Фанон, Франц

Франц Фанон
фр. Frantz Omar Fanon
Место рождения:	Фор-де-Франс, Мартиника, Франция
Место смерти:	Бетесда, Мэриленд, США
Род деятельности:	социальная философия и психоанализ
Направление:	марксизм, постколониализм

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Франц Омар Фанон (фр. Frantz Omar Fanon; 20 июля 1925, Фор-де-Франс, Мартиника — 6 декабря 1961, США) — франкоязычный вест-индский революционер, социальный философ и психоаналитик. Один из теоретиков и идейных вдохновителей движения новых левых и революционной борьбы за деколонизацию в странах Третьего мира на протяжении уже более чем четырёх десятилетий.

Биография

Мартиника

Франц Фанон родился на принадлежавшем Франции острове Мартиника в Карибском море. Он принадлежал к семье смешанного происхождения: его отец был потомком африканских рабов, а мать по одной из линий происходила из Страсбурга в Эльзасе. На Мартинике посещал самое престижное учебное заведение на острове, Lycée Schoelcher, где учился у знаменитого поэта и основателя концепции негритюда Эме Сезера.

Вторая мировая война

Антиколониальные убеждения Фанона окончательно оформились в годы Второй мировой войны. После оккупации Франции немцами в 1940 году на Мартинике расквартированные здесь вишистские войска подпали под морскую блокаду; в этих условиях значительно участились случаи насилия и домогательств по расистскому принципу со стороны французских солдат. В возрасте восемнадцати лет Фанон, увидевший собственными глазами самые крайние формы колониального расизма, бежал с острова на британскую Доминику, где присоединился к войскам «Свободной Франции». Получив некоторый опыт в составе голлистских сил, после высадки союзников в Нормандии вступил в ряды французской армии и принимал участие в освобождении Франции, в частности, в боях в Эльзасе. После тяжёлого ранения, полученного при Кольмаре в 1944 году, был награждён Военным крестом (Croix de Guerre). Однако уже после форсирования Рейна полк, в котором служил Фанон, был «очищен» по расовому принципу: все темнокожие солдаты, включая Франца, были отправлены назад в Тулон.

Франция

В 1945 году Фанон вернулся на Мартинику, однако после подготовки и сдачи выпускного экзамена (т. н. BAC) навсегда выехал оттуда. Ещё во время нахождения на острове он принял активное участие в избирательной кампании своего наставника и товарища Эме Сезера, баллотировавшегося в Национальное собрание Четвёртой Республики первого созыва как кандидат Коммунистической партии Франции от Мартиники. Прибыв во Францию, получил высшее образование в Лионском университете, где изучал медицину и психологию, а также посещал лекции по философии (в том числе у Мориса Мерло-Понти), теории литературы и драматургии. Получив диплом психиатра в 1951 году, Фанон продолжал заниматься под руководством Франсуа Тоскейеса (François Tosquelles) и начал работать по специальности. В частности, он сталкивался со случаями неврозов, вызванных колониальным сознанием. Подыскивая работу, он обращался к Леопольду Сенгору о возможности врачебной практики в Сенегале, но не получил ответа. В итоге он получил место главного врача психиатрической больницы в Нормандии. Уже находясь там, Фанон узнал о вакансии в алжирском городе Блиде. Фанон покинул Францию и перебрался в Алжир, поскольку его привлекала работа в среде колониального народа.

Алжир

В 1953 году Фанон покинул Францию и выехал в принадлежавший ей Алжир, где в годы Второй мировой войны некоторое время был расквартирован его полк. С 1953 по 1956 году он возглавлял (chef de service) психиатрическое отделение в госпитале Блида-Жуанвиля в Алжире. После начала Алжирской войны в ноябре 1954 года присоединился к алжирскому движению за независимость, а в 1956 году стал редактором газеты «Воин» («El Moudjahid») — главного печатного издания алжирского Фронта национального освобождения, издававшегося в Тунисе. Таким образом, Франц Фанон стал главным идеологом ФНО и одной из ключевых фигур в среде алжирских борцов за независимость. За это время он много ездил по стране, в основном по району Кабиле, изучая культурную и психологическую жизнь алжирцев.

Весной 1956 года написал своё знаменитое «Письмо министру-резиденту об отставке», в котором окончательно порвал со своим французским ассимиляционным воспитанием и образованием. Как результат, в январе 1957 года госпиталь в Блиде был закрыт как «рассадник бунтарей», а сам Фанон был выдворен французскими властями из Алжира. Он был вынужден вернуться во Францию, а оттуда тайно выехать в Тунис. В 1960 году Временное правительство Алжира Ахмеда Бен Беллы назначило его послом в Республике Гана. В этом качестве он посещал конференции в Аккре, Конакри, Аддис-Абебе, Леопольдвиле (нынешней Киншасе), Каире и Триполи.

Смерть

После изнурительного переезда через Сахару для открытия Третьего фронта у Фанона была выявлена лейкемия. По совету тунисских специалистов он приезжал на лечение в Советский Союз. После посещения СССР почувствовал некоторое ослабление болезни, что позволило ему успеть закончить своё политическое завещание — известную книгу «Проклятьем заклеймённые» («Весь мир голодных и рабов», «Les damnés de la terre»; русские переводчики обычно не признают в её названии первую строчку из «Интернационала» Эжена Потье и передают его как «Проклятые земли»). Пока он ещё не был прикован к кровати, Франц Фанон читал лекции офицерам Армии национального освобождения (Armée de Libération Nationale) в Гардимао на тунисско-алжирской границе. Совершив последний предсмертный визит к Жану-Полю Сартру в Рим, в силу ухудшившегося состояния здоровья выехал в США. Франц Фанон умер 6 декабря 1961 года в пригороде американской столицы — Бетесде (штат Мэриленд) — под именем Ибрагим Фанон. Он был похоронен в склепе мучеников в Айн Керме на востоке Алжира.

