Чирок-трескунок

Чирок-трескунок
Самец
Научная классификация
промежуточные ранги Домен:  Эукариоты Царство:  Животные Подцарство:  Эуметазои Без ранга:  Двусторонне-симметричные Без ранга:  Вторичноротые Тип:  Хордовые Подтип:  Позвоночные Инфратип:  Челюстноротые Надкласс:  Четвероногие Класс:  Птицы Подкласс:  Новонёбные Отряд:  Гусеобразные Подотряд:  Пластинчатоклювые Надсемейство:  Anatoidea Семейство:  Утиные Подсемейство:  Настоящие утки Триба:  Anatini Род:  Речные утки Вид:  Чирок-трескунок
Международное научное название
Anas querquedula (Linnaeus), 1758)
Охранный статус
Вызывающие наименьшие опасения IUCN 3.1 Least Concern: [www.iucnredlist.org/details/100600460 100600460 ]
Систематика на Викивидах Изображения на Викискладе

Чиро́к-трескуно́к (лат. Anas querquedula) — птица семейства утиных. Гнездится в умеренных широтах Евразии от Британских островов до Сахалина и Курил. Перелётная птица, зимует в тропиках Африки, Южной и Юго-Восточной Азии. К местам гнездовий прилетает позже других уток, рано и улетает. Населяет тихие открытые водоёмы с поросшими берегами и луговой растительностью по соседству. На зимовках образует крупные стаи в дельтах крупных рек и на заболоченных разливах.

Во время размножения преимущественно животноядная утка, большую роль в рационе играют моллюски. Также питается водными насекомыми и их личинками, водными ракообразными и другими беспозвоночными, из растительных кормов употребляет в пищу вегетативные побеги и семена трав. Гнездится вблизи водоёмов. Кладка обычно из 8—9 яиц, срок насиживания 21—23 дня. Объект спортивной охоты. Легко переносит неволю и хорошо размножается в зоопарках.

Описание

Внешний вид

Достаточно мелкая утка, близкая к широконоске. Длина 34—41 см, размах крыльев 63—69 см, масса 290—480 г.

Самца в брачном наряде выделяет прежде всего широкая белая полоса над глазом на общем коричневом фоне головы, благодаря чему его достаточно легко определить в полевых условиях. Верх головы тёмно-бурый; бока головы, грудь и шея шоколадно-коричневые с продольными белыми пестринами. Остальной верх тёмный серо-оливковый со светлыми каёмками перьев, хвост буроватый. Бока тела серовато-сизые с чёрным струйчатым рисунком, брюхо и подхвостье белые с тёмными поперечными пестринами. Кроющие крыла сизо-голубые, первостепенные маховые серовато-бурые; зеркало зелёное, слегка блестящее, спереди и сзади имеет белую каёмку. По зеркалу утку можно определить в полёте — оно аналогично зеркалу широконоски, но отличается от такового у свистунка. Клюв слегка расширенный, тёмно-серого цвета. Радужина бурая, ноги серые.

Схожую окраску имеет лишь самец чирка-свистунка, но трескунка хорошо выделяет широкая белая подбровная полоса над глазом, хорошо заметная с большого расстояния. К тому же трескунок несколько крупнее и в целом темнее; его клюв более длинный, прямой и полностью окрашен в тёмно-серый цвет (у свистунка основание клюва оранжево-жёлтое).

В летнем пере самец больше похож на самку, от которой его выделяют такие же, как и весной, сизо-голубые пятна на крыльях. Самка наряд не меняет — в течение всего года она однотонная тёмно-бурая сверху и беловатая с тёмными размытыми пестринами снизу. От селезня летом её можно отличить по окрасу кроющих крыла, которые у самца цвет не меняют, а также по зеркалу, которое у самки также зелёное, но более тусклое. От других чирков утку трескунка можно отличить по однотонному беловатому подбородку и шее, а также по двум светлым полосам, проходящим от основания клюва через глаз назад. Молодые вне зависимости от пола с трудом отличимы от взрослой самки: их выделяют более рыжие грудь и бока, и отчётливые пестрины на брюхе.

