Битва за Иводзиму

Битва за Иводзиму
Основной конфликт: Вторая мировая война, Война на Тихом океане
Американская техника, сгоревшая в первые дни боёв
Дата	19 февраля — 26 марта 1945 года
Место	Иото (Иводзима), Япония
Итог	победа США
Противники
США Японская империя
Командующие
Х. Смит Курибаяси Тадамити
Силы сторон
110 000 21 000—22 000
Потери
США: 6.821 погибший 19 217 раненых; всего: 26 038 Японская империя: 20 703 погибших и раненых, 216 пленных; всего: 20 919

Би́тва за Иводзи́му (яп. 硫黄島の戦い, ио:то:-но татакай или ио:дзима-но татакай; англ. Battle of Iwo Jima) — сражение между войсками Японской империи и США за остров Иото (Иводзима) в Тихом океане, начавшееся 16 февраля и завершившееся 26 марта 1945 года победой США. Это была первая военная операция сил США на территории Японии. Императорская армия Японии соорудила на острове мощную линию обороны, благодаря которой на протяжении месяца удавалось отбивать атаки противника. Это сражение было единственной сухопутной операцией японских сил, в котором они понесли меньше общих потерь, чем США, хотя погибших было больше с японской стороны.

Предпосылки

Остров Иводзима находится в Тихом океане на 1250 километров южнее Токио и на 1300 километров севернее Гуама. Он вулканического происхождения, высшей точкой острова является гора Сурибати. Соседним островом является Титидзима, где в ходе войны на Тихом океане расположилась военно-морская база Японии. На Титидзиме находился постоянный контингент в 1200 человек, усиленный 3700 солдатами имперской армии Японии.

С открытием фронта в Юго-Восточной Азии японское командование осознало важность стратегического положения Иводзимы. Остров стал базой на морском и воздушном пути из Японии в Юго-Восточную Азию. На нём в 2 километрах севернее Сурибати построили аэродром Тидори, где постоянно находилось 20 самолётов и 1500 человек. С началом наступления сил США и занятием ими Маршалловых островов японский генштаб принял решение оборонять Японию по линии Каролинские острова ↔ Марианские острова ↔ острова Огасавара. Таким образом, 3 марта 1944 года на Иводзиму начали прибывать войска, и к началу лета того же года на острове уже было 5000 человек.

Летом силы США прорвали японскую оборону и захватили Марианские острова, откуда с 24 ноября начали совершать авианалёты на Японский архипелаг. Начать масштабную бомбардировку Японии им мешала военная база на Иводзиме, где расположился радарный пост и аэродром. Также база на острове служила местом заправки японских бомбардировщиков, летящих на задание. В отличие от японцев, у ВВС США в Тихом океане не было баз для заправки самолётов. Стоявшие на вооружении США B-29 не могли без дозаправок преодолеть расстояние в 5000 километров, а из-за перегрузок двигателя они часто ломались. Часть самолётов сбивали японские истребители, заранее оповещённые с радарного поста Иводзимы.

Исходя из сложившейся ситуации, командование США приняло решение овладеть Иводзимой и построить на острове свою авиабазу. Захват Иводзимы остановил бы японские авианалёты на Марианские острова, а уничтожение японского радара на острове сломило бы систему оповещения Токио о налётах. Кроме того, это могло позволить США снаряжать для налётов на Японию не только бомбардировщики, но и истребители. С завершением битвы за Лейте (20 октября 1944 — 31 декабря 1944) на Филиппинах армия и флот США начали готовиться к захвату Иводзимы перед вторжением на Окинаву. План штурма острова получил название «Операция „Отсоединение“» (англ. Operation Detachment).

Планирование операции

План Японской империи

Подземные укрепления и коммуникации

В мае 1944 года генерал-лейтенант Курибаяси был назначен командующим острова Титидзима. Он расположил свой штаб в местной крепости, однако в результате данных разведки понял, что силы США будут атаковать соседнюю Иводзиму, и перенёс командный центр на этот остров в штаб 109-й дивизии. Было очевидно, что Иводзима не выстоит перед противником, имеющим наступательную инициативу на море и на суше. До конца августа была завершена эвакуация гражданского населения острова. После неё Курибаяси разработал план фортификации Иводзимы. Из-за того, что наземные укрепления не выдержали бы мощного обстрела флота и налётов бомбардировочной авиации США, генерал-лейтенант Курибаяси решил соорудить широкую оборонительную систему под землёй, используя для этого искусственно вырытые и созданные природой туннели.

