The Basement Tapes
Поделись знанием:
К:Альбомы 1975 года
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
 |
Эта статья или раздел содержит незавершённый перевод с английского языка. Вы можете помочь проекту, закончив перевод.
|
| The Basement Tapes | ||||
 | ||||
| Сборник Боба Дилана и The Band | ||||
|---|---|---|---|---|
| Дата выпуска | ||||
| Записан |
Июнь–Сентябрь 1967, Март 1975 | |||
| Жанры |
Rock, folk, blues, country | |||
| Длительность |
76:41 | |||
| Продюсеры | ||||
| Страна | ||||
| Лейбл | ||||
| Профессиональные рецензии | ||||
| ||||
| Хронология Боба Дилана и The Band | ||||
| ||||
| RS | [www.rollingstone.com/music/lists/6862/35223/42495 Позиция № 291] в списке 500 величайших альбомов всех времён по версии журнала Rolling Stone |
The Basement Tapes (рус. Пленки из подвала) — сборник песен американского автора-исполнителя Боба Дилана и группы The Band, выпущенный в 1975 году на лейбле Columbia Records. Песни Дилана записаны в 1967 году, песни The Band - с 1967 по 1975 годы.
Содержание
Об альбоме
Когда Дилан оправился от травмы после аварии на мотоцикле в июле 1966 года он, созвав музыкантов The Band и начал записывать как новые композиции, так и параллельно с ними народные песни в стиле кантри. Все 16 композиций Дилана, по-видимому были записаны в 1967 году в подвале Big Pink, [2][3] здания где жили трое участников The Band, в то время как восемь песен The Band были записаны в разное время и в разных местах между 1967 и 1975 годами. В 1975 году некоторые песни Дилана были дозаписаны при помощи наложения.
Материал из данных сессий нередко появлялись на бутлегах начиная с 1968 года, с наиболее известным из которых Great White Wonder 1969 года.
The Basement Tapes достигли 7-й позиции в 1975 году в альбомном чарте Billboard’а и 8-й позиции в Великобритании. В 2003 году, альбом занял номер 291 в списке 500 величайших альбомов всех времён журнала Rolling Stone.
Список композиций
Сторона 1
- «Odds and Ends» (Dylan) (take 2) — 1:46
- Bob Dylan — vocal; Robbie Robertson — electric guitar; Garth Hudson — organ; Rick Danko — bass, backing vocal; Richard Manuel — drums. Overdubbed 1975: Manuel (or possibly Hudson) — piano[1]
- «Orange Juice Blues (Blues for Breakfast)» (Manuel) — 3:37
- Manuel — vocal, piano; Danko — bass. Overdubbed 1975: Robertson — guitar; Hudson — saxophone; Levon Helm — drums
- «Million Dollar Bash» (Dylan) (take 2) — 2:31
- «Yazoo Street Scandal» (Robertson) — 3:27
- Helm — mandolin, vocal; Robertson — guitar; Hudson — organ; Danko — bass; Manuel — drums. Recorded at A&R Studio, New York City, January 10, 1968
- «Goin' to Acapulco» (Dylan) — 5:26
- Dylan — vocal; Robertson — guitar; Hudson — organ; Danko — bass, backing vocal; Manuel — drums, backing vocal
- «Katie’s Been Gone» (Manuel, Robertson) — 2:43
- Manuel — piano, vocal; Robertson — guitar; Hudson — organ; Danko — bass, backing vocal. Overdubbed 1975: Hudson — additional keyboards; Helm — drums.[3]
Сторона 2
- «Lo and Behold!» (Dylan) (take 2) — 2:45
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
- «Bessie Smith» (Danko, Robertson) — 4:17
- Danko — vocal, bass; Robertson — vocal, guitar; Manuel — piano; Hudson — organ; Helm — drums, backing vocal. Recorded at Shangri-La Studio, 1975[4]
- «Clothesline Saga» (Dylan) (take 1) — 2:56
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar; Hudson — organ; Manuel — piano; Danko — bass
- «Apple Suckling Tree» (Dylan) (take 2) — 2:48
- Dylan — vocal, piano; Hudson — organ; Manuel — tambourine, backing vocal; Danko — bass, backing vocal; Robertson — drums
- «Please, Mrs. Henry» (Dylan) (take 2) — 2:31
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
- «Tears of Rage» (Dylan, Manuel) (take 3) — 4:11
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
Сторона 3