Полёт бесшумный, но быстрый и манёвренный. Взлетает почти без разбега. Посадка на воду лёгкая, почти неслышная.

Голос

Брачный крик селезня — характерный сухой раскатистый треск, передаваемый как «крер-креррерр», за который утка и получила своё русское название. В англоязычном издании «Birds of Europe» («Птицы Европы») этот голос сравнивают с проведением пальца поперёк зубьев расчёски. Самец кричит как в воздухе, так и сидя на воде. Самка скорее молчалива, но иногда звонко и высоко крякает, подобно самке свистунка.

Распространение

Гнездовой ареал

Гнездится в умеренном климате Евразии от северной тайги до полупустынь, примерно между 42-й и 65-й параллелями. Местами обычный вид, особенно в полосе степей, лесостепей и зоны смешанных лесов. Наиболее западные районы обитания отмечены во Франции и Великобритании, наиболее восточные на Сахалине и Курильских островах. В Западной Европе редка, почти половина популяции — около 5000 пар — приходится на Нидерланды. Большая часть уток гнездится на востоке Европы и на юге Сибири.

Северная граница ареала проходит через южные области Скандинавии и Финляндии, вдоль южного побережья Белого моря, долину Печоры в районе 63° с. ш., долину Оби в районе 67° с. ш., долину Енисея в районе 60° с. ш., долину среднего и нижнего Вилюя. На побережье Охотского моря селится предположительно к северу до села Аян. Южная граница ареала в Европе пролегает через юг Франции, Швейцарию, Австрию, Хорватию, Сербию, северную часть Балканского полуострова, Болгарию. Изолированный участок отмечен в центральной части Турции. Восточнее гнездится к северу от Кавказского хребта, но также в Азербайджане и на северо-западе Ирана. В западном и центральном Казахстане гнездится к югу примерно до 47-й параллели, восточнее к югу до долины Чу, на Тянь-Шане в области озер Сонкёль и Иссык-Куль. В Китае и Монголии южная граница ареала проходит через Синьцзян, Гобийский Алтай и Маньчжурию, после чего по южному Приморью выходит к побережью Японского моря. Ещё один изолированный участок отмечен в долине Амударьи на границе Узбекистана и Туркменистана.

Миграции

Трескунок — единственная утка Старого Света, которая зимой полностью покидает гнездовой ареал и мигрирует на юг. При этом в пределах Палеарктики зимовья этого вида отмечены лишь на побережье Персидского залива и на юге Китая. Большая часть птиц из Европы и Западной Сибири перемещается в западную и восточную Африку южнее Сахары. Крупные скопления трескунков на западе Африки отмечены в дельте Нигера, на озере Чад и в дельте Сенегала. В восточной части континента важные места зимовок зарегистрированы в болотистой местности бассейна Белого Нила, в Кении, на юго-западе Уганды, в меньшей степени в Танзании. Лишь единицы летят ещё дальше на юг и достигают Малави и Замбии. Часть сибирской популяции перемещается на юг и зимует на юге Азии в Пакистане, Индии и Шри-Ланке. Восточные популяции отправляются в южный Китай и Индокитай, достигая средней части Малайского полуострова и Больших Зондских островов.

Места обитания

Занимаемые биотопы схожи с таковыми у голубокрылого чирка. В местах гнездовий населяет травянистые берега мелководных озёр, широкие речные поймы с обилием водной и околоводной растительности — тростниковой, осоковой, но не слишком высокой и густой, как в случае с рогозом. Охотнее селится возле небольших по размеру прудов, нежели чем в долинах крупных рек. Реже гнездится вдалеке от воды. Как правило, к берегам водоёмов примыкают открытые сырые луга, заливные поля, мелкие пресноводные болотца. Как и другие речные утки, избегает гор и сплошных лесных массивов.