Осенью 1944 года, в ходе битвы за Пелелиу, японским войскам удавалось успешно сдерживать наступление сил США на протяжении длительного времени благодаря системе подземных фортификационных сооружений. Опыт использования такой системы переняли на Иводзиме. Под землёй планировалось соорудить систему бункеров и пещер с помощью вырытых туннелей, общая длина которых составляла 28 километров. Для выполнения этой работы из Японии были присланы горные инженеры, которым помогал местный гарнизон. Поскольку вулканическая порода острова была достаточно мягкой, большинство коммуникаций были сооружены вручную. Но работа затруднялась испарениями ядовитых газов и жарой в 30—50 °C. Солдаты без специальных масок и оборудования могли погибнуть в таких условиях, поэтому продолжительность работы каждого человека ограничивалась пятью минутами. К тому же с 8 декабря 1944 года начались массированные бомбардировки Иводзимы самолётами США, из-за чего солдаты должны были время от времени ремонтировать аэродром острова.

Средняя глубина залегания туннелей составляла 15 метров. В северном склоне горы Сурибати длина коммуникаций составила несколько километров. Подземные пещеры, вмещавшие лишь незначительное количество солдат, были расширены, после чего стали вмещать до 400 человек. Входы и выходы оснащались так, чтобы минимизировать ударную силу бомб и снарядов противника. Каждый бункер имел несколько выходов, чтобы избежать его изоляции в случае обвала какого-либо тоннеля. Особое внимание уделялось вентиляции.

Сам Курибаяси расположил свой штаб на севере острова, в 500 метрах на северо-восток от поселения Кита. Штаб находился на глубине 20 метров и состоял из различных бункеров и туннелей. На второй по высоте возвышенности острова расположилась метеорологическая станция и радиорубка. Неподалёку от горы, на юго-восточном плато, был расположен штаб полковника Тёсаку Кайдо, который командовал всей артиллерией Иводзимы. Под землёй, в разных местах острова, находились командные пункты полков. Из всех сооружений Иводзимы наиболее защищённым и добротно сделанным был главный центр связи на юге поселения Кита. Он представлял собой комнату длиной 50 и шириной 20 метров. Толщина стен и потолка была такая же, как у штаба-бункера Курибаяси. Со штабом командира центр был связан 150-метровым туннелем, пролегавшим на глубине 20 метров. Вокруг Сурибати были воздвигнуты железобетонные замаскированные наземные доты, толщина стен которых была 1,2 метра.

Первая линия обороны Иводзимы состояла из нескольких укреплённых позиций, которые располагались рядами и могли поддержать друг друга огнём. Эта линия простиралась от северо-западного берега до села Минами на юго-востоке. В центре линии находился аэродром Мотояма. По её периметру были построены доты, поддерживаемые танковыми частями подполковника Такэити Ниси. Вторая линия обороны начиналась немного южнее крайней северной точки Китанохана, пролегала рядом с аэродромом Мотояма и завершалась на восточном берегу острова. По сравнению с первой линией, эта была менее укреплена, но подземные сооружения и особенности рельефа давали японцам преимущества в бою. Гора Сурибати была отдельным, частично независимым оборонным районом, который имел замаскированную береговую артиллерию и множество дотов. На всех дорогах Иводзимы были вырыты противотанковые рвы. Северные отроги горы находились под прицелом японских артиллеристов как с севера, так и с юга.

В конце 1944 года местные инженеры пришли к выводу, что благодаря смешиванию цемента с чёрной вулканической пылью, которой было много на острове, получается более качественный железобетон. Это нововведение ускорило работы по укреплению Иводзимы. Из-за частых атак подводными лодками и самолётами США японских грузовых кораблей не все грузы и стройматериалы приходили на Иводзиму, поэтому из запланированных 28-ми километров коммуникаций были сооружены только 18 километров. Туннель, соединяющий штаб главнокомандующего и гору Сурибати, не успели соорудить. В таком положении гарнизон острова столкнулся с противником, но даже недостроенные коммуникации позволили долгое время отражать атаки количественно превосходящего противника, оснащённого лучшей техникой.

Наращивание военных сил

На Иводзиму постоянно прибывали новые подкрепления имперской армии Японии. Генерал-лейтенант Курибаяси в первую очередь перебросил на остров с соседней Титидзимы 2-ю объединённую бригаду численностью 5000 человек под командованием генерал-майора Котау Осуги. В декабре 1944 года его сменил генерал-майор Садасуэ Сэнда (яп.). В связи с поражением Японии в битве за Сайпан, 145-й пехотный полк в составе 2700 человек был переведён на остров. Командовал им полковник Масуо Икэда. Также на Иводзиму были направлены силы имперского флота Японии. Среди них был 204-й инженерный батальон, который принял участие в сооружении укреплений. 10 августа на остров прибыл контр-адмирал Рино́сукэ Итимару с подразделениями флота, авиации и сапёров численностью 2216 человек.

Кроме наращивания живой силы, японцы оснащали остров техникой. На Иводзиму был переброшен 26-й танковый полк из 600 солдат и 28 машин под командованием Такэити Ниси. Командир полка планировал полностью реализовать мобильность танков на острове, однако, изучив рельеф, решил использовать их в качестве стационарных артиллерийских установок. Самой артиллерии к концу 1944 года на острове было:

• 12 миномётов калибром 320 мм;
• 65 траншейных миномётов калибром 150 мм и 81 мм;
• 33 пушки береговой артиллерии калибром 80 мм;
• 94 дальнобойные пушки противовоздушной обороны калибром 75 мм;
• 200 пушек противовоздушной обороны калибром 20 мм и 25 мм;
• 69 скорострельных пушек калибром 37 мм и 47 мм;
• 70 машин ракетной артиллерии.

