Лугоши, Бела

Бела Лугоши
Bela Lugosi
Бела Лугоши в 1940 году
Имя при рождении:	Бела Ференц Дежё Блашко
Дата рождения:	20 октября 1882(1882-10-20)
Место рождения:	Лугош, Австро-Венгрия
Дата смерти:	16 августа 1956(1956-08-16) (73 года)
Место смерти:	Лос-Анджелес, США
Профессия:	актёр
Карьера:	1917—1956
Направление:	Фильм ужасов
IMDb:	0000509
[www.lugosi.com/ Официальный сайт]

Бела Ференц Дежё Блашко (венг. Béla Ferenc Dezső Blaskó), более известный как Бела Лугоши (англ. Bela Lugosi; 20 октября 1882 — 16 августа 1956) — американский актёр венгерского происхождения. Наиболее известен исполнением роли графа Дракулы в одноимённой бродвейской постановке 1927 года и в последовавшем за ней фильме.

Биография

Бела Ференц Дежё Блашко родился 20 октября 1882 года в городе Лугош в Австро-Венгрии (ныне — Лугож в Румынии) в семье Полы Де Войнич и Иштвана Блашко. Его предками были мадьярские фермеры, носящие фамилию Блашко с начала XV века. Иштван первым разрушил традицию, сначала став пекарем, а позже переквалифицировавшись в банкира. Бела был четвёртым, самым младшим ребёнком в семье. Получал образование сначала в обычной, а c 1893 года в Венгерской государственной гимназии, которую бросил в 1894 году. Актёрскую карьеру Лугоши начинал в театре маленького городка Шабадки, куда устроила его старшая сестра. Первым его псевдонимом был «Лугошши» (венг. Lugossy), который был упрощён до Лугоши. Благодаря роли Ромео Лугоши в 1911 году был приглашён в крупные театры Будапешта. Профессиональный актёр, играл в театре в классических пьесах. Во время Первой мировой войны пошёл на фронт добровольцем, служил в чине лейтенанта в пехоте. Получил три ранения, был награждён. Прослужил до 1916 года.

Карьера

Кинокарьера Лугоши началась со знакомства с продюсером и режиссёром Альфредом Диши — Лугоши подписал контракт сроком на два года с его фирмой «Звёздные фильмы» на девять фильмов. В Венгрии снимался под своим сценическим псевдонимом «Аристид Ольт», а в Европе под псевдонимом Лугоши. Первым его фильмом был «Полковник» (Ezredes, Az). Принял участие в 12 фильмах, но в 1919 году эмигрировал в Германию, где продолжал сниматься и играть в театре (всего там снялся в 11 фильмах). В 1920 году снялся в роли второго плана в фильме Фридриха Вильгельма Мурнау «Голова Януса» — вольной экранизации повести о докторе Джекилле и мистере Хайде. В 1921 году он переезжает в Нью-Йорк (официально получил американское гражданство 26 июня 1931 года).

В Америке Лугоши сначала зарабатывает чем придётся, но затем начинает играть в театре венгерской национальной общины, а также сниматься в кино в ролях третьего плана — например, в фильме «Тот, кто получает пощёчины» (He Who Gets Slapped, 1924) он играл одного из множества цирковых клоунов в неразличимом гриме. Его первая серьёзная кинороль в Голливуде — полицейский инспектор в звуковом фильме Тода Броунинга «Тринадцатый стул» (The Thirteenth Chair, 1929). «Тринадцатый стул» стал первым американским фильмом, названным хоррор.

