Ватиканский кодекс 1209
Поделись знанием:
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
| Унциал 03 | |
 | |
| Название | Ватиканский кодекс |
|---|---|
| Текст | Ветхий и Новый Завет |
| Язык | греческий язык |
| Дата | IV век |
| Сейчас в | Ватиканская апостольская библиотека |
| Размер | 27 x 27 см |
| Тип | Александрийский тип текста |
| Категория | I |
Ватиканский кодекс 1209, часто называемый просто Ватиканский кодекс (лат. Codex Vaticanus) — одна из самых ценных ныне сохранившихся рукописей греческой Библии, с неполным текстом Ветхого и Нового Заветов, датированная серединой IV века. В научной литературе Ватиканский кодекс обозначается литерой B или номером 03 (Gregory-Aland). Как свидетельствует название, рукопись хранится в Ватиканской библиотеке.
Наряду с древнейшими папирусами, а также Синайским, Александрийским и некоторыми другими древними кодексами, является одним из наиболее ценных источников для конструктивной или сводной критики в целях восстановления первоначального текста новозаветных книг. Это одна из наиболее издаваемых рукописей[1].
Содержание
Особенности рукописи
Рукопись написана мелким и изящным унциалом. Красота оригинального письма несколько испорчена позднейшим корректором, который заново обводил каждую букву, не трогая лишь те слова и буквы, которые он считал неправильными[2][3]. Рукопись содержит 142 пергаментных листа размером 27 x 27 см. Текст на листах расположен в три колонки, по 42 строки в каждой[4].
Текст Ватиканского кодекса делится на главы, как и в других новозаветных рукописях. Однако система деления является более древней, чем та, которая широко представлена в остальных пергаменных списках Нового Завета. Например, в Евангелиях нет разбиения Аммония и канонов Евсевия, но присутствует древняя система (Матфей имеет 170 глав, Марк 61, Лука 152 и Иоанн 80)[5]. В Деяниях кодекс использует две системы деления (36 и 69 глав). Первую систему используют Синайский, Амиатинский, Фульдский кодексы, и она является древней[6]. В Посланиях никак не выделяется Второе послание Петра. Следовательно, система деления появилась раньше того времени, когда Второе послание Петра стало считаться каноническим[7]. Кроме этого, в Посланиях Павла нумерация глав не начинается заново в каждом Послании, но продолжается непрерывно от Послания к Римлянам и далее[8].
Порядок нумерации показывает, что в рукописи, с которой переписывался кодекс, Послание к Евреям находилось сразу после Послания к Галатам (в Ватиканском кодексе Послание к Евреям следует за Посланиями к Фессалоникийцам). Послание к Галатам заканчивается 58 главой, следующее Послание к Ефесянам начинается с 70 главы − дальше следуют Филиппийцам, Колоссянам, 1 и 2 Фессалоникийцам заканчивается 93 главой, за 2 Фес следует Послание к Евреям, которое начинается с 59 главы. Вероятно в рукописи, с которой переписывался Ватиканский кодекс, Послание к Евреям следовало за Посланием к Галатам (в таком порядке расположены послания в <math>\mathfrak{P}</math>46), и писец механически воспроизвел нумерацию[8].
Текст кодекса считается блестящим образцом александрийского типа текста Нового Завета, но в Посланиях Павла содержит элемент западного текста[9]. Рукопись отнесена к I категории Аланда[4]. Ватиканский кодекс, наряду с древнейшими папирусами, а также Александрийским, Синайским и некоторыми другими древними кодексами, является одним из наиболее ценных источников, позволяющих текстологам воссоздавать оригинальный текст новозаветных книг[4]. Текстологически очень близок к Синайскому кодексу, но Госкер перечислил 3036 различий только в тексте четырёх Евангелий: Матфей — 656, Марк — 567, Лука — 791, Иоанн — 1022[10].
Подготовленное Весткотом и Хортом критическое издание греческого Нового Завета («The New Testament in the Original Greek») выпущено в 1881 году, в тексте Евангелия было основано на Ватиканском кодексе[4].
Состав
Лакуны
Рукопись содержит книги Нового и Ветхого Заветов, а также некоторые апокрифы. В кодексе на сегодняшний день имеются три лакуны:
- в начале отсутствуют почти 46 глав Книги Бытия (1, 1 — 46, 28) — 31 лист;
- утрачена третья часть Псалтири (105, 27 — 137, 6) — 20 листов;
- нет 1—4 Маккавейских книг[11];
- заключительные страницы потеряны (Евреям 9,14 и далее, включая 1-е к Тимофею и 2-е к Тимофею, Титу, Филимону и Книгу Откровения)[4].