Подготовка к обороне

Генерал-лейтенант Курибаяси по мере укрепления острова разрабатывал план обороны. Он решил не размещать оборонные сооружения на самом берегу, как это было принято, так как противник мог открыть по ним огонь из корабельных орудий. Вместо этого укрепления расположились в глубине острова, а японские войска при десантировании сил США должны были отойти вглубь Иводзимы. Курибаяси, базируясь на тактике сторон в битве за Пелелиу, дал такие распоряжения:

• Японская артиллерия не должна открывать огонь во время превентивного обстрела острова, чтобы противник не вычислил её позиции;
• Японские войска не должны оказывать сопротивления силам США во время десантирования;
• Когда противник углубится на территорию острова на 500 метров, японские войска возле аэродрома Мотояма открывают по нему прицельный огонь. Одновременно артиллерия на Мотояме начинает обстрел северного берега, а на Сурибати — южного;
• После того, как противник понесёт потери, артиллерия уйдёт на север острова, к плато у аэродрома Тидори;

Курибаяси выбрал тактику войны на истощение, которая предполагала маневренную оборону и постепенное уничтожение живой силы противника. Для этого в подземных бункерах было заготовлено боеприпасов, провизии и лекарств на два с половиной месяца. В одной из последних директив в январе 1945 года Курибаяси призвал солдат окончательно укрепить все позиции и, помогая друг другу, защищать их до конца. Проведение крупномасштабных наступлений, отступлений и «банзай-атак», которые могли привести к крупным потерям среди японцев, строго запрещалось. 5 января контр-адмирал Итимару собрал высших офицеров морских сил острова и оповестил их о том, что японский объединённый флот потерпел поражение в битве при Лейте и войска США скоро приблизятся к Иводзиме. 13 февраля японский разведывательный самолёт зафиксировал 170 кораблей противника, движущихся на северо-запад от Сайпана. На островах Огасавара была объявлена боевая тревога, а на Иводзиме завершились приготовления.

План США

9 октября 1944 года адмирал Тихоокеанского флота США Честер Нимиц отдал приказ о начале подготовки к «Операции „Отсоединение“» по захвату Иводзимы. В операции должны были принять участие 5 оперативных соединений (англ. Task Force). Ещё три ОС обеспечивали операцию (58-е, 93-е и 94-е). Ответственность за ход операции возлагалась на адмирала Рэймонда Спрюэнса, командира 5-го флота США. Он со своим штабом считался 50-м Оперативным Соединением (ОС). Его заместителем был назначен вице-адмирал Ричмонд Тёрнер, который должен был возглавить 51-е ОС, Экспедиционные Силы и одновременно командовать остальными ОС. 52-е ОС, Силы Амфибийной поддержки, включали в себя Авианосную Группу, Тральную Группу, Группу Подводного Разминирования, Группы Канонерских Лодок, Минометной и Ракетной поддержки. 53-е ОС, Атакующие Силы, включало в себя Группу Высадки, две Транспортные Эскадры, Группу Плавающих Тракторов, Группу англ. LSM, Группу англ. LCT и прочее. В задачу ОС входила доставка и высадка Экспедиционных Войск. 54-е ОС, Артиллерийской поддержки и Прикрытия, включали три дивизиона линейных кораблей, один крейсерский дивизион и три дивизиона эскадренных миноносцев. В ходе операции получало подкрепления из состава 58-го ОС. Дальнее авиационное прикрытие и роль оперативного резерва выполняло 58-е ОС, Быстроходные Авианосные Силы, с двумя скоростными линкорами и двенадцатью авианосцами и, наконец, непосредственно высадку осуществляло 56-е ОС, Экспедиционные Войска, под командованием Холланда Смита, в составе Оперативных Групп 56.1, Силы Высадки, 56.2, Штурмовые Войска, 56.3, Резервные Войска и 10.16, Гарнизонные силы. Кроме этого, ожидалось личное прибытие к месту событий секретаря ВМФ США Джеймса Форрестола для контроля над операцией. Холланд Смит на пресс-конференции 16 декабря 1944 года заявил, что в ходе операции погибнут и будут ранены не менее 15 000 солдат США.

На генерал-лейтенанта Холланда Смита возлагалось непосредственное исполнение операции. Его войска состояли из 5-го десантного корпуса, который включал в себя 3-ю, 4-ю, и 5-ю дивизии морской пехоты. 3-я дивизия в тот момент находилась в Юго-Восточной Азии, поэтому могла опоздать к началу операции. Было принято решение сделать её резервной, а первую ударную высадку на остров провести силами 4-й и 5-й дивизий (за исключением 26-го полка) на юго-восточном берегу Иводзимы. 4-я дивизия должна была десантироваться на северном конце берега, а 5-я — на южном. Также существовал резервный план, согласно которому высадка проводилась на юго-западном берегу, чтобы не мешали буруны. Этот план был отменён из-за высоких волн, вызванных сезонным ветром с северо-запада.

