13-я пролетарская ударная бригада

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
13-я пролетарская ударная бригада «Раде Кончар»
(до 11 декабря 1942 13-я хорватская бригада «Йосип Краш»)
Годы существования

7 ноября 194213 мая 1945

Страна

Югославия Югославия

Подчинение

Верховный штаб НОАЮ, Главный штаб НОАЮ в Хорватии

Тип

пехота

Включает в себя

3 батальона

Численность

2500 человек

Дислокация

Горни-Сеничак

Прозвище

бригада Раде Кончара, бригада Йосипа Краша

Участие в
Знаки отличия
Командиры
Известные командиры

Раде Булат, Божо Слачек

13-я пролетарская ударная бригада имени Раде Кончара (серб. Тринаеста пролетерска ударна бригада "Раде Кончар", сербохорв. Trinaesta proleterska udarna brigada "Rade Končar", словен. 13. proletarska brigada «Rade Končar») — бригада Народно-освободительной армии Югославии, образованная 7 ноября 1942 в селе Горни-Сеничак близ Вргинмоста из солдат 1-го хорватского батальона и Жумберакско-Покупского партизанского отряда. Изначально насчитывала 684 человека (три батальона, транспортная и пулемётная роты).

До 11 декабря 1942 носила имя Йосипа Краша, однако по предложению ЦК Компартии Хорватии и с одобрения ЦК Компартии Югославии и Верховного штаба НОАЮ была переименована в бригаду имени Раде Кончара, получив почётное наименование ударной. Первым командиром бригады стал Раде Булат, а политруком — Божо Спачек.

По состоянию на 8 октября 1943 в бригаде насчитывалось 1240 солдат, на 9 октября 1944 — около 1800, на 13 мая 1945 — около 2500. Всего за годы войны в бригаде служило 9 тысяч солдат (около 4300 из Хорватии, 3000 из Сербии, 600 из Словении, 360 из Боснии), из них 2100 погибли в боях. Бригада прошла более 17 тысяч километров боевого пути, участвуя в разных сражениях. Награждена Орденами Народного героя, Национального освобождения, Партизанской звезды и Братства и единства.

В составе бригады действовала «русская» рота, в которой воевали около 80 граждан СССР[1].





Народные герои бригады

«Русская» рота бригады

По состоянию на 1 ноября 1943 года в бригаде числилось 6 советских граждан. В связи с прибытием нового пополнения, 3 декабря 1943 года в 4-м батальоне сформирована «русская» рота численностью 70 человек. Её основу составляли бывшие военнопленные — перебежчики из немецких подразделений, дислоцированных в городе Бихач. Среди бойцов роты были 12 бывших членов ВКП(б), создавших временную партийную группу[2].

В первое время в роте отмечались негативные проявления: низкая дисциплина и боеспособность, напряжение в отношениях и даже вражда между бойцами калмыцкой и грузинской национальностей. Были выявлены случаи грабежа по отношению к местному населению, что подрывало авторитет представителей Красной армии среди хорватских крестьян. По предложению штаба 4-го батальона, командование бригады решило расформировать роту, но штаб 1-й пролетарской дивизии с этим не согласился. Роту передали во 2-й пролетарский батальон бригады, назначили нового командира из числа бойцов калмыков. В батальоне и роте были проведены собрания личного состава. Предпринятые меры укрепили дисциплину и рота продолжила участие в боевых действиях[3]. За время своего существования «русская» рота понесла значительные потери. В списках погибших значится 29 советских граждан[4].

В середине ноября 1944 года личный состав роты убыл в расположение частей Красной армии[5].

Командиром взвода, а затем и «русской» роты был Авьюсов Санджа (Санжа) Учурович, 1907 года рождения, выпускник Новочеркасского казачьего кавалерийского училища, гвардии младший политрук 24-го гвардейского кавалерийского полка 5-й гвардейской кавалерийской дивизии, попавший в плен в боях под Сталинградом и впоследствии бежавший к партизанам с группой товарищей[6]. В базе данных портала «Память народа» числится пропавшим без вести.

Напишите отзыв о статье "13-я пролетарская ударная бригада"

Примечания

  1. Советские люди в освободительной борьбе югославского народа 1941—1945 г. (воспоминания, документы и материалы), сост. Бушуева Т. С. — М.: Наука, 1973. — С.201.
  2. Todor Radošević. TRINAESTA PROLETERSKA BRIGADA «RADE KONČAR» — Beograd: Vojnoizdavački zavod — 1984 — S. 175—176.
  3. Todor Radošević. TRINAESTA PROLETERSKA BRIGADA «RADE KONČAR» — Beograd: Vojnoizdavački zavod — 1984 — S. 201
  4. Todor Radošević. TRINAESTA PROLETERSKA BRIGADA «RADE KONČAR» — Beograd: Vojnoizdavački zavod — 1984 — S. 341—447.
  5. Todor Radošević. TRINAESTA PROLETERSKA BRIGADA «RADE KONČAR». — Beograd: Vojnoizdavački zavod, 1984 — S. 281.
  6. Алексеева П. Э. О людях и времени. Сборник статей. — Элиста: КИГИ РАН, 2010.

Литература

Отрывок, характеризующий 13-я пролетарская ударная бригада

Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.