Хиллари, Эдмунд

Эдмунд Хиллари
Edmund Percival Hillary
Эдмунд Хиллари в 1953 году
Род деятельности:	исследователь, альпинист
Отец:	Персиваль Аугусто Хиллари
Мать:	Гертруда Хиллари (дев. Кларк)
Супруга:	Луиза Мария Роза (1953—1975) Джун Малгрю (1989—2008)
Дети:	Питер (1954) Сара (1955) Белинда (1959—1975)
Награды и премии:

Сэр Эдмунд Персиваль Хиллари (англ. Sir Edmund Percival Hillary, 20 июля 1919 — 11 января 2008) — новозеландский исследователь и альпинист, Один из двоих людей — первовосходителей на Эверест (29 мая 1953) вместе с шерпом Тенцингом. Почётный гражданин Непала.

Альпинизмом стал интересоваться ещё в школе, совершив своё первое восхождение в 1939 году на гору Оливье (1933 м) в Новой Зеландии. В годы Второй мировой войны служил в ВВС Новой Зеландии в должности штурмана. До удачного восхождения на Эверест в 1953 году принимал в 1951 году участие в разведывательной экспедиции к горе, а в 1952 году безуспешно пытался покорить гору Чо-Ойю. В 1957-1958 годах Хиллари совместно с В. Фуксом руководил пересечением Антарктиды. Впоследствии принимал участие в экспедиции на Северный полюс.

После покорения Эвереста Эдмунд Хиллари большую часть своей жизни помогал восточно-гималайскому народу шерпа. Благодаря его усилиям было построено много школ и больниц в отдалённых районах Гималаев.

Эдмунд Хиллари скончался 11 января 2008 года в возрасте 88 лет.

Ранние годы жизни

Эдмунд Хиллари родился 20 июля 1919 года в новозеландском городе Окленд. В 1920 году семья переехала в пригород Окленда, город Туакау, после того как отцу выделили там земельный участок (он участвовал в Дарданелльской операции в ходе Первой мировой войны). Дедушка и бабушка Эдмунда были одними из первых европейских поселенцев середины XIX века на берегах реки Уаироа, эмигрировав из английского графства Йоркшир.

Начальное образование Эдмунд получил в школе Туакау, после чего поступил в гимназию Окленда. Окончив начальную школу на два года раньше, в средней школе он добился только средних результатов. Эдмунд был намного младше своих одноклассников, что делало его очень застенчивым. Единственным его утешением в эти годы стало чтение книг и мечты о жизни, полной приключений. В гимназии Эдмунд стал заниматься боксом, что придало ему только уверенности. В возрасте 16 лет, после поездки к горе Руапеху, он заинтересовался альпинизмом. Несмотря на нескладность тела (его рост составлял 195 см) и плохую координацию, он посчитал себя физически сильным и более выносливым, чем его друзья. Впоследствии Эдмунд изучал математику и естественные науки в колледже университета Окленда, а в 1939 году совершил своё первое восхождение. Вместе со своим братом Рексом Хиллари стал заниматься пчеловодством, чтобы как-то провести летние месяцы в ожидании зимы.

Вторая мировая война

С началом Второй мировой войны Хиллари изъявил желание вступить в ряды новозеландской армии, но впоследствии отказался от этой идеи по религиозным убеждениям. После введения всеобщей воинской повинности в 1943 году Эдмунд поступил на службу в ВВС Новой Зеландии в качестве штурмана на летающей лодке «Каталина». В 1945 году Хиллари был послан на Фиджи, а затем на Соломоновы Острова, где с ним произошёл несчастный случай: после попытки спрыгнуть с загоревшейся моторной лодки его неожиданно откинуло на раскалённую крышку двигателя. Впоследствии Эдмунд был репатриирован в Новую Зеландию.

Экспедиции

В 1951 году Хиллари принял участие в британской разведывательной экспедиции на Эверест под руководством Эрика Шиптона, а уже в 1952 году — на гору Чо-Ойю, покорить которую альпинистам не удалось.