Согласно плану, 5-й дивизии необходимо было штурмовать Сурибати, а 4-й — занять плато на севере. Ожидалось, что в случае неудачи с захватом этих двух пунктов, десант США понесёт огромные потери от перекрестного артиллерийского огня противника. Трёхкилометровое юго-восточное побережье Иводзимы было разделено на 7 десантных зон — «пляжей», длиной по 457,2 метров каждый. Они получили свои названия с юга на север — зелёная зона, 1-я красная зона, 2-я красная зона, 1-я жёлтая зона, 2-я жёлтая зона, 1-я синяя зона и 2-я синяя зона. Также были установлены рубежи О-1 и О-2, на которые должны были выйти войска США во время выполнения операции. По плану, 28-й полк 5-й дивизии морской пехоты должен был высадиться в зелёной зоне и продвигаться в направлении горы Сурибати. Справа от него десантировался 27-й полк этой же дивизии, который должен был достичь западного берега и, изменив направление движения на северо-восток, выйти к линии О-1. 26-й полк 5-й дивизии оставался в резерве. 23-й полк 4-й дивизии должен высадиться в жёлтых зонах, захватить аэродром Тидори и, продвигаясь на север к Мотояме, выйти на рубеж О-1. 25-й полк этой же дивизии должен был десантироваться в 1-й синей зоне, занять 2-ю синюю зону и, тоже пройдя мимо аэродрома Тидори, выйти на линию О-1. 24-й полк оставался в резерве.

Силы сторон

Японская империя

• Императорская армия Японии (общее количество: 13 586 человек)

• Корпус Огасавара (109-я дивизия, командир корпуса генерал-лейтенант Тадамити Курибаяси, командующий штаба полковник Тадаси Такаиси, командир дивизии генерал-майор Котау Осуга);

• Непосредственно части корпуса Огасавара;

• 17-й отдельный пехотный полк;
• 145-й пехотный полк (командир: полковник Масуо Икэда);
• 26-й танковый полк (командир: полковник Такэити Ниси);

• 2-я объединённая бригада (командир: генерал-майор Садасуэ Сэнда);

• Рота пулемётчиков 309-го отдельного пехотного полка (командир: лейтенант Такэо Абэ);
• бригада полевого госпиталя (командир: капитан Ивао Ногути);
• Артиллерийская бригада (командир: полковник Тёсаку Кайдо);
• 309-й отдельный пехотный полк;

• Императорский флот Японии (общее количество: 7347 человек)

• Непосредственно части корпуса Огасавара;

• 27-я авиационная эскадрилья (командир: генерал-майор Риносукэ Итимару);
• Гарнизон Иводзимы (командир: полковник Самадзи Иноуэ);
• Авиационный корпус Южных островов;
• 204-й инженерный полк;

США

• Экспедиционные войска на Иводзиму (главнокомандующий: вице-адмирал Ричмонд Тёрнер)

• 51-е Оперативное Соединение (командир: вице-адмирал Ричмонд Тёрнер (англ.));
• 52-е Оперативное Соединение (командир: контр-адмирал Уильям Блэнди (англ.));
• 53-е Оперативное Соединение (командир: контр-адмирал Гарри Хилл (англ.));
• 54-е Оперативное Соединение (командир: контр-адмирал Бертрам Роджерс (англ.));
• 58-е Оперативное Соединение (командир: вице-адмирал Марк Митчер (англ.));
• 56-е Оперативное Соединение (командир: генерал-лейтенант морской пехоты Холланд Смит)

• 5-й десантный корпус (командир: генерал-лейтенант морской пехоты Гарри Шмидт (англ.));

• 3-я дивизия морской пехоты (командир: генерал-майор Грейвс Эрскин (англ.));

• 9-й полк морской пехоты;
• 21-й полк морской пехоты;
• 12-й артиллерийский полк;
• 3-й танковый батальон;

• 4-я дивизия морской пехоты (командир: генерал-майор Клифтон Кейтс (англ.));

• 23-й полк морской пехоты;
• 24-й полк морской пехоты;
• 25-й полк морской пехоты;
• 14-й артиллерийский полк;
• 4-й танковый батальон;

• 5-я дивизия морской пехоты (командир: генерал-майор Келлер Роки (англ.));

• 26-й полк морской пехоты;
• 27-й полк морской пехоты;
• 28-й полк морской пехоты;
• 13-й артиллерийский полк;
• 5-й танковый батальон;