Дракула

Однако к этому времени Лугоши добивается большого успеха в заглавной роли в сценической постановке «Дракулы», написанной Джоном Балдерстоном адаптации одноимённого романа Брэма Стокера. Значительный коммерческий успех постановки привлёк к ней внимание киностудии Universal Pictures, которая к 1930 году сумела собрать пакет авторских прав, необходимых для осуществления экранизации и начала работать над фильмом. Главная роль была закреплена за Лоном Чейни, однако тот умер от рака и проект едва не был закрыт. Когда было решено продолжить работу над фильмом, студия пригласила ставить его режиссёра Тода Броунинга, а на главную роль — Лугоши, который уже был знаком с образом по работе в театре. Понимая, что участие в этом фильме открывает перед ним широчайшие перспективы, Лугоши подошёл к этой работе очень ответственно, сутками работал над образом и, в итоге, сыграл Дракулу блистательно не только в части пластики, которая была отработана в театре, но и на крупных планах. Он практически отказался от грима и создал классический образ вампира-аристократа, которого светскость не делает менее чудовищным. «Дракула» вышел на экраны в феврале 1931 года и пользовался грандиозным успехом у зрителей, выдержав несколько повторных релизов. Его успех не только позволил сделать впоследствии несколько тематических продолжений, но и открыл дорогу целой волне фантастических фильмов ужасов. Бела Лугоши получил постоянный контракт со студией Universal, которая хотела сделать из него «второго Лона Чейни» и тут же предложила сняться в роли Чудовища во «Франкенштейне». Однако после успешных проб Лугоши это предложение отверг, так как роль была без слов, что лишало его выразительных возможностей, и он не хотел играть в тяжёлом гриме; по другой, более правдоподобной, версии, его кандидатуру отверг сам режиссёр Джеймс Уэйл, вообще очень щепетильно подбиравший актеров. В итоге роль досталась Борису Карлоффу, который впоследствии неоднократно был партнёром Лугоши на съёмочной площадке. Сам Лугоши с сожалением относился к упущенной роли.

Дальнейшая карьера

После «Дракулы» Лугоши стал регулярно сниматься в жанровых фильмах — обычно ему доставались роли злодеев, которые он играл добросовестно, но, за несколькими исключениями, довольно однообразно. Таковы Доктор Миракл в «Убийстве на улице Морг» (1932), Легендре в «Белом зомби» (1932), Роксор в «Маге Чанду» (Chandu the Magician, 1932) и так далее. Лугоши также сыграл Говорящего Закон в «Острове потерянных душ» (Island of Lost Souls, 1933), экранизации романа Герберта Уэллса «Остров доктора Моро». В фильме «Чёрный кот» (1934) он играл роль доктора Вердегаста, который не является злодеем, но одержим жаждой мести. Затем он практически точно повторяет свой же рисунок роли вампира в «Знаке вампира» (1935). Роли в фильме «Ворон» (1935) и многосерийном фильме «Невидимый луч» (The Invisible Ray, 1936) укрепляют его репутацию жанрового актёра. За съёмки в фильме Белый зомби Лугоши получил тысячу долларов, в то время как сам фильм стоил студии Universal 100 тысяч долларов. В 1933 году Лугоши женился на Лилиан Арх, которая через пять лет родила ему сына, Белу-младшего. В фильме «Чёрный кот» Лугоши впервые снялся вместе с Борисом Карлоффом. Ральф Беллами, знавший обоих актеров по совместной работе, отмечал: «Между Лугоши и Карлоффом было нечто вроде здорового соревнования — они не пытались выяснить чей талант и мастерство лучше. Скорее, они понимали, что олицетворяют сам жанр хоррора как таковой».

Выделяется очень яркая и богатая по выразительным средствам роль злобного горбуна Игоря, которую Лугоши сыграл в фильмах «Сын Франкенштейна» (1939) и «Призрак Франкенштейна» (1942). Чтобы получить роль в фильме «Сын Франкенштейна», ему пришлось умолять об этом создателей фильма. Став в 1937 году отцом, актёр испытывал острую нехватку денег, хотя сын Лугоши с теплотой отмечал в интервью, что отец всегда достаточно обеспечивал семью, и они не бедствовали. За эту роль, первоначально требовавшую неделю съемочного времени, он получил всего 500 долларов. Режиссёр Роуленд Ли, узнав о том, как отнеслись к актеру, разозлился на продюсеров и расширил роль Игоря, что соответственно потребовало увеличить ему зарплату. Он также сыграл (всё-таки) Чудовище Франкенштейна в фильме «Франкенштейн встречает человека-волка» (1943).