Возможно, утраченные последние листы рукописи содержали те или иные апокрифы Нового Завета[12].
Пропущены
- Пропущены стихи:
- Матфей 12,47; 16,2b-3; 17,21; 18,11; 23,14[13];
- Марк 7,16; 9,44.46; 11,26; 15,28; 16,9-20[14];
- Лука 17,36; 22,43-44[15];
- Иоанн 5,4; 7,53 — 8,11[16];
- Деяния 8,37; 15,34, 24,7; 28,29[17];
- Римлянам 16,24[18][19].
- 1 Петра 5,3[20][21].
- Пропущены слова:
- Матфей 5,44 — εὐλογεῖτε τοὺς καταρωμένους ὑμᾶς, καλῶς ποιεῖτε τοῖς μισοῦσιν ὑμᾶς (благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас)[22];
- Матфей 10,37b — καὶ ὁ φιλῶν υἱὸν ἢ θυγατέρα ὑπὲρ ἐμὲ οὐκ ἔστιν μου ἄξιος (и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня)[23];
- Матфей 15,6 — ἢ τὴν μητέρα (αὐτοῦ) (или мать (свою))[24];
- Матфей 20,23 — καὶ τὸ βάπτισμα ὂ ἐγὼ βαπτίζομαι βαπτισθήσεσθε (и крещением, которым Я крещусь, будете креститься)[25];
- Марк 10,7 — καὶ προσκολληθήσεται πρὸς τὴν γυναῖκα αὐτοῦ (и прилепится к жене своей), содержится в рукописях: Синайский кодекс, кодекс Великой Лавры, 892, ℓ 48, (syrs), Серебряный кодекс[26].
Отсутствие этих текстов — характерная черта александрийского типа текста Нового Завета.
Некоторые добавления
Матфей 27,49
- ἄλλος δὲ λαβὼν λόγχην ἒνυξεν αὐτοῦ τὴν πλευράν, καὶ ἐξῆλθεν ὖδορ καὶ αἳμα (но один взял копье и пронзил Ему ребра, и тотчас истекла вода и кровь). Добавление взято из Иоан. 19:34 и является характерной чертой рукописей александрийской традиции[27].
Некоторые изменения
- В Книге Судей 18,30 имеет вариант υἱὸς Μανασση (сын Манассии), Александрийский кодекс имеет υἱοῦ Μωυσῆ (сына Моисея)[28];
- Ездра 10,22 (9,22 LXX) имеет вариант Ωκαιληδος (Александрийский кодекс — Ωκειδηλος) для Иозавад[29];
- Матфей 5,22 — рукопись не содержит слова εἰκῇ (без причины) — вместе с Синайским кодексом, p67 и 2174[30];
- Матфей 17,23 — τη τριήμερα (в третий день), остальные рукописи имеют τή τρίτη ήμερα (в третий день)[31];
- Матфей 21,31 — ὁ ὕστερος (последний), другие рукописи имеют: ὁ πρῶτος (первый), ὁ ἔσχατος (последний), ὁ δεύτερος (вторий)[32][33];
- Лука 6,2 — οὐκ ἔξεστιν (не должно) вместе с <math>\mathfrak{P}</math>4, (Кодекс Безы), Нитрийский кодекс, 700, lat, copsa, copbo, arm, geo; другие рукописи имеют: οὐκ ἔξεστιν ποιεῖν (не должно делать)[34];
- Иоанн 16,27 — имеет вариант πατρος (Отца), остальные рукописи имеют θεου (Бога)[35];
- Деяния 27,16 — καυδα (остров Гавдос), этот текстовой вариант поддерживают только два греческие рукописи <math>\mathfrak{P}</math>74 и Минускул 1175, кроме того, старо-латинский перевод, Вульгата и Пешитта[36].
Порядок книг
Порядок Ветхозаветных книг с Книги Бытия по 2-ю Паралипоменон является обыкновенным, но после Паралипоменон следует таким образом: 1-я Ездры, 2-я Ездры, Псалтирь, Притчи, Книга Екклесиаста, Песнь песней Соломона, Книга Иова, Премудрости Соломона, Книга Сирахова, Есфирь, Юдифь, Товит, 12 малых пророков с Осии до Малахии, Исаии, Иеремии, Варуха, Плач Иеремии, Послание Иеремии, Иезекииля и Даниила[37].