Ход сражения

Десант войск США

16 февраля 1945 года все экспедиционные корпуса США, направленные на Иводзиму, приблизились к острову и начали его обстрел из корабельной артиллерии. Командование морской пехоты требовало вести артподготовку в течение десяти дней перед тем, как начнётся десантирование основных сил. Но командование флота отказалось это делать для экономии боеприпасов. Длительность обстрела была сокращена до трёх дней. Японцы ответили артиллерийским огнём с горы Сурибати, таким образом нарушив приказ Курибаяси. Дело в том, что Сурибати находилась под контролем Японского имперского флота, командиры которого не желали подчиняться Курибаяси. Огонь японской артиллерии позволил американцам вычислить её местоположение и уничтожить с помощью линкоров. Из-за непрекращающегося трёхдневного обстрела на Сурибати выгорела вся растительность, а остров покрылся слоем пепла. Кроме того, с авианосцев «Саратога» («Saratoga»), «Лунга Пойнт» («Lunga Point»), «Бисмарк Си» («Bismarck Sea»), «Бункер Хилл» («Bunker Hill») и «Эссекс» («Essex») на остров регулярно совершались авианалёты.

19 февраля в 6:40 обстрел Иводзимы возобновился. В 8:05 остров бомбили американские B-29, в 8:25 корабли снова открыли огонь по острову. В 9:00 4-я и 5-я дивизии морской пехоты США начали десантирование на Иводзиму. Им, как и задумывал Курибаяси, на берегу не было оказано сопротивление, и войска США продвинулись вглубь острова. Именно этого и ожидали японцы. В 10:00 войска Японии со всех точек открыли прицельный огонь по противнику. 24-й и 25-й полки морской пехоты США за несколько часов боя потеряли 25 % своего состава. Из 56 танков американцев, десантировавшихся на остров, было подбито 26. Морские пехотинцы США не имели возможности окопаться, поскольку вулканический грунт был мягким, и стены окопов обваливались. За первый день боёв американские десантники понесли такие потери: 501 человек убит, 47 умерло от ран, 1755 раненых, 18 пропавших без вести и 99 контуженых.

К вечеру на Иводзиму высадилось 30 000 американских военных. Они ожидали ночного нападения японцев и их массовых «банзай-атак». Но японские войска разбились на небольшие отряды, которые совершали вылазки к лагерю противника, устраивая диверсии. Из-за этого американские десантники понесли небольшие потери в людях и технике, но не имели возможности отдохнуть.

Бой за Сурибати

20 февраля, после артподготовки, один полк морской пехоты США начал наступление на юг, на гору Сурибати, а три других — на север, в направлении плато. Последним удалось к вечеру занять аэродром Тидори и изолировать гору Сурибати от главного штаба японцев. У само́й горы Сурибати сложилась другая ситуация, и американцы не смогли взять её с первой попытки. В ходе боёв за гору огонь американцев из стрелкового оружия был неэффективен против подземных укреплений и дотов, поэтому те использовали огнемёты и ручные гранаты.

21 февраля, когда начала десантирование подоспевшая из Юго-Восточной Азии 3-я дивизия морской пехоты США, на американские суда у берегов Иводзимы совершили нападение японские камикадзе на 32 самолётах D4Y Suisei и B6N Tenzan, которые вылетели с базы Катори в префектуре Тиба. Их атака была успешной — удалось потопить авианосец США «Бисмарк Си» и сильно повредить авианосец «Саратога». Налёты камикадзе продолжались ещё несколько дней. 22 февраля 4-ю дивизию морской пехоты, понёсшую серьёзные потери, сменила 3-я дивизия. 5-я дивизия продолжала бой за Сурибати. Солдаты США полностью выжигали всё, находившееся в подземных укреплениях противника. Также они засыпа́ли туннели, таким образом изолируя от внешнего мира целые японские части. Ночью сопротивление войск Японии было сломлено, и Сурибати попала под контроль сил США. 23 февраля солдаты 5-й дивизии подняли на вершине горы флаг США. Через два часа он был заменён более широким.

Это зафиксировал на плёнке американский фотограф Джо Розенталь. Фотография имела важное символическое значение, а позже под названием «Поднятие флага на Иводзиме» получила Пулитцеровскую премию. Также она служила доказательством эффективности морской пехоты, в необходимости которой сомневались многие современники. Секретарь ВМФ США Джеймс Форрестол, увидев фотографию, обратился к генерал-лейтенанту Смиту: «Холланд, поднятие этого флага на Сурибати означает, что корпус морской пехоты будет существовать следующие пятьсот лет».

Бой на подступах к Мотояме

После взятия Сурибати битва за Иводзиму становилась всё отчаяннее. Курибаяси всё ещё имел в своём распоряжении бо́льшую часть сил. С 24 по 26 февраля войска США медленно наступали на аэродром Мотояма. Неся огромные потери, они по пути уничтожали подземные укрепления японцев. Средняя скорость продвижения сил США была 10 метров в час. Американское командование убедилось, что использование артиллерии против бункеров противника неэффективно, поэтому пехота широко применяла огнемёты и ручные гранаты. Их поддерживали танки с установленной огнемётной установкой. Ночью бои продолжались, а остров освещался прожекторами с кораблей.