История карьерного упадка Лугоши очень точно отражала деградацию и самодискредитацию жанра ужасов как такового в американском кинематографе на протяжении военных 1939—1945 гг. Коммерческий подход студий, нацеленный на максимальную эксплуатацию образов при минимальных затратах, усугубленный цензурой, привел к тому, что за 1930-е годы фильмы ужасов быстро скатились из жанра драмы с элементами фантастики в разряд В-муви и стали набором штампов и нагромождением повторений, в которые ни режиссёры, ни продюсеры (за очень небольшим исключением, как Вэл Льютон) даже не пытались привнести хоть чего то нового или необычного, смысловой или эмоциональной глубины. В конце концов сами зрители перестали воспринимать монстров сколько-нибудь серьезно. Понимая, что их персонажи становятся «ходящим реквизитом», другие звезды фильмов ужасов 30-х старались вырваться из амплуа — вознесшиеся на волне первых хитов Клод Рейнс, Фредрик Марч, Борис Карлофф смогли удержаться на высоком уровне, сохранив непривычную для актеров эпохи классического Голливуда самостоятельность, отказываясь от ролей, которые были по их мнению откровенно нелепыми, хотя преимущественно играли негодяев в исторических фильмах, триллерах, боевиках и фантастических картинах. Больной ишиазом Лугоши был не в состоянии блеснуть своей разносторонностью и чувством юмора, особенно в обстановке все более натягивающихся отношений с руководством студии «Юниверсал». Так, роль Лоуренса Тальбота изначально рассматривавшаяся как поощрение за «Сына Франкенштейна» отошла к более молодому Лону Чейни-младшему, а роль его отца - Клоду Рейнсу. Еще хуже дело обстояло с прославившей актера ролью Дракулы — в линейке ремейков классических фильмов ужасов Юниверсал этот образ был передан Джону Керрадайну в картинах «Дом Франкенштейна» (1944) и «Дом Дракулы» (1945). Причиной такого пренебрежительного отношения к Лугоши некоторые знавшие его коллеги-актеры считали акцент, чрезвычайно не нравившийся американским кинематографистам, и от которого он несмотря на усилия не смог избавиться, и не устраивавший продюсеров значительный возраст — роль с налетом соблазнителя своих жертв казалась неуместной 62-летнему Лугоши. Меньшие студии «Коламбия», «RKO», «Монограмм» старались привлечь его к работе на главные роли в мало-мальски приличные картины, среди которых выделяется еще одна совместная с Карлоффом работа «Похититель тел» (1945), срежиссированного Робертом Уайзом и спродюсированная Вэлом Льютоном. Но в большинстве случаев в 1940-х Лугоши оказался отодвинут на роли в откровенно третьесортных и пародийных фильмах, которые если и представляют хоть какой то интерес, то только из-за его участия. Всё чаще оставаясь без работы, а от сыгранных ролей не получая ни творческой, ни финансовой отдачи, Лугоши во второй половине 1940-х годов опускается, у него усугубляются проблемы со здоровьем, зависимость от лекарств возрастает и он становится морфинистом, пристрастившись к болеутоляющим средствам. В этот период ему изредка достаются малозначительные роли, единственное хоть сколько-нибудь заметное исключение — роль Дракулы в пародийной комедии «Эбботт и Костелло встречают Франкенштейна» (1948).

Работа с Эдом Вудом

В 1950-х годах Лугоши снялся в нескольких фильмах — «Глен или Гленда» (1953), «Невеста монстра» (1955), — режиссёра Эда Вуда, который был горячим поклонником его прежних ролей. Гонорар, полученный Лугоши за участие в этих фильмах, помог ему победить зависимость от морфия, и он решил вернуться к работе в большом кино, успев недолго поработать на телевидении в телеспектакле «Дракулы» для NBS. Его возвращение знаменовала небольшая роль в фильме «Чёрный сон» — по иронии судьбы, роль была без текста, и она же стала его последней ролью. Вуд старался организовать Лугоши место в телепрограмме местного Лос-анджелестского вещания «Театр Шока», где Лугоши должен был вести киноведческий обзор старых фильмов и мог бы при этом рассказать о собственных картинах, что в период телевизионного бума 1950-х было очень перспективно для него как для актера, так и для Вуда-режиссёра — так, Борис Карлофф работавший в конце 1940-х — начале 1950-х преимущественно на радио и телевидении смог попробовать себя в различных жанрах (в том числе комедийном) и вернуться в кино, где успешно снимался почти десять лет, успев поработать с Роджером Корманом и Марио Бавой. Лугоши собирался сняться в фильме «План 9 из открытого космоса», но закончить работу не успел — он умер, когда было снято всего около 10 минут фильма, через неделю после подписания контракта с телестудией. Однако его можно видеть в нескольких сценах.