- «Too Much of Nothing» (Dylan) (take 1) — 3:01
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal. Overdubbed 1975: Hudson — additional keyboards; Helm — drums, backing vocal
- «Yea! Heavy and a Bottle of Bread» (Dylan) (take 2) — 2:13
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
- «Ain't No More Cane» (Traditional) — 3:56
- Helm — mandolin, vocal; Robertson — guitar, vocal; Hudson — accordion; Danko — bass, vocal; Manuel — drums, vocal. Recorded at Shangri-La Studio, 1975
- «Crash on the Levee (Down in the Flood)» (Dylan) (take 2) — 2:03
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano; Danko — bass
- «Ruben Remus» (Manuel, Robertson) — 3:13
- Manuel — vocal, piano; Robertson — guitar; Hudson — organ; Danko — bass, backing vocal; Helm — drums. Recorded at Music From Big Pink sessions, 1968[5]
- «Tiny Montgomery» (Dylan) — 2:45
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar, backing vocal; Hudson — organ; Manuel — backing vocal; Danko — bass, backing vocal
Сторона 4
- «You Ain't Goin' Nowhere» (Dylan) (take 2) — 2:42
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano; Danko — bass; Robertson — drums. Overdubbed 1975: Robertson — electric guitar
- «Don’t Ya Tell Henry» (Dylan) — 3:12
- Helm — mandolin, vocal; Robertson — guitar; Hudson — piano; Danko — bass, backing vocal; Manuel — drums. Recorded at Shangri-La Studio, 1975
- «Nothing Was Delivered» (Dylan) (take 2) — 4:22
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
- «Open the Door, Homer» (Dylan) (take 1) — 2:49
- Dylan — vocal, guitar; Robertson — electric guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal
- «Long Distance Operator» (Dylan) — 3:38
- Manuel — vocal, harmonica; Robertson — guitar; John Simon — piano; Hudson — organ; Danko — bass; Helm — drums. Recorded on February 28, 1968 in Los Angeles during the Big Pink sessions.[6]
- «This Wheel's on Fire» (Danko, Dylan) — 3:49
- Dylan — vocal, guitar; Hudson — organ; Manuel — piano, backing vocal; Danko — bass, backing vocal; Robertson — drums
Напишите отзыв о статье "The Basement Tapes"
Примечания
- ↑ Although Griffin lists no overdubs to this song, there is piano clearly audible on the released version which does not appear on the bootlegged original recording. This was most likely overdubbed in 1975 by Manuel or possibly Hudson.
- ↑ Griffin credits Dylan with harmonica on this track, but there is no harmonica audible.
- ↑ Griffin conjectures that it possibly might not be Helm playing the drums, but a session drummer who sounds somewhat like Ringo Starr in the fills.
- ↑ Griffin, Sid. Million Dollar Bash: Bob Dylan, the Band, and the Basement Tapes (London: Jawbone 2007) p. 294.
- ↑ Ibid. As per the liner notes, two drum kits are not audible, nor is piano. Helm may not be present at all if this was recorded prior to his return to the group, therefore it may be Manuel on drums and not piano.
- ↑ Griffin, 2007, Million Dollar Bash, pp. 255—256.
Ссылки
- [www.bobsboots.com/CDs/cd-t13.html A Tree With Roots (Bootleg CD of the Full Basement Tapes)]
- [bobdylan.com/linernotes/basement.html Marcus, Greil. Liner notes, The Basement Tapes (Columbia Records, 1975)]
- [www.robertchristgau.com/xg/rock/dylan-75.php Essay by Robert Christgau]
- [theband.hiof.no/albums/basement_tapes_heylin.html Clinton Heylin talks about the Band contributions to The Basement Tapes.]
- [theband.hiof.no/albums/a_musical_history_details.html Info about the actual recording sessions for Band songs not recorded in the Big Pink; also about six Band tracks that really were recorded there]
- [www.bjorner.com/DSN01620%201967.htm Additional information about the recording sessions of The Basement Tapes]
| ||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий The Basement Tapes
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