Вечером 26 февраля аэродром Мотояма был захвачен войсками США. Тогда же инженерный батальон начал его ремонт, завершившийся через 5 дней. 4 марта на нём приземлился первый бомбардировщик B-29, получивший повреждения во время бомбардировки Токио. Теперь Иводзима служила в качестве перевалочной базы для налётов ВВС США на японские города. Несмотря на это, сопротивление японцев продолжалось. Японский генерал-майор Сэнда укрепил свои войска на плато Мотояма. В этом районе силы США десять дней пытались прорвать оборону противника, но терпели поражение за поражением. 5 марта Курибаяси перенёс свой штаб на север Иводзимы. 7 марта войска США перешли в наступление и полностью заняли центральную часть острова. Таким образом, силы японцев на юге и на севере Иводзимы были отделены друг от друга.

Последние дни

Наступление войск США продолжалось. У защитников острова закончилась вода, уже стало ясно, что японцы проиграют эту битву. 14 марта командир 145-го пехотного полка полковник Икэда, защищавший штаб Курибаяси, торжественно сжёг японский флаг, чтобы тот не достался противнику. Готовясь к завершению операции, 16 марта генерал-лейтенант Курибаяси отправил прощальную телеграмму в Генштаб в Токио:

Наступило время последнего боя. С момента прибытия врага, [мои] подчинённые офицеры и рядовые сражались самоотверженно, словно демоны. Я рад, что несмотря на невероятные наземные, морские и воздушные атаки количественно превосходящего [противника], [наши солдаты] блестяще продолжали борьбу… Из-за постоянного натиска врага [они] полегли друг за другом. Вопреки Вашим ожиданиям, [мне] ничего не остаётся, кроме как передать остров в руки противника. С невыразимой болью в сердце, покорно прошу Вас простить меня. Сейчас, когда закончились снаряды, высохла питьевая вода и все желают ринуться в последний бой, [я] постоянно думаю о чести императора и не пожалею [для неё] своей жизни. Знаю, что в землях императора не будет спокойствия до тех пор, пока Иводзима не отвоёвана. Поэтому даже если я стану призраком, присягаю обязательно вернуть её. Перед последним боем, сообщаю Вам о своих истинных помыслах и, беспрестанно молясь за победу нашей Монархии, навеки прощаюсь с Вами…

17 марта войска США достигли северной точки острова — места, называемого Китанохана. Теперь они контролировали весь остров. Японские войска оставались лишь в подземных бункерах, откуда предпринимались вылазки для диверсий.

В этот же день из японского Генштаба на Иводзиму было передано уведомление о повышении Курибаяси до звания генерала. Однако он об этом не узнал, так как американцы разрушили все коммуникации и системы связи острова. Курибаяси успел лишь передать свой последний приказ всем японским войскам на Иводзиме:

1. Наступило время для последнего сражения.
2. [Приказываю] корпусу [Огасавара] начать в ночь на 17 марта общее наступление и уничтожить врага.
3. [Приказываю] всем подразделениям атаковать врага [только] в полночь. Сражаться насмерть до последнего; назад не оглядываться.
4. Я постоянно буду впереди вас.

Согласно приказу, остаток японских сил перешёл из обороны в наступление. Во время него погиб командир танкового полка Такэити Ниси, который, несмотря на серьёзное ранение, нанесённое ему огнемётчиком противника, продолжал сражение ещё двое суток. В ночь с 25 на 26 марта была проведена завершающая контратака японцев. Генерал Курибаяси и контр-адмирал Итимару, лично возглавившие несколько сотен солдат, нанесли удар по позициям противника. Перед атакой Итимару составил послание-завещание на имя президента США Рузвельта, которое получило название «письмо Рузвельту». Контр-адмирал перевёл его на английский язык с помощью японского солдата с Гавайев и, предвидя, что противник будет обыскивать тела погибших офицеров, спрятал его себе за пазуху. Во время контратаки Итимару погиб, а письмо попало в руки к американцам. 11 июня его опубликовали в газетах США. В этом письме покойный контр-адмирал возлагал ответственность за начало войны на Тихом океане на Рузвельта и обвинял США в имперских амбициях в тихоокеанско-азиатском регионе. Также он обвинил Рузвельта в том, что он ведёт войну против Гитлера, поддерживая дружеские отношения со Сталиным. Сам Рузвельт это письмо не увидел, так как умер 12 апреля 1945 года.

Из-за внезапности последнего удара японцев войска США понесли крупные потери — 53 погибших, 119 раненых. Японцы потеряли в этой атаке 262 человека убитыми и 18 пленными. Среди погибших был и генерал Курибаяси, хотя обстоятельства его смерти не совсем ясны; существуют версии как гибели в бою, так и самоубийства (сэппуку). Перед смертью он снял с себя все награды и оборвал петлицы. Таким образом, американские солдаты не смогли опознать его тело. Оставшиеся солдаты Японии ещё несколько месяцев скрывались в пещерах и совершали вылазки в американский лагерь. Многие из них в конце концов сдались. Двое последних защитников острова, солдаты лейтенанта Оно Тосико Куфуку Ямакадзэ и Ринсоку Мацуда, сдались только в 1951 году (по другим данным 6 января 1949 года).