Порядок Новозаветных книг: Евангелия, Деяния, Соборные послания и Послания Павла. В этой рукописи Послание к Евреям следует за Посланиями к Фессалоникийцам; несмотря на это, порядок нумерации глав показывает, что в рукописи, с которой переписывался кодекс, Послание к Евреям находилось сразу после Послания к Галатам[8]. Не исключается и возможность того, что порядок книг был изменён переписчиками в IX-X веках.
История
Ранняя история рукописи
Палеографически кодекс, по единодушному мнению исследователей, датируется серединой IV века[4].
В Ватиканском кодексе нет разбиения Аммония и канонов Евсевия. Это, а также полное отсутствие украшений, часто приводится как доказательство того, что он несколько старше Синайского кодекса. С другой стороны порядок книг Нового Завета в кодексе совпадает с порядком, указанным в Пасхальном Послании Афанасия Александрийского (367 год), и по этой причине некоторые исследователи датировали рукопись временем после 367 года[38][39][39].
Некоторые исследователи считают, что Ватиканский и Синайский кодексы были в числе 50 списков, которые император Константин поручил изготовить Евсевию Кесарийскому. В свою очередь, Теодор Скейт, сотрудник Британского музея, выдвинул предположение, что Ватиканский кодекс был «браком» среди 50 списков, из-за отсутствия таблиц Евсевия и большого количества исправлений, внесённых различными писцами, и в нём нет Маккавейских книг, возможно пропущенных невнимательным переписчиком[40]. Некоторые исследователи полагают, что рукопись была написана в Александрии[41]. Текст кодекса, по-видимому, очень схож с текстом, легшим в основу древнего коптского перевода Библии[5].
Пометки на полях позволяют провести частичную реконструкцию истории кодекса. Некоторое время кодекс находился в библиотеке в Кесарии Палестинской, а после был передан в Константинополь[42].
Исследователи полагают, что в VI—X веках над кодексом работало несколько переписчиков (возможно двое, называемые A и B) и корректоров (B² и B³)[4][5]. Писец A написал:
- Бытия — 3 Царств (сс. 41-334)
- Псалтирь — Товит (сс. 625—944)
Писец B написал:
- 3 Царств — 2 Ездры (сс. 335—624)
- Осии — Даниила (сс. 945—1234)
- Новый Завет[43].
Позднее (возможно, в X или XI в.) группа корректоров (B² и B³) внесла в текст рукописи большое количество исправлений[9].
Дальнейшая история рукописи
В XV веке на Базельском соборе кодекс был подарен римскому папе[44]. В 1475 году рукопись была упомянута в первом каталоге Ватиканской библиотеки[42].
В 1580 году Сикст V использовал ветхозаветный текст рукописи в издании Септуагинты. В 1669 году Бартолоцци произвёл первую частичную коллацию текстовых вариантов кодекса, но с различными ошибками[45]. Другая, также неполная коллация рукописи, была составлена Рулеттом по просьбе компании Р. Бентлея около 1720[45].
В 1809 году кодекс был перевезен Наполеоном в Париж, где пребывал до 1815 года. В это время кодекс был исследован немецким теологом Иоганном Леонардом Гугом (1765—1846), показавшим, что действительная ценность кодекса выше, чем считали предыдущие исследователи[46]. В 1843 году на 6 часов к кодексу допущен был Тишендорф[47], в 1844 — Эдуард Муральт на 9 часов[48], а в 1845 — Трегеллес на 3 месяца[49][50].
В различных факсимильных изданиях кодекса встречаются различные ошибки, особенно в издании Анджело Мая, публиковавшемся с 1828—1838 годов[51]. Все лакуны в тексте были дополнены текстом других рукописей, хранящихся в Ватиканской библиотеке (046, Минускул 151 и 625), или текстом из популярных изданий греческого текста Нового Завета[52]. В 1861 году Генри Алфорд сопоставил те стихи кодекса, в которых факсимильные издания содержали ошибки[53]. Тишендорф в 1866 году вновь получил право на исследование кодекса, а в 1867 он опубликовал текст Нового Завета рукописи на основе выпуска Мая[54].
По разным причинам, в течение почти всего XIX века по распоряжению руководства библиотеки ученым, желающим изучить рукопись, доступ к ней был очень ограниченный[55]. И лишь в 1889—1890 годах появление полного факсимильного издания, осуществлённого Джузеппе Коцца-Луци, сделало рукопись доступной для изучения. Ещё одно факсимильное издание Нового Завета вышло в свет в Милане в 1904 году[56].