Произведения

В 1952 году Фанон выступил с книгой «Чёрная кожа, белые маски» («Peau noire, masques blancs»), в которой жёстко обличал расизм и колониализм. Кроме того, в своей книге Фанон подводит к мысли, что характер психических расстройств человеку зависит от принадлежности к той или другому общественному классу, а лечение расстройств личности лежит через изменение общественного строя.

Незадолго до его смерти, в 1961 году, увидела свет его книга «Проклятьем заклеймённые» («Les damnés de la terre»), ставшей одной из первых попыток теоретического осмысления общественных классов и революции в африканском контексте. Вслед за Карлом Марксом, Фанон искал класс, который был бы наименее заинтересован в сохранении существующего социально-экономического строя. В то время как Маркс в Европе (в метрополии) обрёл его в пролетариате, Фанон в Африке (в колониях) нашёл его в крестьянстве: «… ясно, что в колониальных странах революционными являются только крестьяне. Им нечего терять, а приобретут же они весь мир. Крестьянин — деклассированный и голодный — одним из первых среди эксплуатированных осознает, что только насилие приносит плоды». Система колониальной господства является тотальной: она опирается на угнетение и насилие в политике, экономике, культуре, даже в повседневной жизни. Колониализм последовательно уничтожает человека.

При этом страдает не только угнетенный — система вызывает психические расстройства и у угнетателя тоже. Однако только угнетённый остро чувствует патологичность колониализма и необходимость тотального с ним разрыва, сопровождающегося насилием. Насилие угнетённого является законным ответом на насилие угнетателя, а наиболее последовательной формой этого насилия является вооруженная борьба. Благодаря идеям этой книги, запрещённой к печати во Франции, Фанон занял в сознании оппозиционных левых интеллектуалов место автора социального евангелия, требовавшего очищения колониальных народов от отсталости через «коллективный катарсис», достигаемый благодаря революционному насилию против угнетателей.

Влияние

Хотя при жизни Фанон не был ведущим членом ФНО (он занимал ответственные, но не руководящие должности) и его роль в практической борьбе была относительно скромной, он стал одной из фигур, воплотивших дух африканской революции. Воспевая революционное насилие как «великий ответный механизм» угнетённых, Фанон оказал значительное влияние как на национально-освободительные движения Африки и Латинской Америки, так и на леворадикальное движение в западных странах. Идеи Фанона воспринимались как непосредственно, так и через Жана-Поля Сартра, написавшего к книге «Проклятьем заклеймённые» предисловие, а также Герберта Маркузе, приспособившего их к западноевропейским реалиям. Посмертно (в 1964 году) был издан программный сборник Фанона, составленный из написанных в поздние годы жизни кратких произведений, — «К африканской революции» («Pour la révolution africaine»). В этой книге Фанон проявил себя, среди прочего, и как военный стратег.

Антиколониальные установки, изложенные в книге «Проклятьем заклеймённые», оказали значительное влияние на революционных лидеров в разных регионах мира — Че Гевару в Латинской Америке, Малкольма Икс в США, Стива Бико в ЮАР, Али Шариати в Иране. Идеи Фанона в оригинальном ключе развил бразильский педагог Паулу Фрейре. Последователями его идей считали себя «Чёрные пантеры».

Литература

• Фанон Ф. О насилии [отрывки из книги «Весь мир голодных и рабов»] // Цветков А. В. (сост.). Антология современного анархизма и левого радикализма, Том 2. — Москва: «Ультракультура», 2003. — С. 15-78.
• Гальперина Е.Л. Величие и трудности деколонизации (Франц Фанон. Человек. Идеи. Влияние) // Иностранная литература, № 10, 1970.
• Гордон А.В. Проблемы национально-освободительной борьбы в творчестве Франца Фанона. — Москва: «Наука», 1977. — 240 с.
• Левин И. Книга — динамит // За рубежом, № 5, 9, 1962.
• Уоддис Джек. «Новые» теории революции. Критический анализ взглядов Ф. Фанона, Р. Дебре, Г. Маркузе. — Москва: «Прогресс», 1975. — 526 с.
• Усов Г.А. Франц Фанон и его революция отчаяния // Мировая экономика и международные отношения, № 10, 1969.
• Франц Фанон // Р. А. Ульяновский. Политические портреты борцов за национальную независимость. — Москва: Политиздат, 1983. — C. 307-318.
• Wallerstein Immanuel. Frantz Fanon: Reason and Violence // Berkeley Journal of Sociology, Vol. 15 (1970), pp. 222-231. (англ.)

Ссылки

• [magazines.russ.ru/nlo/2003/64/zav10.html Мария Завьялова Доктор прописал кровопускание: риторика насилия и афроамериканская литература 1960-х годов]
• [leftdv.narod.ru/basik/icony_new_left.html Иконы новых левых]

Отрывок, характеризующий Фанон, Франц

Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.