Несмотря на то, что бои шли до 26 марта, Холланд Смит, желая выслужиться, 15 марта доложил командованию США ложные сведения о том, что остров взят. Одновременно токийский Генштаб, не зная о ситуации на Иводзиме, 21 марта отправил на неё последнюю телеграмму с приказом всем покончить жизнь самоубийством.

Итог сражения

Потери сторон

К моменту завершения сражения (26 марта) американцы насчитали на острове 20 703 трупа японских военнослужащих и взяли в плен 216 человек. Однако в последующие два месяца силы США на Иводзиме периодически сталкивались с остатками японских войск. За этот период было убито 1602 и пленено 867 человек.

Цифры потерь войск США незначительно расходятся в разных источниках. Согласно книге Сэмюэля Морисона «Флот двух океанов», впервые изданной в 1963 году, в сражении погибло, умерло от ран и пропало без вести 6812 военнослужащих, а 19 189 получили ранения. Безвозвратные потери распределились следующим образом:

• Убито в бою — 4917
• Умерло от ран — 1401
• Пропало без вести — 494

В выступлении генерал-лейтенанта морской пехоты Дж. Уэбера на банкете по случаю 62-й годовщины сражения (2007) было сказано о 6821 погибшем и 19 217 раненых. Кроме того, 2648 американских военнослужащих были госпитализированы с симптомами контузии.

Битва за Иводзиму оказалась самой кровопролитной в истории Корпуса морской пехоты США, а также стала единственной операцией вооружённых сил Японской империи в ходе войны на Тихом океане, в которой общие потери США превысили потери Японии. Количество погибших и раненых солдат армии США за первые три дня операции было наибольшим за всю военную историю страны. 3-я, 4-я и 5-я дивизии морской пехоты США понесли значительные потери. ВМС США потеряли 18 кораблей, в основном из-за авиаударов и ответного огня береговой артиллерии.

Последствия

За участие в сражении 27 американских военнослужащих были удостоены высшей американской военной награды — Медали Почёта (14 из них награждены посмертно). Среди награждённых были 23 морских пехотинца, т. е. 30 % от общего числа солдат и офицеров Корпуса морской пехоты США, получивших эту награду в ходе Второй мировой войны. В память о победе сил США над японцами в честь Иводзимы был назван десантный вертолетоносец ВМС США. Вблизи Арлингтонского национального кладбища в Арлингтоне по мотивам фотографии «Поднятие флага на Иводзиме» был сооружён монумент павшим солдатам США.

После захвата острова США получили возможность построить на Иводзиме авиабазу, которая использовалась как промежуточный пункт в налётах на Японию. 10 марта ВВС США совершили бомбардировку Токио, 12 марта — Нагои, 13 марта — Осаки. Эти авианалёты стали регулярными. Иводзима стала ремонтной стоянкой и местом базирования истребителей P-51, которые защищали бомбардировщики. В целом, до конца Второй мировой войны американские самолёты приземлялись на остров для ремонта около 2251 раза.

После окончания войны остров долгое время находился под оккупацией США. В 1960-е годы на Иводзиме была создана военная база вооружённых сил США, где хранилось ядерное оружие. Под давлением японского правительства, в 1968 году американцы вывели войска с острова и передали его Японии. 19 февраля 1985 года на Иводзиме была проведена поминальная церемония и организовано «Воссоединение Чести». Его организовали отставные военные Японии и США, а также ветераны, принимавшие участие в сражении.

См. также

• Война на Тихом океане
• Вторжение на Окинаву
• Письма с Иводзимы
• Флаги наших отцов
• Пески Иводзимы ([en.wikipedia.org/wiki/Sands_of_Iwo_Jima Sands of Iwo Jima])

Литература

На русском

• Хасимото М. Потопленные. Японский подводный флот в войне 1941-45 гг. — М.: Иностранная литература, 1956.
• Шерман Ф. Война на Тихом океане. Авианосцы в бою. — М.: Terra Fantastica, 1999. — ISBN 5-237-01610-3.
• Кампании войны на Тихом океане. Материалы комиссии по изучению стратегических бомбардировок авиации Соединённых Штатов / Перевод с английского под ред. адмирала флота Советского Союза Исакова И.С.. — М.: Воениздат, 1956. — 558 с.