В 1999 году Istituto Poligrafico e Zecca della Stato в Риме, издал полноцветное точное факсимиле рукописи, которое воспроизводило форму страниц оригинальной рукописи, размер и форму букв, а также цвет пергамента. Издание содержит дополнительное Введение (Prolegomena) с золотыми и серебряными включениями на 74 страницах[57][58].
См. также
- Список унциальных рукописей Нового Завета
- Ватиканский кодекс 354
- Ватиканский кодекс 2061
- Ватиканский кодекс 2066
Напишите отзыв о статье "Ватиканский кодекс 1209"
Примечания
- ↑ См.: Elliott J.K. A Bibliography of Greek New Testament Manuscripts. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. с. 34-36.
- ↑ Bruce M. Metzger. Text of the New Testament: Its Transmission, Corruption and Restoration. — 4. — Oxford University Press, 2005. — P. 68. — ISBN 978-0-19-516122-9.
- ↑ Wieland Willker. [www-user.uni-bremen.de/~wie/Vaticanus/dittographies.html Dittographies and other corrections]. Codex Vaticanus Graece 1209, B/03 (2008). Проверено 25 января 2011. [www.webcitation.org/653oyrNXn Архивировано из первоисточника 29 января 2012].
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Kurt Aland & Barbara Aland: Der Text des Neuen Testaments. Deutsche Bibelgesellschaft, Stuttgart 1991, ISBN 3-438-06011-6, с. 118.
- ↑ 1 2 3 Bruce M. Metzger, Manuscripts of the Greek Bible: An Introduction to Greek Palaeography, New York, Oxford: Oxford University Press, 1991, с. 74.
- ↑ C. R. Gregory, Textkritik des Neuen Testaments, Leipzig 1900, Vol. 1, сс. 33
- ↑ C. R. Gregory, Textkritik des Neuen Testaments, Leipzig 1900, Vol. 1, сс. 33-34.
- ↑ 1 2 3 [www.scribd.com/doc/32002991/Text-of-the-New-Testament-Its-Transmission-Corruption-Restoration The Text of the New Testament: Its Transmission, Corruption and Restoration]. — New York – Oxford: Oxford University Press, 2005. — P. 69. — ISBN 978-0-19-516122-9.
- ↑ 1 2 Bruce M. Metzger. Manuscripts of the Greek Bible: An Introduction to Palaeography. — Oxford: Oxford University Press, 1981. — 74 с.
- ↑ H. C. Hoskier, [www.archive.org/stream/codexbanditsalli02hoskuoft#page/n7/mode/2up Codex B and Its Allies, a Study and an Indictment], London 1914, vol. 2, с. 1.
- ↑ Würthwein Ernst (1987). Der Text des Alten Testaments, Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, с. 84.
- ↑ Alexander Souter, [www.archive.org/stream/thetextandcanon00soutuoft#page/20/mode/2up The Text and the Canon of the New Testament] London 1913, с. 20
- ↑ Bruce M. Metzger. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001, стр. 26, 33, 35, 36, 50. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ Metzger Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001. — P. 81, 86, 87, 93, 99, 102–106. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ Metzger Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001. — P. 142–143, 151. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ Metzger Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001. — P. 179, 187–189. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ Bruce M. Metzger, A Textual Commentary on the Greek New Testament (Deutsche Bibelgesellschaft: Stuttgart 2001), сс. 315, 388, 434, 444.
- ↑ Metzger Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001. — P. 476. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 440. [NA26]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 607.
- ↑ Metzger Bruce M. A Textual Commentary on the Greek New Testament. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2001. — P. 626. — ISBN 3-438-06010-8.
- ↑ The Greek New Testament, ed. K. Aland, A. Black, C. M. Martini, B. M. Metzger, and A. Wikgren, in cooperation with INTF, United Bible Societies, 3rd edition, (Stuttgart 1983), с. 16. [UBS3]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 26 [NA26]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 41 [NA26]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 56.
- ↑ The Greek New Testament, ed. K. Aland, A. Black, C. M. Martini, B. M. Metzger, and A. Wikgren, in cooperation with INTF, United Bible Societies, 3rd edition, (Suttgart 1983), с. 164 [UBS3]
- ↑ Bruce M. Metzger (2001). «A Textual Commentary on the Greek New Testament», Deutsche Bibelgesellschaft, Stuttgart: United Bible Societies, с. 59
- ↑ Septuaginta, ed. A. Rahlfs, Stuttgart 1979, vol. 1, с. 480
- ↑ Septuaginta, ed. A. Rahlfs, Stuttgart 1979, vol. 1, с. 900; see BHS4, с. 1429.
