей, видимо, не понимавших того, что они делали.