На японском

• 防衛研修所戦史室、『戦史叢書 中部太平洋陸軍作戦（2）ペリリュー・アンガウル・硫黄島』、1968年
• 武市銀治郎、『硫黄島―極限の戦場に刻まれた日本人の魂』、大村書店、2001年、ISBN 4-7563-3015-0
• 上坂冬子、『硫黄島いまだ玉砕せず』、文藝春秋、1993年、ISBN 4-16-729811-2
• 栗林忠道、吉田津由子（編）、『「玉砕総指揮官」の絵手紙』、小学館、2002年、ISBN 4-09-402676-2
• 堀江芳孝、『闘魂 硫黄島―小笠原兵団参謀の回想』（文庫）、光人社、2005年、ISBN 4-7698-2449-1
• 梯久美子、『散るぞ悲しき 硫黄島総指揮官・栗林忠道』、新潮社、2005年、ISBN 4-10-477401-4
• 津本陽、『名をこそ惜しめ 硫黄島 魂の記録』、文藝春秋、2005年、ISBN 4-16-324150-7
• 栗林忠道、半藤一利、『栗林忠道 硫黄島からの手紙』、文藝春秋、2006年、ISBN 4-16-368370-4
• 留守晴夫、『常に諸子の先頭に在り―陸軍中將栗林忠道と硫黄島戰』、慧文社、2006年 ISBN 4-905849-48-9
• 秋草鶴次、『十七歳の硫黄島』、文春新書、2006年、ISBN 4-16-660544-5

На английском

• John C. The Last Lieutenant: A Foxhole View of the Epic Battle for Iwo Jima. — Indiana University Press, 2006. — ISBN 0-253-34728-9.
• Gary W. The Quiet Hero: The Untold Medal of Honor Story of George E. Wahlen at the Battle for Iwo Jima. — American Legacy Media, 2006. — ISBN 0-9761547-1-4.
• Marvin D. The Battle of Iwo Jima. — Visionary Art Publishing, 2001. — ISBN 0-9715928-2-9.
• John K., Bradley T. Macdonald, Lawrence R., III Clayton. Give Me Fifty Marines Not Afraid to Die: Iwo Jima. — Ka-Well Enterprises, 1995. — ISBN 0-9644675-0-X.
• Wheeler Richard. The Bloody Battle for Suribachi. — Naval Institute Press, 1994. — ISBN 1557509239.
• Wright Derrick. The Battle of Iwo Jima 1945. — Sutton Publishing, 2007. — ISBN 0-7509-4544-3.

Ссылки

На интернет-ресурсы

• [www.army.lv/?s=2270&id=4009 Сражение при Иводзиме] (рус.)
• [subscribe.ru/archive/lit.book.library.velesovasloboda/201608/01212655.html/ Гарри Тюрк. Иводзима. Остров без возврата] (рус.)
• [www.nps.gov/archive/wapa/indepth/extContent/usmc/pcn-190-003131-00/images/fig13.jpg Карта плана штурма Иводзимы] (англ.)
• [www5f.biglobe.ne.jp/~iwojima/ Такахаси Тосихару. Боевой дневник. 1946] (яп.)
• [www.iwo-jima.org/ Официальная страница Ассоциации Иводзимы] (яп.)
• [www.iwojima.com/ IwoJima.com: A site dedicated to Iwo Jima and the famous battle] (англ.)
• [www.historyanimated.com/IwoPage.html Animated History of The Battle for Iwo Jima] (англ.)
• [www.articlemyriad.com/57.htm Scholarly article/overview of the Battle of Iwo Jima] (англ.)
• [www.asahi-net.or.jp/~un3k-mn/hondo-iou.htm Погибшие на Серном острове] (яп.)

Видео

• Японский фильм о боевых действиях на Иводзиме с большим количеством архивных съемок ([www.youtube.com/watch?v=NANNON7sPLk 1] [www.youtube.com/watch?v=vf8KDrXwdnE 2] [www.youtube.com/watch?v=8fEH6bG2AzI 3] [www.youtube.com/watch?v=hnvbJsmII0Y 4] [www.youtube.com/watch?v=UZhbRLl-9o0 5] [www.youtube.com/watch?v=Yiw1CACmMh8 6] [www.youtube.com/watch?v=_Egz1PGD6zw 7] [www.youtube.com/watch?v=Lh_eAAiUgJM 8]) (яп.)
• [www.youtube.com/watch?v=OVVdSX_gDH0 Архивные кадры о битве за Иводзиму 1] (яп.)
• [www.youtube.com/watch?v=u51fgLTYCec Архивные кадры о битве за Иводзиму 2] (яп.)
• [www.youtube.com/watch?v=ukwRYdA-u80 Архивные кадры о битве за Иводзиму 3] (яп.)
• [www.youtube.com/watch?v=shCzZWinfDY Архивные кадры о битве за Иводзиму 4] (яп.)
• To the Shores of Iwo Jima ([www.youtube.com/watch?v=4nt1ARr8gs0 1] [www.youtube.com/watch?v=Ffy9fgDsGnU 2] [www.youtube.com/watch?v=naJMah_rE04 3] [www.youtube.com/watch?v=iB9XreF-nAw 4]) (англ.)

Отрывок, характеризующий Битва за Иводзиму

Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.