Экспедиция 1953 года на Эверест

В середине XX века дорога к Эвересту была закрыта со стороны подконтрольного Китаю Тибета, до горы можно было добраться только через Непал, правительство которого разрешало организовывать иностранцам всего одну экспедицию в год. В 1952 году высочайшую вершину мира пытались покорить швейцарцы, но из-за плохой погоды альпинистам всего в 240 м от вершины горы пришлось развернуться обратно. В этом же году во время поездки в Альпы Хиллари получил приглашение от Британского гималайского комитета принять участие в экспедиции на Эверест, намеченной на 1953 год. Альпинист без раздумий согласился.

Главой экспедиции был поставлен Джон Хант, организовавший две группы альпинистов, которые должны были параллельно покорить Эверест: одна из групп состояла из Тома Бурдиллона и Чарльза Эванса. Хиллари же был поставлен в пару с опытным Тэнцингом, чему он сильно противился, так как хотел идти в паре со своим другом Джорджем Лоу. Сначала Эдмунд даже собирался покинуть команду, однако впоследствии сдался на уговоры.

В экспедицию Ханта входило около 400 человек, включая 362 носильщиков, 20 проводников из представителей народа шерпа и 10 000 фунтов груза. Джордж Лоу следил за подготовкой маршрута через откос горы Лхоцзе, Эдмунд Хиллари — через ледопад Кхумбу.

В марте 1953 года экспедиция развернула базовый лагерь, а затем и финальный лагерь недалеко от Лхоцзе на высоте 7890 м. 26 мая Бурдиллоном и Эвансом была предпринята первая попытка покорить Эверест, но она провалилась из-за сломавшейся системы снабжения кислородом у Эванса. Идти на вершину поэтому были посланы Хиллари и Тэнцинг. Они использовали кислородные аппараты другой системы.

В течение двух дней из-за сильного снега и ветра пара не могла покинуть лагерь. Только 28 мая благодаря поддержке трёх компаньонов Хиллари и Тэнцинг отправились в путь. На высоте 8500 м альпинисты поставили палатку, а их компаньоны вернулись в лагерь. Проснувшись следующим утром, Хиллари и Тэнцинг обнаружили, что ботинки Хиллари полностью покрылись льдом (Тэнцинг на ночь не снимал обувь), и им потребовалось два часа, чтобы их разморозить и наконец отправиться на последний подъём с рюкзаками, которые весили 14 кг. В 11.30 альпинисты добрались до вершины Эвереста (8848 м). Хиллари сказал: «Ещё несколько ударов ледорубом по твёрдому снегу — и мы на вершине».

На вершине альпинисты провели всего 15 минут. За это время Хиллари сделал фотографию Тэнцинга, шерпа же оставил в снегу шоколадки в качестве подношения богам, а Хиллари водрузил флаг. Фотографий Хиллари на вершине Эвереста, к сожалению, нет, так как, по утверждению Хиллари, Тэнцинг не умел пользоваться фотоаппаратом. По словам самого Тэнцинга, он предложил Хиллари сфотографироваться, но тот отказался.

Новость об успехе была чуть придержана руководством экспедиции, чтобы опубликовать её 2 июня — точно в день коронации Елизаветы II. Впоследствии Хиллари и Хант были пожалованы молодой королевой в рыцари, а Тэнцинг получил от британского правительства медаль Святого Георгия. Считается, что тогдашний премьер-министр Индии Джавахарлал Неру просто запретил Тэнцингу получать рыцарский титул.

После Эвереста

Во время экспедиций 1956, 1960—1961, 1963—1965 годов Хиллари покорил ещё 10 вершин Гималаев. 4 января 1958 года альпинист вместе с Трансантарктической экспедицией Содружества достиг Южного полюса. Это была первая экспедиция, в которой использовался автомобильный транспорт, и первая, достигшая полюса по суше, после Амундсена в 1911 году и Скотта в 1912 году. В 1977 году Хиллари возглавил катерную экспедицию от устья реки Ганг до её истока.