Смерть

Бела Лугоши умер 16 августа 1956 года от сердечного приступа. Согласно воле его родных, он был похоронен в одном из хранившихся в семье театральных костюмов Дракулы. В 1964 году, на панихиде Питера Лорре, Винсент Прайс рассказал, что когда они вместе были на похоронах Лугоши, Лорре сказал ему: «Как думаешь, может стоит забить ему в грудь кол на всякий случай?». Прайс заметил, что Лорре так мрачно пошутил, чтобы побороть скорбь по коллеге и другу.

Интересные факты

• Существует легенда, что Бела Лугоши играл роль Дракулы, не зная английского языка и выучивая реплики на слух. Однако эта история правдива лишь частично: Лугоши действительно очень долго не желал учить английский язык и текст для своих театральных ролей зазубривал на слух. Ко времени же начала работы над фильмом он уже вполне мог общаться на английском языке.
• В знаменитом «худшем фильме всех времён» «План 9 из открытого космоса» (1959) Эд Вуд использовал архивные съёмки Лугоши в плаще Дракулы и ввёл в фильм персонаж, якобы сыгранный Лугоши. Большую часть роли сыграл дублёр с лицом, почти полностью закрытым плащом.
• Бела Лугоши удостоен звезды на голливудской Аллее Славы.
• Кристофер Ли, сам создавший яркий и импозантный образ Дракулы в серии классических фильмов ужасов студии Хаммер, в интервью в эпизоде программы «100 лет ужасов» (1996), посвященного Бэле Лугоши, не без самоироничной грусти заметил: «Если попросить кого-то изобразить Дракулу, то он не станет подражать Керрадайну или мне (Ли). Нет. И спустя 40 лет после его смерти Лицо и Голос Белы Лугоши неразрывно связаны с его самой знаменитой ролью». Так же Ли отметил, что Лугоши мечтал сняться или хотя бы увидеть цветную версию Дракулы, что выпало исполнить самому Ли в 1958 году. Поклонники Лугоши подарили ему копию перстня, с которым Лугоши играл Дракулу, и Ли носил его в дань уважения предшественнику во всех последующих картинах, где играл эту роль.
• Песня английской группы Bauhaus «Bela Lugosi’s Dead» («Бела Лугоши мёртв»), посвящённая актёру, звучит в первых кадрах вампирского триллера Тони Скотта «Голод» (1983) и в начале эпизода («Полночь») посвященного плотоядному существу в сериале «За Гранью» (2009).
• Исполнитель роли Белы Лугоши в биографическом фильме Тима Бёртона «Эд Вуд» (1994) актёр Мартин Ландау за свою работу удостоился премии «Оскар». Наблюдатели увидели в этом запоздалое признание заслуг классического исполнителя роли Дракулы. Роберт Уайз, лично знавший и работавший с Лугоши, назвал работу Ландау великолепной: «Ему действительно удалось передать Лугоши».

Литература

• Gary Don Rhodes. [books.google.com.ua/books?id=Aueo3mOrIKIC Lugosi: His Life in Films, on Stage, and in the Hearts of Horror Lovers]. — McFarland, 1997. — 414 с. — ISBN 9780786402571.
• Arthur Lennig. [books.google.com.ua/books?id=kJZmiLAz6qMC The Immortal Count: The Life and Films of Bela Lugosi]. — University Press of Kentucky, 2003. — 548 с. — ISBN 9780813122731.
• Gregory William Mank. [books.google.com.ua/books?id=hNtqmyR-MNMC Bela Lugosi and Boris Karloff: The Expanded Story of a Haunting Collaboration, With a Complete Filmography of Their Films Together]. — McFarland, 2009. — 685 с. — ISBN 9780786434800.
• Roxana Stuart. [books.google.com.au/books?id=flzKFymvfj0C Stage Blood: Vampires of the 19th Century Stage]. — Popular Press, 1994. — 377 с. — ISBN 9780879726607.
• Андрей Шарый, Владимир Ведрашко. [www.nlobooks.ru/node/325 Знак D: Дракула в книгах и на экране]. — Новое лит. обозрение, 2009. — 246 с. — ISBN 9785867937119.

Ссылки

• [www.lugosi.com/ Официальный сайт]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Лугоши, Бела

– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.