- ↑ E. Nestle, K. Aland (ed.): Novum Testamentum Graece, p. 10; K. Aland, M. Black, B. Metzger, A. Wikren: The Greek New Testament, с. 13.
- ↑ E. Miller, A Guide to the Textual Criticism of the New Testament (New Jersey, 1886), с. 58.
- ↑ Bruce M. Metzger, A Textual Commentary on the Greek New Testament (Deutsche Bibelgesellschaft: Stuttgart 2001), с. 45.
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 60 [NA26]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 170.
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland & Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 304 [NA26]
- ↑ Eberhard Nestle, Erwin Nestle, Barbara Aland and Kurt Aland (eds), Novum Testamentum Graece, 26th edition, (Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1991), с. 403.
- ↑ Swete Henry Barclay. An Introduction to the Old Testament in Greek. — Cambridge, 1902. — P. 105.
- ↑ Frederic G. Kenyon, Handbook to the Textual Criticism of the New Testament, London², 1912, с. 84.
- ↑ 1 2 F. C. Burkitt, Texts and Studies, с. VIII—IX.
- ↑ Teodor Cressy Skeat, The Codex Sinaiticus, The Codex Vaticanus and Constantine, Journal of Theological Studies 50 (1999), сс. 583—625
- ↑ Frederic G. Kenyon, Handbook to the Textual Criticism of the New Testament, London², 1912, с. 88.
- ↑ 1 2 T. C. Skeat, The Codex Vaticanus in the 15th Century, JTS 35 (1984), ss. 454—465); T. C. Skeat, The Codex Vaticanus in the 15th Century, in: T. C. Skeat i J. K. Elliott, [books.google.pl/books?id=td_OLXo4RvkC&pg=3#PPA131,M1 The collected biblical writings of T. C. Skeat], Brill 2004, с. 131.
- ↑ H.J.M. Milne & T.C. Skeat, Scribes and Correctors (British Museum: London 1938).
- ↑ T.C. Skeat, The Codex Vaticanus in the 15th Century, JTS 35 (1984), сс. 454—465.
- ↑ 1 2 Frederic G. Kenyon, Handbook to the Textual Criticism of the New Testament, London², 1912, с. 78.
- ↑ J. L. Hug, Einleitung in die Schriften des Neuen Testaments, Stuttgart 1808.
- ↑ «Besides the twenty-five readings Tischendorf observed himself, Cardinal Mai supplied him with thirty-four more his NT of 1849. His seventh edition of 1859 was enriched by 230 other readings furnished by Albert Dressel in 1855.» (F. H. A. Scrivener, A Plain Introduction to the Criticism of the New Testament, Cambridge 1894, с. 111).
- ↑ E. de Muralt, Novum Testamentum Graecum ad fidem codicis principis vaticani, Hamburg 1848, с. XXXV.
- ↑ «It was under such restrictions that it was impossible to do more than examine particular readings.» (S. P. Tregelles, An Introduction to the Textual Criticism of the New Testament, London 1856, с. 162).
- ↑ F. H. A. Scrivener, Six Lectures on the Text of the New Testament and the Ancient Manuscripts, Cambridge 1875, с. 26
- ↑ Eberhard Nestle and William Edie, Introduction to the Textual Criticism of the Greek New Testament, London, Edinburg, Oxford, New York, 1901, с. 60.
- ↑ K. von Tischendorf, Editio Octava Critica major (Lipsiae, 1884), vol. III, с. 364.
- ↑ D. Alford, Life by my Widow, сс. 310, 315.
- ↑ K. von Tischendorf, [www.archive.org/stream/novumtestamentum00tisc#page/n3/mode/2up Novum Testamentum Vaticanum. Post Angeli Maii Aloirumque Imperfectos Labores ex ipso Codice], Leipzig 1867.
- ↑ F. H. A. Scrivener так писал в 1861 году о закрытии доступа к кодексу: «To these legitimate sources of deep interest must be added the almost romantic curiosity which has been excited by the jealous watchfulness of its official guardians, with whom an honest zeal for its safe preservation seems to have now degenerated into a species of capricious wilfulness, and who have shewn a strange incapacity for making themselves the proper use of a treasure they scarcely permit others more than to gaze upon». (F. H. A. Scrivener, [books.google.pl/books?id=6pOl5kos2O0C&pg=pl#PPA85,M1 A Plain Introduction to the Criticism of the New Testament], Cambridge 1861, с. 85).