В отличие от гнездовых биотопов, на зимовках чаще всего держится на крупных озёрах с пресной, реже солоноватой, водой, но также, как и в случае размножения, с прибрежными травянистыми зарослями. Кроме того, на зимовках встречается на сезонных разливах, рисовых полях, возле плотин и прудов — накопителей сточных вод. Последнее характерно для Южной Африки. На пролёте часто останавливается на заболоченных морских побережьях и заливах.

Питание

Весной и летом основу питания составляют животные корма, среди которых преобладают моллюски. В меньших количествах употребляет в пищу насекомых и их личинок — водяных клопов корикс (Corixa), греблянок, ручейников, комаров и пр., а также червей, пиявок, икру и головастиков, рыбных мальков и водных ракообразных, среди которых преобладают ракушковые и листоногие рачки. Кроме того, в сезон размножения питается вегетативными частями роголистника, наяды, валлиснерии, семенами ежеголовника и резухи. Осенью и зимой утка переключается на преимущественно растительную диету, в которой доминируют семена горца, осоки, дикорастущего и культурного риса, щавеля, ежовника крестьянского (Echinochloa colona), трав Nymphea micranthia и Nymphea lotus.

Размножение

Моногамная утка. Половой зрелости большинство птиц достигает на первом году жизни, однако часть молодых в первый сезон остаётся на зимовках, что говорит об их неготовности к размножению. С другой стороны, уже в сентябре-октябре часть взрослых самок сопровождаются самцами, что возможно говорит об устоявшихся ещё с прошлого сезона связях. К местам гнездовий трескунки прибывают небольшими группами, в которых уже уже заметна разбивка на пары. Сроки прибытия несколько более поздние, чем у остальных уток: в середине марта в Западной Европе и в середине мая на севере и востоке ареала. Несмотря на это, размножению предшествуют брачные игры, во многом похожие на таковые у широконоски, пятнистого и разноцветного чирков. Селезень плавает кругами за самкой, при этом его клюв опущен в воду, перья на голове взъерошены, плечевые перья оттопырены. Время от времени селезень покачивает головой верх-вниз на вытянутой шее, а затем резко поднимает её вертикально вверх либо запрокидывает на спину. В обоих случаях ритуал сопровождается характерным криком, похожим на пустотелый деревянный треск, и таким же резким возвратом головы в исходное положение. Другая демонстративная поза самца — крыло чуть приподнято, голова лежит на боку, выделяясь тёмным пятном на серовато-сизом фоне. Иногда самец приподнимается над водой и делает взмах крыльями. Определённое поведение отмечено и у самки. Она также, как и самец, подёргивает головой, изредка тихо покрякивает, временами демонстративно чистит перья позади крыльев (но никогда спереди).

Гнёзда в виде достаточно глубокой ямки устраивают на сухом месте на расстоянии до 150 м от водоёма, чаще всего в непосредственной близости от неё. Обычно они хорошо укрыты в зарослях высокой травы — болотницы, манника, ситника, реже спрятаны в тени кустарниковой ивы или ольхи. Изнутри гнездо выстлано сухой травой, а по периметру белым с бурым пухом. В кладке 6—14 (обычно 8—9) яиц удлинённо-овальной формы. Они окрашены в светлый желтовато-бурый либо желтовато-кремовый цвет, иногда с оливковым оттенком. У свистунка цвет яиц аналогичный, но его гнездо отличает пух — монотонный тёмный, а не белый с бурыми пятнами. Размеры яиц: (39—50) х (30—36) мм. Насиживание длится 21—23 дня. Сидит одна утка, в то время как селезень лишь первые несколько дней находится в непосредственной близости от гнезда, после отлетает на сезонную послебрачную линьку. Часть птиц остаётся в недалеке от гнездовых участков, другая образует большие линные скопления в традиционных для этого местах — в низовьях Волги и Урала, на озёрах Зауралья, Южной Сибири и Казахстана. Птенцы приобретают способность к полёту в возрасте 35—40 дней.