В 1979 году известный альпинист должен был принять участие в злополучном экскурсионном полёте Air New Zealand Flight 901 в Антарктиду, но из-за контрактных обязательств был вынужден отказаться от участия. Вместо него полетел один из его лучших друзей, Питер Малгрю, который и погиб в одной из крупнейших авиакатастроф: Flight 901 разбился о гору Эребус. Выживших среди 257 пассажиров и членов экипажа не оказалось. Впоследствии Хиллари женился на вдове своего друга.

В 1975 году Эдмунд принял участие во всеобщих выборах. Это стало препятствием для его назначения в качестве генерал-губернатора Новой Зеландии, поэтому в 1977 году им стал Кит Холиок. Однако в 1985 году Хиллари был назначен новозеландским верховным комиссаром в Индии (и одновременно верховным комиссаром в Бангладеш и послом в Непале), где он прожил четыре с половиной года. В 1985 году вместе с Нилом Армстронгом Эдмунд перелетел на двухместном самолёте Атлантический океан и приземлился на Северном полюсе, став первым человеком, который побывал на двух полюсах Земли и на вершине Эвереста.

В январе 2007 года Хиллари снова отправился в Антарктиду, но уже не в качестве члена экспедиции, а на празднование 50-летия существования антарктической станции Скотт. На станцию он полетел 18 января 2007 года с делегацией, в которую входил премьер-министр Новой Зеландии. 22 апреля 2007 года, во время поездки в Катманду, Хиллари неудачно упал. Однако госпитализирован известный альпинист был только по возвращении в Новую Зеландию.

Общественное признание

6 июня 1953 года Хиллари стал кавалером Ордена Британской империи 2-й степени; в 1987 году — Ордена Новой Зеландии; а 22 апреля 1995 года — кавалером Ордена Подвязки. За участие в Трансантарктической экспедиции Содружества был удостоен Полярной медали. В течение 35 лет руководил основанной им благотворительной организацией. В честь Хиллари назван ряд улиц, школ и организаций как в Новой Зеландии, так и за рубежом.

В 1992 году его портрет появился на банкнотах достоинством 5 новозеландских долларов, таким образом, Хиллари стал первым новозеландцем, чьё изображение появилось на банкноте ещё при его жизни.

В день празднования 50-летнего юбилея покорения Эвереста Эдмунд стал почётным гражданином Непала, став первым иностранцем, удостоенным такой чести у непальского правительства. В 2008 году, в год смерти Хиллари, правительство Индии наградило альпиниста одной из высших наград страны «Padma Vibhushan».

В 2003 году у горы Кука был установлен памятник Эдмунду Хиллари высотой 2,3 м.

В 2008 году — в год смерти путешественника — Новая Зеландия в память о своем великом сыне выпустила серебряную и золотую монеты достоинством 1 и 10 новозеландских долларов соответственно с портретом Э.Хиллари на аверсе. Он изображен на фоне листа папоротника — национального символа страны — и Эвереста. Надпись на монете гласит: «A lifetime of achievement» — «Целая жизнь достижений!»

В 2015 году в его честь названы горы Хиллари на Плутоне.

Смерть

Хиллари умер в 9 часов по новозеландскому времени 11 января 2008 года в городской больнице Окленда от сердечной недостаточности. По словам премьер-министра страны Хелен Кларк, которая объявила о смерти великого альпиниста в 11.20 по местному времени, смерть Хиллари была «большой потерей для Новой Зеландии».

Официальное прощание с Хиллари состоялось 22 января 2008 года, после чего тело альпиниста было кремировано. 29 февраля его прах, по предсмертному пожеланию, был развеян над заливом Хаураки.

Интересные факты

• В честь Тэнцинга Норгея и Эдмунда Хиллари назван один из самых высотных в мире аэропортов — аэропорт г. Лукла.

Ссылки

• [www.litportal.ru/genre14/author4531/book20159.html Книга Джона Ханта «Восхождение на Эверест»], в которой рассказывается о покорении высочайшей вершины мира в 1953 году.

Отрывок, характеризующий Хиллари, Эдмунд

«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.