- ↑ Bibliorum Scriptorum Graecorum Codex Vaticanus 1209 (Milan, 1904—1907).
- ↑ [library.bethel.edu/about/friends/codex The «Uncrating» of Codex Vaticanus: the Facsimile] at the Bethel University. It weighs in at 14.4 kilograms (ca. 32 pounds).
- ↑ [www.linguistsoftware.com/codexvat.htm Codex Vaticanus B Greek Old & New Testaments Magnificent Color Facsimile]
Литература
- Издания текста
- Tischendorf Constantin von. [www.archive.org/stream/novumtestamentum00tisc#page/n3/mode/2up Novum Testamentum Vaticanum]. — Giesecke & Devrient, 1867.
- Carlo Vercellonis & Giuseppe Cozza-Luzi. Bibliorum Sacrorum Graecus Codex Vaticanus. — Roma, 1868.
- Bibliorum Scriptorum Graecorum Codex Vaticanus 1209. — Milan, 1904-1907.
- Bibliorum Sacrorum Graecorum Codex Vaticanus B. — Roma: Istituto Poligrafico e Zecca dello Stato, 1999.
- Другие
- Мецгер Б. [www.krotov.info/libr_min/m/metzger/met_04.html Текстология Нового Завета]. — М.: ББИ, 1999. — 44-46 с. — ISBN 5-87507-011-0.
- K. Aland, B. Aland. Der Text des Neuen Testaments. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1989. — 118 с. — ISBN 3-438-06011-6.
- Christian-B. Amphoux, [www-user.uni-bremen.de/~wie/Vaticanus/Amphoux.pdf Codex Vaticanus B: Les points diacritiques des marges de Marc], Journal of Theological Studies vol. 58 (2007), сс. 440-466.
- Frederic G. Kenyon. Our Bible and the Ancient Manuscripts (4th ed.). — London, 1939.
- Bruce M. Metzger. Manuscripts of the Greek Bible: An Introduction to Palaeography. — Oxford: Oxford University Press, 1981. — 74-75 с.
- Ph. B. Payne — P. Canart, The Originality of Text-Critical Symbols in Codex Vaticanus, Novum Testamentum, Vol. 42, Fasc. 2 (Apr., 2000), 105—113.
- T. C. Skeat, The Codex Vaticanus in the 15th Century, JTS 35 (1984), 454—465.
- Burnett H. Streeter. The Four Gospels. A Study of Origins. — Oxford, 1924.
Ссылки
- Текст рукописи
- [digi.vatlib.it/view/MSS_Vat.gr.1209 Codex Vaticanus grecus 1209] Biblioteca Apostolica Vaticana.
- [www.csntm.org/Manuscript/View/GA_03 Ватиканский кодекс] на сайте CSNTM (выложен только Новый Завет от Мф 1, 1 по Евр 9, 14).
- [www.documentacatholicaomnia.eu/1001/1005/local_general_index.html Recensio Codice Vaticano] — Documenta Catholica Omnia (2006)
- Другие
- Wieland Willker. [www-user.uni-bremen.de/~wie/Vaticanus/index.html Codex Vaticanus B/03] (2008). Проверено 25 января 2011. [www.webcitation.org/653ozNMjG Архивировано из первоисточника 29 января 2012].
- Waltz, Robert. [www.skypoint.com/members/waltzmn/ManuscriptsUncials.html#uB New Testament Manuscripts. Codex Vaticanus]. A Site Inspired By: The Encyclopedia of New Testament Textual Criticism (2003). Проверено 25 января 2011. [www.webcitation.org/653ozpNhu Архивировано из первоисточника 29 января 2012].
- [www.bible-researcher.com/codex-b.html Codex Vaticanus (B)] — Bible Researcher website
- [www.linguistsoftware.com/codexvat.htm Факсимильное издание Ватиканского кодекса] — Roma: Istituto Poligrafico e Zecca dello Stato, 1999.
- [www.efg-hohenstaufenstr.de/downloads/texte/codex_vaticanus.html Der "Codex Vaticanus" – ("B")] EFG Berlin Hohenstaufenstr (2006)
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Ватиканский кодекс 1209
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.
Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