Охранный статус

В международной красной книге трескунок имеет статус таксона минимального риска, что означает, что ему в настоящее время не угрожает опасность вымирания. Тем не менее, в прошлом отмечалось значительное сокращение численности этой птицы. В частности, российский орнитолог В. Г. Кривенко отмечает, что резкий спад популяции на территории стран бывшего СССР пришёлся на 1972—1989 годы. Аналогичная ситуация произошла в западной Европе, где с 1970 по середину 1990-х годов численность гнездящихся трескунков упала с 12 — 22,5 тыс. до 8 тыс. пар. Причинами деградации называют осушение природных биотопов, где гнездятся утки, и возведение дамб и водохранилищ. Ещё одна причина может быть вызвана строительством оросительных каналов в западной Африке, в результате чего заболоченные участки местности пересыхают.

Литература

• Carboneras C. 1992. Family Anatidae (Ducks, Geese and Swans) in del Hoyo, J., Elliott, A., & Sargatal, J., eds. Vol. 1. // Путеводитель по птицам мира = Handbook of the birds of the world. — Barcelona: Lynx Edicions, 1992. — ISBN 84-96553-42-6. (англ.)
• Cramp S., Simmons K. E. L. Volume 1. Ostrich to ducks. // The Birds of the Western Palearctic. — Oxford: Oxford University Press, 1977. — 722 с. — ISBN 9780198573586. (англ.)
• Gooders, John; Trevor Boyer. Ducks of Britain and the Northern Hemisphere. — London: Collins & Brown, 1997. — ISBN 1855855704. (англ.)
• Hockey, P. A. R., Dean W. R. J., Ryan P. G. Roberts' birds of southern Africa. — Cape Town: John Voelcker Bird Book Fund, 2005. — 1296 с. — ISBN 0620340533. (англ.)
• Johnsgard, Paul A. Ducks, Geese, and Swans of the World. — Lincoln and London: University of Nebraska Press, 1978. — ISBN 978-0-8032-0953-4. (англ.)
• Mullarney, Killian; Lars Svensson; Dan Zetterström & Peter J. Grant. Птицы Европы = Birds of Europe. — United States: Princeton University Press, 2000. — 400 с. — ISBN 978-0-691-05054-6. (англ.)
• Scott, Derek A., Rose, Paul M. Атлас популяций утиных в Африке и западной Евразии = Atlas of Anatidae populations in Africa and Western Eurasia. — Wetlands International, 1996. — С. 156-159. — 336 с. — ISBN 1 900442 09 4. (англ.)
• Дементьев, Г. П., Гладков Н. А. Птицы Советского Союза. — Советская наука, 1953. — Т. 4. — С. 451—461. — 635 с.
• Иванов А. И., Козлова Е. В., Портенко Л. А., Тугаринов А. Я. Птицы СССР. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1951. — Т. 1. — С. 126-127.
• Коблик Е. А. Разнообразие птиц (по материалам экспозиции Зоологического музея МГУ. — Изд. МГУ, 2001. — Т. Ч. 1 (Класс Птицы, Отряды Страусообразные, Тинамуобразные, Пингвинообразные, Гагарообразные, Поганкообразные, Буревестникообразные, Пеликанообразные, Аистообразные, Фламингообразные, Гусеобразные, Грифы Нового Света, Соколообразные). — 358 с. — ISBN 5-211-04072-4.
• Рябицев В. К. Птицы Урала, Приуралья и Западной Сибири: Справочник-определитель. — Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2001. — 608 с. — ISBN 5-7525-0825-8.
• Степанян Л. С. Конспект орнитологической фауны России и сопредельных территорий. — М.: Академкнига, 2003. — С. 57-58. — ISBN 5-94628-093-7.

Ссылки

• [www.sevin.ru/vertebrates/index.html?birds/97.html Позвоночные животные России: Чирок-трескунок]

Отрывок, характеризующий Чирок-трескунок

– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.